Максим Стоянов: «Справедливости нет, и я на нее даже не рассчитываю»
Не очень новое, но очень свежее и интересное лицо в мировом кино – о съемках в «Пропавшей» Вадима Перельмана.
9 сентября в онлайн-кинотеатре «КиноПоиск HD» вышел новый сериал «Пропавшая» Вадима Перельмана («Измены», «Дом из песка и тумана»), рассказывающий о Лене Гарбер, вернувшейся в свою семью спустя много лет после таинственного исчезновения. Мрачный триллер в духе фильмов Дэвида Финчера в четырех частях собрал звездный актерский состав: Владимир Мишуков («Содержанки»), Мария Куликова («Склифосовский»), а также Лиза Янковская («История одного назначения»), для которой «Пропавшая» стал первым проектом, где она играет главную роль. В роли следователя, ведущего дело Лены, задействован Максим Стоянов, актер, успевший сняться не только в России, но и за рубежом – драма «Гив ми либерти» российско-американского режиссера Кирилла Михановского открыла широкой публике интереснейшего актера, до этого снимавшегося в основном на ролях второго плана.
Мы поговорили с Максимом об актерском ремесле, особенностях работы с режиссерами с опытом съемок в Америке и о том, как Вадим Перельман буквально выжимал своих актеров ради идеального результата на съемках «Пропавшей».
— Для начала – чуть-чуть о тебе, Максим. У тебя уже с два десятка работ. Назови навскидку любимые.
— Ну, два десятка – это, наверное, громко сказано. Да, названий много – надо же семью кормить. Это формально у меня два десятка работ. На самом деле их меньше, гораздо. Бывает, ты попадаешь в проект, даже если у тебя там небольшая роль или эпизод, и это сразу засчитывается. Но все-таки слишком громко сказано. По сