Татьяна Пекур, Яна Макарова, Егор Климович. Ее души на всех хватало
Мама очень любила дождь. Однажды я спросила «Ну почему тебе нравятся серость и слякоть?» и услышала — «Это с молодости... Мне казалось, что в такую погоду Ивушка никуда не уйдет, а останется дома, со мной».
Татьяна: Как-то осенью к бабушкам на скамейке у нашего подъезда подошел человек — одет прилично, под мышкой коробка конфет. Слегка конфузясь, стал рассказывать:
— Вчера в гостях у друга перебрал и до дома не дошел — уснул у вас во дворе на лавочке. А утром обнаружил, что кто-то положил мне под голову подушку и укрыл одеялом. Не знаете, кто бы это мог быть?
— Да тут, мил человек, и гадать не надо! — ответили старушки. — Макарова — больше некому!
И он пришел к нам с благодарностями.
Этот случай хорошо помню. Мужчину мама увидела, возвращаясь после спектакля. Когда не получилось разбудить, поднялась в квартиру, взяла подушку, плед — и устроила незнакомца с комфортом. Сама, одевшись потеплее, села в кресло на балконе — следить, как бы ее подопечного не обобрали хулиганы. Всю ночь несла караул, а на рассвете задремала. Когда открыла глаза, подушка и аккуратно свернутый плед лежали на лавочке. «Ну слава богу, раз порядок навел — значит, обошлось без приключений», — обрадовалась мама.
В другой раз она выручила парня, за которым гналась милиция. «Вхожу в свой двор, — вспоминала, — а там полным-полно оперативников — бегают, суетятся. Открываю дверь в подъезд и вижу прижавшегося к стене парнишку. Лицо белое, дрожит как осиновый лист:
— Не выдавайте меня, пожалуйста! Клянусь, я ни в чем не виноват...
Командую:
— А ну, пойдем со мной!
Дома наливаю чаю с травками, чтобы успокоился и перестал трястись. Я в людях немножко разбираюсь и вранье за версту чую — тут по всему выходило, что мальчишку подставили... Через час выглядываю в окно — вроде никого. Подаю знак «Давай! Можно!» Парнишка и дунул что есть мочи, сказав на прощание: «Спасибо, что поверили! До конца жизни не забуду!»
Яна: А как бабушка чужого человека — одного! — в квартире оставила? По-моему, в тот раз она тоже возвращалась из театра. Смотрит, на земле, привалившись спиной к дереву, сидит молодой мужчина азиатской наружности. Спрашивает его: «Переночевать негде? Пойдемте, я вас устрою». Дома накормила, постелила ему и говорит: «Мне нужно на дачу, там цветы без полива погибают. Утром вернусь и вместе позавтракаем».
Возвращается на рассвете и застает такую картину: азиатский гость спит, а рядом с подушкой лежит самый большой из наших кухонных ножей. Он, бедный, решил, что заманили в «малину», а ночью придут бандиты — и поминай как звали. Бабушка сделала вид, что ножа не заметила, — зачем ставить человека в неловкое положение? Накормила и собрала туесок в дорогу, узнав, что возвращается на родину. Потом он еще долго передавал нам посылки с гранатами и курагой.
Татьяна: Следующую историю рассказали мамины коллеги по Театру имени Янки Купалы. Они возвращались в Минск после выездного спектакля в селе. Путь лежал через лес, вокруг кромешная тьма, и вдруг в свете автобусных фар водитель видит перевернувшийся уазик. Народ высыпал наружу. Шофер уазика, отделавшийся синяками и ссадинами, выбрался из машины сам, а молоденького офицера пришлось вытаскивать — тот был без сознания, на лице страшная рана, забитая землей. Аптечки ни у кого не оказалось, до ближайшего медпункта — сотня километров. В юности мама работала санитаркой и понимала: если рану не обработать, начнется заражение. И тогда, опустившись на колени, она стала высасывать и сплевывать на землю смешавшуюся с кровью грязь. Очистив рану, накрыла ее своим платком и попросила водителя автобуса ехать скорее в больницу.
Услышав эту историю, я была потрясена — и тем, что мама не побрезговав решилась на такое, и тем, что нам ничего не рассказала. Она искренне удивилась: «И в мыслях не было скрывать! Я просто забыла».
Она действительно не хранила в памяти сделанное людям добро. Я много раз становилась свидетельницей диалогов, похожих на этот:
— Климентьевна, спасибо, что перед лучшим минским хирургом за меня похлопотала! Кабы не ты, меня б давно на свете не было!
Мама в раздумье:
— Убей, не помню такого случая...
— Зато я не забыл! Ты, ты! Не отказывайся...
В другой раз благодарили за привезенные из-за границы лекарства. И опять мама недоумевала: «Ни с кем меня не путаешь?»
Делать добро, защищать попавших в беду — своих ли, чужих — было для нее так же естественно, как дышать.
Яна: Таня упомянула, что бабушка в юности работала санитаркой. А еще в свободные от госпитальных дежурств дни прислуживала в богатых домах — дочь царского офицера умела делать любую, даже самую грязную работу...
В судьбе родителей бабули можно найти и детектив, и трагедию, и мелодраму. Мой прадед Климентий, окончив семинарию, должен был получить приход в Слуцкой епархии, где служил и его отец Владимир Михайлович Чехович. И вдруг наследник заявляет, что не намерен становиться священнослужителем, а поступает на военную службу. Родителям ничего не оставалось, как смириться и ждать сына в короткие отпуска. Вместе со стариками дни до встречи считали жена и сын Климентия. Однако приехав в очередной раз, прадед увидел в родительском доме новую служанку — и влюбился без памяти. Моей прабабушке Екатерине в ту пору было шестнадцать, а Климентию Владимировичу — сорок два. Когда он заявил родителям, что хочет оставить прежнюю семью и жениться на горничной, разразился скандал, сына и его возлюбленную выставили из дома.
Сняв особнячок в городе Старобине Слуцкого уезда и поселив в нем юную жену, Климентий вернулся в полк. В Первую мировую он был отмечен лично императором, подарившим храброму офицеру серебряный сервиз. Правда, тот надолго в семье не задержался: за пять лет, что прадед провел в тюрьме, прабабушка распродала и выменяла на продукты все ценное. Трех дочерей нужно было чем-то кормить...
Татьяна: Девочку, которая первой появилась на свет, Чеховичи назвали Феклой. Следующей стала мама, получившая имя Агафья, или во втором варианте Агата. О том, как превратилась в Галину, расскажу позже, а пока — о загадке, связанной с возрастом мамы. В паспорте Галины Климентьевны Макаровой, а следом и в киносправочниках годом ее рождения указан 1919-й, а не 1916-й, как она сама считала. Мама приводила такое доказательство: «Точно помню, как появилась на свет сестренка Александра — за год до папиного ареста, то есть в 1920-м. Ее принесли из роддома и положили на стол. Я встала рядом, и нос оказался ровно над столешницей. Будь мне год, даже на цыпочках не дотянулась бы!»
Установить точные даты рождения старших детей (был еще сын Михаил, который умер маленьким) оказалось делом невозможным: когда Климентия Чеховича арестовали, едва знавшая грамоту жена не смогла разобраться в семейном архиве и сожгла все документы скопом. Побоялась, что во время обыска обнаружится бумага, из-за которой осудят и ее, и детей.
Климентий не принял революцию, вступил в армию Деникина и в апреле 1920-го должен был вместе с остатками Белой гвардии отплыть из Крыма в Константинополь. Одной ногой уже стоял на палубе отправлявшегося в Турцию корабля, но вдруг изменил решение, сказав, что поедет к семье в Старобин. Друзья отговаривали: «Давай с нами. Потом, когда обоснуешься, вызовешь семью», — но дед был непреклонен.
В начале двадцатых установившаяся на белорусской земле власть большевиков припомнила Климентию Владимировичу и родственников-священников, и службу у Деникина. К счастью, дед отделался пятью годами лагеря под Смоленском. Выйдя на свободу, Климентий узнал, что его отец и сын от первого брака сгинули в застенках ЧК.
Он долго не мог найти работу, поскольку и сам, и члены семьи оказались в числе лишенцев. Ограничения для этой категории советских граждан были установлены жесткие: их не принимали на ответственные должности, они не могли вступать в профсоюз и не имели права на высшее образование, пенсию, другие пособия, даже на продовольственные карточки.
В конце концов деда взяли садовником в колхоз. Он получал хорошие урожаи и даже вывел свой сорт яблок. На седьмом десятке Климентий прекрасно справлялся с тяжелой физической работой и произвел на свет младшую дочь — Марию.
Чтобы не сидеть у родителей на шее, шестнадцатилетняя Агафья-Агата уехала в Минск, где устроилась санитаркой в 1-й клинический городок. В свободное время подрабатывала прислугой, занималась сразу в нескольких спортивных секциях: мотокросса, верховой езды, метания копья, а еще участвовала в художественной самодеятельности. Как мама все успевала — диву даюсь... Хотя еще в детстве друзья дали ей прозвище Бубен — за бесшабашность, заводной характер и неуемную энергию.
После одного из концертов, где санитарка Чехович читала стихи и аккомпанируя себе на аккордеоне пела романсы, к ней подошел главный хирург: «Агата, тебе обязательно нужно учиться на актрису. В студии при 1-м Белорусском драмтеатре сейчас набор — попробуй поступить».
На следующий день мама отправилась в приемную комиссию и сразу получила от ворот поворот: «Мы отдаем предпочтение лицам пролетарского и крестьянского происхождения, а вы лишенка, да еще с дворянской фамилией». Из студии, ужасно расстроенная, поехала к лучшей подруге. Родители девочки привечали Агашу. Узнав о неудачном визите в приемную комиссию, глава семьи пообещал: «Завтра попробую все уладить». В Наркомате просвещения БССР мамин благодетель ведал вопросами культуры, поэтому к его рекомендации:
— Эта девушка — самородок, не принять ее будет большой ошибкой, — руководство театра прислушалось, однако попросило:
— Посоветуйте вашей протеже сменить фамилию.
Так Агафья Чехович, взяв девичью фамилию матери, стала Агафьей Апанащик. Все годы учебы считалась лучшей студенткой, а получив диплом, была принята в труппу — но уже под другим именем. Поменять его уговорила одна из подруг: «Агафья звучит очень по-деревенски, Агата — не лучше. Ты же актриса, у тебя все должно быть красивым! Галина — в самый раз!»
Егор: Работая в театре, бабушка продолжала заниматься спортом. Однажды спешила на тренировку и не справившись с управлением, влетела на мотоцикле в витрину универмага. Платить пришлось и за разбитое стекло, и за пальто оказавшейся на пути покупательницы. Гражданка не пострадала, но из рукава был выдран изрядный клок. Несколько месяцев бабушка жила впроголодь, откладывая деньги на погашение долга.
В 1937 году Галина Апанащик стала чемпионкой республики по мотокроссу. Среди тех, кто на огромной скорости преодолевал крутые зигзагообразные повороты и взлетал на трамплинах, она была единственной девушкой — и пришла к финишу первой!
Татьяна: А спустя два года произошло еще одно важное событие — мама встретилась с первой и, как оказалось, главной в ее жизни любовью. Майор НКВД Иван Макаров приехал в Минск из Москвы по служебным делам и в один из свободных вечеров решил посетить театр. Мама была очень красивой, немудрено, что он сразу ее заметил и после спектакля пошел за кулисы знакомиться.
Фотографии молодого майора не передают того, что сегодня называется брутальностью, харизматичностью, однако этими качествами он обладал в избытке. Впрочем, только такого мама и могла полюбить — романтичные, утонченные юноши были не в ее вкусе. Когда я работала на телевидении, коллега-режиссер, вкладывая в характеристику положительный смысл, говорила: «От него пахнет мужиком!» Что означало наличие прочного стержня, решительного характера, а если брать наружность — крупные черты лица и крепкое телосложение. Думаю, мама с такой трактовкой полностью согласилась бы.
Через несколько дней после знакомства Макаров снова прилетел в Минск, чтобы сделать предложение. Мама согласилась не раздумывая. Оставила театр, подруг — и отправилась за мужем к новому месту его службы в Кандалакшу. В этом северном городке в апреле 1941 года родился мой брат Эдик. Спустя два месяца, в июне, семья поехала в отпуск в Москву, где жили родители мужа, которые очень хотели увидеть внука. Там Ивана и Галину и застало известие о начале войны. Макаров сразу отправился на фронт, а его жену и сына эвакуировали в город Яранск Кировской области.
Как только немцев отогнали от Москвы, родственники стали звать невестку к себе: мол, чего одной с ребенком мыкаться? Она приехала и успешно пройдя прослушивание, была приглашена в труппу Театра имени Вахтангова. В это время в отпуск прибыл Иван Семенович — только не один, а с военно-полевой женой. Заявил с порога: «Галя, я с тобой развожусь, но ты и Эдик останетесь у моих родителей. Обязуюсь помогать в воспитании сына». Боюсь представить, что тогда творилось у мамы на душе... И как она смогла пережить предательство того, кого любила больше жизни, где нашла силы его простить?
Как-то, погруженная в мрачные мысли, мама шла по Тверской и нос к носу столкнулась со знаменитым белорусским скульптором Заиром Азгуром. От него узнала, что ее театр возвращается из эвакуации в Минск. Спросила:
— Может, мне стоит дождаться труппу в Москве, попроситься на работу и поехать дальше вместе со всеми?
Заир, переживавший личную трагедию (его жена-актриса сошлась в эвакуации с премьером театра), принялся отговаривать:
— Зачем тебе возвращаться? Это же не коллектив, а змеиное гнездо! Иди в Вахтангова, раз зовут. Лично я в минский драмтеатр больше ни ногой!
А наутро пришло известие о катастрофе, в которую попал поезд с белорусскими артистами. Помимо них в вагонах ехало много офицеров, которые, видимо, и были мишенью диверсантов. При взрыве погибли двенадцать сотрудников театра, в том числе жена скульптора. На момент встречи мамы и Азгура на Тверской бедной женщины уже не было в живых...
Моему папе, актеру Павлу Пекуру, в той катастрофе удалось уцелеть чудом. Взрывной волной его сбросило с верхней полки на пол, а спавший через проход коллега вылетел в окно и разбился насмерть. Отец часто вспоминал случившуюся в 1944 году трагедию: как на сорокаградусном морозе, одетый только в трусы и майку, оттаскивал от горящего вагона раненых и как от их криков закладывало уши... Свой рассказ всегда заканчивал одинаково: «Господь оставил меня в живых, потому что я должен был еще встретить Галю и родить Танюшку...»
Мама колебалась, возвращаться в Минск или нет: город был в руинах. Куда в такие условия с трехлетним сыном? Все решила фраза теперь уже подполковника Макарова, который, услышав, что бывшая жена хочет вернуться в родной театр, презрительно фыркнул: «Кому ты там нужна? Тоже мне — прима!» Мама не стала говорить ему, что приглашена в московский театр, и через два дня уже ехала в Белоруссию — возможно, чтобы быть подальше от человека, которого, несмотря ни на что, продолжала любить. Эдика бабушка с дедушкой уговорили оставить в Москве — до поры, пока не решится вопрос с жильем.
Через год, продолжая жить в гостинице, мама забрала сына, по которому очень тосковала. В детсаду Эдик сразу начал болеть, и ей ничего не оставалось, как вняв уговорам бывших свекра и свекрови, вернуть мальчика.
До окончания школы мой старший брат жил на два города: в первый класс пошел в Москве, потом учился в Минске, затем снова в Москве. Получив аттестат, поступил в МГТУ имени Баумана. Окончив его, работал в НИИ автоматики, долгое время возглавлял райком комсомола Дзержинского района. С конца восьмидесятых и до путча 1991 года был референтом Михаила Горбачева. После смены власти его звали в аппарат Ельцина, но Эдуард Иванович отказался, поскольку не питал к Борису Николаевичу ни малейшей симпатии.
Брат с детства был рукастым и после ухода с госслужбы открыл небольшой бизнес по изготовлению садового инвентаря. Дело ладилось, появились постоянные покупатели, пошли заказы из магазинов.
В июне этого года Эдика не стало. Он умер через сутки после шунтирования, хотя врачи уверяли, что операция прошла успешно.
Брат прожил достойную жизнь, оставив после себя троих замечательных детей: в первом, еще студенческом браке у него родилась дочь Яна, а во втором — сыновья Григорий и Иван. Яночку родители привезли к нам в Минск в первый раз десятимесячной и оставили на четыре недели, а сами отправились на море. Спустя годы Эдик недоумевал: «Тань, ну вот какой ветер был у нас в головах, если скинули младенца вам на руки, а сами махнули за тридевять земель?» И ведь они не услышали от мамы ни слова о том, что ей будет тяжело совмещать работу в театре и уход за ребенком. Напротив, она посоветовала отдыхать и ни о чем не беспокоиться.
До школы Яночка постоянно гостила у нас, потом приезжала на каникулы, и все взрослые — мама, папа, я — девочку страшно баловали. Старшего сына Эдика Гришу мама тоже успела понянчить, а вот Ванечку так и не увидела.
Яна окончила экономический факультет МГУ, работает методистом в Академии внешней торговли. У нее двое детей — Кристина и Филипп, оба трудятся в «Сбербанке».
...Но вернусь в далекое прошлое и продолжу рассказ об Иване Семеновиче. Мне кажется, он с первых дней знакомства относился к маме свысока: лишенка, без своего угла, на сцене играла второстепенные роли — таких актрис сотни, если не тысячи... Разве мог Макаров подумать, что спустя годы она станет примой Театра Янки Купалы, будет сниматься в кино, а в 1980-м получит звание народной артистки СССР?
Сватать маму за закоренелого холостяка Павла Пекура коллеги начали вскоре после возвращения труппы в Минск: «Обрати внимание, какой интересный мужчина! Не пьет, занимается спортом!» Думаю, подходили и к папе — расхваливали Галю. В конце концов мои родители сошлись и стали жить вместе не расписываясь.
«Паша долго не мог привыкнуть к семейному укладу: поживет со мной месяц-полтора, потом соберет чемоданчик и уходит к себе, — вспоминала мама. — Через пару недель возвращается. Конечно, эти «путешествия» туда-обратно мне не нравились, но молчала, понимая: мужчине, до сорока двух лет остававшемуся холостяком, трудно решиться создать семью. Конец моей деликатности пришел, когда врач женской консультации объявила: «Вы, дорогая моя, беременны!» В тот же день взяла Пекура за руку: «Идем в ЗАГС!» Как ни странно, он не сопротивлялся».
Однажды я стала допытываться у папы, почему он так долго не женился. И услышала историю, которая потрясла до глубины души.
Дед Алексей Пекур был успешным адвокатом, а бабушка происходила из богатого немецкого рода фабрикантов Эльсбергов. Мария Карловна умерла молодой, оставив на попечение мужа четверых детей, младшему из которых едва исполнился год. Вскоре после начала Первой мировой Алексей Пекур вместе с дочерью и сыновьями переехал из Вильно (так в ту пору назывался Вильнюс) в Нижний Новгород. Привезенные фамильные драгоценности и золото зарыл в саду — до лучших, мирных времен.
В 1920 году деда забрали в ЧК — видимо, кто-то донес о «несметных богатствах». Уходя, он успел шепнуть старшему сыну о тайнике. Через несколько дней чекисты снова появились в доме и пообещали отпустить отца, если дети покажут заветное место. Тринадцатилетний мальчишка повел незваных гостей в сад, где они опустошили тайник. Но Алексей Пекур не мог вернуться домой — его расстреляли накануне...
Папе было одиннадцать, когда он, братья и сестра остались сиротами. Их забрала к себе в Одессу тетка по отцу. В тридцатые один из братьев и сестра были расстреляны по обвинению во вредительстве. «Вот и ответ на вопрос, почему долго не женился. Ведь и за мной могли прийти в любую минуту — зачем же семью подвергать опасности? — завершил рассказ папа. — Но против натиска Галинки устоять не смог!»
Мама для отца действительно была светом в окошке. Мне кажется, он ее не просто любил, а боготворил и пронес это чувство через всю жизнь.
Они были очень разными: мама — импульсивная, взрывная, громкая, папа — спокойный, покладистый, мягкий, про таких говорят: «Хоть к ране прикладывай». Что их роднило, так это чувство юмора и неприятие сплетен. Никогда не слышала, чтобы родители кому-то перемывали кости или считали деньги в чужом кармане. Но если папа просто переставал общаться с поступившим недостойно человеком, то мама бросалась в бой. Тем более если задевали ее близких — обидчиков ждал взрыв трех тонн тротила.
Яна: Папа часто вспоминал о ЧП в магазине. Бабушка в ту пору была беременна Таней, до родов оставались считаные дни. Отправившись за покупками, она взяла в помощники девятилетнего сына. Складывая продукты в сумку, увидела, что Эдика задирают трое парней из местной шпаны. Что тут началось! Когда бабушка пустила в ход авоську, размахивая ею на манер нунчаков, хулиганы обратились в позорное бегство. У нее был очень мощный материнский инстинкт — за детей и внуков могла порвать любого...
Татьяна: Двадцать лет я занималась легкой атлетикой (даже стала рекордсменкой республики в женском семиборье) и постоянно ездила то на сборы, то на соревнования. Если поезд приходил ночью, мама встречала на вокзале. Я сердилась: «Что ты со мной как с маленькой?! Ребята уже смеются!» — но это ничего не меняло. Однажды, помню, первой выскочила из вагона и быстро зашагала в сторону дома. Мама нагнала. В руках — моя теплая куртка и зонт на случай, если начнется дождь. Я огрызнулась:
— Ну что ты меня позоришь?! Иди хотя бы поодаль!
Она поотстала, а я прибавила ходу. Вдруг навстречу незнакомые парни — окружили меня. Разделявшие нас два десятка метров мама преодолела со скоростью молнии — и как начала дубасить зонтом по спинам и затылкам! Любители ночных приключений бросились врассыпную. Отдышавшись, она сказала:
— А ты говоришь «Не встречай!» Подумай, что бы с тобой было, если б не я...
Сердца Галины Макаровой хватало не только на своих детей. Мы с мамой полгода (а может, и дольше) постоянно навещали в больнице девочку. Тонечка была сиротой и тяжело болела. Откуда о ней стало известно маме, понятия не имею, мне было лет пять или шесть, но хорошо помню разговоры о том, что вот доктора еще чуть-чуть полечат Тоню и мы заберем ее к себе навсегда. С гастролей в Польше мама привезла необычайной красоты шарф — капроновый, переливающийся всеми цветами радуги, и когда мы в очередной раз пришли к Тонечке, завязала на ее русых волосах большущий бант. С тех пор девочка каждое утро просила сделать красивую прическу кого-то из медсестер. Однажды мы пришли и увидели, что матрас на кровати Тонечки скатан, а шарф привязан к спинке. Мама бросилась в ординаторскую, откуда вернулась с таким лицом, что я сразу поняла: случилось страшное. Но когда спросила: «А где Тонечка?» — мама ответила, что нашлись родственники, которые забрали ее к себе. Только спустя годы она призналась, что девочка в тот день умерла.
Из Могилева к нам на протяжении многих лет приезжал парень, у которого был церебральный паралич. Володя очень плохо разговаривал, передвигался с огромным трудом, но был завзятым театралом. Во время гастролей Театра имени Янки Купалы в Могилеве он пришел за кулисы и перезнакомился со всеми актерами, однако в гости потом ездил только к нам. Мама водила его в театр и цирк, где Володе тоже очень нравилось.
Помню еще двух цыганят, которые постоянно приходили в дом. Мама их кормила, а когда видела, что мальчишки выросли из купленной ею же одежды, вела за обновками в «Детский мир».
Народный артист СССР Геннадий Степанович Овсянников, называвший себя «театральным мужем Макаровой» (к счастью, он до сих пор играет в спектаклях, снимается в кино), как-то рассказывал: «Выходим из театра, мимо учительница ведет класс — дети лет девяти-десяти. Одеты одинаково — значит, детдомовские. Макарова просит: «Подождите секундочку!» — бежит к тележке с мороженым, скупает все эскимо и раздает детям. Другой случай произошел на гастролях. Стояла промозглая осень, и Галина Климентьевна заметила не по сезону одетого мальчишку, который бегал возле гостиницы. Подозвала его, стала расспрашивать, где живет, есть ли родители. Парень молчал как партизан. Макарова — к администратору гостиницы:
— Вон тот мальчик, он бездомный?
Та пожала плечами:
— Не знаю. Но если хотите, спрошу у буфетчицы — она его подкармливает.
Стоим в вестибюле, и Макарова вдруг говорит: «Если окажется, что сирота, — усыновлю. Сердце разрывается — так его жалко...» Выяснилось, что у чумазого оборванца родители есть, но отец пьет, а матери приходится колотиться на нескольких работах, чтобы прокормить семью. Галина Климентьевна купила мальчишке целый гардероб и кучу конфет».
Еще в одной истории я сама участвовала. Дело было в середине пятидесятых, мне шел пятый год. В Минске гастролировал цирк, и у одного из гимнастов — лилипута Сенечки — отказали ноги. Возможно, получил травму на репетиции или во время выступления. Несколько недель Сенечка провел в больнице, но накануне отъезда цирка в другой город его выписали. И тогда директор обратился к маме: «Галя, приютите его на месяц! Я говорил с родственниками — раньше они приехать не могут». Мама согласилась (кто бы сомневался!), поселила Сенечку в отдельной комнате, готовила особую еду, давала по часам лекарства, купала. Помню раздававшиеся из ванной причитания:
— Галя, ты с ума сошла? Мне стыдно перед тобой голому!
— Успокойся, я на тебя даже не смотрю, — по-доброму ворчала мама. — Очень нужно...
После купания, завернув в полотенце как маленького, с головой, несла Сенечку в кровать.
Я считала Сеню ребенком и никак не могла понять, что он болен, — то и дело приставала, требовала, чтобы поиграл со мной. Он сердился, выгонял из комнаты, звал на помощь маму. Однажды я тоже на него разозлилась и стукнула куклой по голове. «Галя, убери Таню! — заголосил Сенечка. — Она дерется!» Вряд ли меня тогда наказали, но воспитательную беседу наверняка провели.
К слову, о наказаниях. Не помню случая, чтобы папа меня отчитал, а вот мама частенько гонялась с веником. Главной причиной ее негодования было мое нежелание серьезно заниматься музыкой. Днем я открывала инструмент, снимала с клавиатуры фланелевую тряпочку — и пулей мчалась на улицу. Потом до такой степени обнаглела, что перестала и крышку поднимать. Как-то мама пустилась на хитрость — положила на клавиши, под тряпочку, нитку, которую сама и достала вечером, выслушав мой бодрый отчет:
— Занималась долго, все выучила!
От ее гневного крика посыпалась со стен штукатурка:
— Значит, занималась, говоришь?! Я тебе покажу, как обманывать! — схватила опять веник и понеслась за мной, продолжая грохотать: — Все условия ей создали! Инструмент немецкий купили — только учись, а она вон что вытворяет!
Вдруг совсем неожиданно наступила тишина, через мгновение взорванная мощным маминым сопрано:
— Да сколько я могу кричать?! Что ты сидишь?! Ведь слова никогда в упрек ей не скажешь! — новая порция гнева была адресована уже папе.
На меня из-за столь стремительного переключения напал безудержный смех. Согнувшись пополам, еле добралась до дивана и рухнула на него, продолжая хохотать. Очень скоро все звуки в квартире перекрыл мамин испуганный голос:
— Паша, скорее! Тане плохо, у нее истерика!
Егор: По отношению к внукам бабуля была куда более терпимой. Но среднее поколение семьи любит вспоминать историю, как бабушка вышвырнула за дверь гостей деда Павла...
Татьяна: После спектакля папа привел коллег — немножко выпить, расслабиться. А несколькими часами раньше у нас остановился муж маминой младшей сестры Иван Иванович, председатель колхоза. Он приехал в Минск за новой техникой, само собой — с внушительной суммой. Мама пришла домой, когда хозяин и его друзья были уже тепленькими. Ругаясь так, что тряслись подвески на люстре, она вышвырнула гостей на лестничную площадку, потом похватала с вешалки пальто, бросила следом и захлопнула дверь. От шума проснулся прикорнувший в дальней комнате Иван Иванович:
— Галя, что случилось?
— Да вот, собралась тут веселая компания... Всех взашей выгнала и пальто повыкидывала!
Побелев как мел, Иван Иванович метнулся к вешалке и глядя на пустые крючки, простонал:
— Боже, Галя, ты же мое пальто выбросила, а там во внутреннем кармане деньги казенные! Я за всю жизнь столько не заработаю...
В этот момент раздался стук в дверь, мама открыла и увидела одного из гостей, который, умильно улыбаясь, проворковал:
— Симпатичная женщина, вы пальтишко перепутали...
Папа ушел из театра в конце шестидесятых — точнее руководство выпроводило его на пенсию по инвалидности. В фильме «Человек не сдается» он играл танкиста, который погибает от вражеского снаряда. Пиротехник не рассчитал заряд шашки, и папу отшвырнуло взрывной волной и засыпало землей. Откопали, слава богу, быстро, но слух восстановился не полностью. Отец приноровился читать по губам, не провалил ни одной сцены в спектаклях, однако главный режиссер счел, что Павел Пекур стал профессионально непригодным. Папа был настолько этим обижен, что больше не переступал порога театра. Время от времени его приглашали в теле- и радиопостановки, на эпизодические роли в кино, но ему больше всего нравилось записывать на радио сказки.
Жаль, что в фильмографии отца всего две большие роли — в картинах «Часы остановились в полночь» и «Улица младшего сына». «Послужные списки» мамы — и в театре, и в кино — куда значительнее, но папа никогда не ревновал ее к успеху, напротив, всегда искренне радовался, если жена получала большую интересную роль.
Впрочем, несколько первых лет после возвращения в театр о больших и интересных ролях Галине Макаровой приходилось только мечтать. Старт стремительной сценической карьеры пришелся на 1954 год, когда состоялась премьера спектакля «Извините, пожалуйста!» по пьесе белорусского драматурга Андрея Макаенка. Роль Марии Кирилловны не входила в число главных, но мама так искрометно ее сыграла, что следующую пьесу «Лявониха на орбите» Андрей Егорович написал специально под нее. И всерьез схлестнулся с главным режиссером, когда тот попытался протолкнуть свою кандидатку: «Или Лявониху играет Макарова, или я забираю пьесу!» Спектакль имел огромный успех, именно за него мама получила свое первое звание. Во всех следующих постановках по пьесам Макаенка одна из ролей неизменно предназначалась ей.
У красивого и талантливого Андрея Егоровича не было отбою от актрис, желавших попасть в фаворитки, а если повезет — то и занять место жены. Но драматург заявил едва ли не при всей труппе: «Единственная женщина в купаловском театре, на которой бы женился, это Макарова, но я слишком уважаю Пекура, чтобы отбивать у него супругу!»
Откровение Андрея Егоровича вряд ли добавило маме любви со стороны некоторых коллег, но она умела не обращать внимания на подобные мелочи.
У Галины Макаровой было много замечательных работ и в пьесах классиков. Так, «Грозу» в Театре Янки Купалы ставил режиссер Леонид Хейфец, который сразу принял мамину трактовку образа Кабанихи: свекровь Катерины — не тиран, а хранительница домашнего очага. Мама особенно выделяла этот спектакль, возможно потому, что в нем нашли отражение ее жизненные принципы: выйдя замуж, женщина обязана хранить верность тому, кого бог дал в спутники; домашний очаг — святое место, и как бы ни повернулась судьба, нельзя нести в него грязь измены...
В детстве я больше всего любила постановку «Аленький цветочек», где мама играла Кикимору. Она сама придумала грим, каждый раз сооружая из мягкого пластика (гумоза) огромный нос. По ее же задумке к колосникам привязывали толстый канат, по которому мама взбиралась метра на три и с гомерическим хохотом пролетала из одной кулисы в другую. В ту пору ей было за сорок, но она с радостью бралась даже за самые маленькие роли, если в них могла разгуляться ее безудержная фантазия.
Я и другие актерские дети любили смотреть спектакли из-за кулис. Случалось, и на сцену вылезали, думая, что нас не видно. Галдели, что-то с грохотом роняли, потом родителей собирал директор и хорошенько пропесочивал. Чаще других доставалось моим и Николаю Николаевичу Еременко с Галиной Александровной Орловой — их сын Коля, будущий народный артист России и секс-символ восьмидесятых, был моим верным товарищем в играх и проделках. Летом мы вообще почти не расставались — наши дачи стояли по соседству.
Яна: Помню, как Коля приехал на летние каникулы после съемок в фильме Сергея Герасимова «У озера» — высокий, стройный, с роскошными кудрями... Изображая глубокую задумчивость, прохаживался по деревне — и было видно, что очень себе нравится. Однажды вечером пошли с Таней в магазин и встретили Колю. Он вызвался нас проводить. По пути поднял палку и опираясь на нее как на трость, стал изображать то ли Байрона, то ли Пушкина. В магазине, чтобы все слышали, сокрушенно вздохнул: «Боже, как же здесь скуш-ш-ш-но! В Москве не бывает вечера, который я не провел бы в компании интереснейших людей...»
Татьяна: А уж когда вышла на экраны картина «Красное и черное», Коля просто купался в лучах славы. Выбрав Еременко-младшегона роль Жюльена Сореля, Герасимов попал в самую точку — Николай играл самого себя. Таким же попаданием «в яблочко» стал граф Орлов в «Царской охоте». Там есть постельная сцена, где Коля и Анна Самохина, сыгравшая княжну Тараканову, предстают обнаженными, и я помню, как Галина Александровна, возводя к небу глаза, упрекала сына: «Ну разве так можно?!»
Николай успел жениться и развестись, произвел на свет двух дочерей — одну в браке, другую нет — и не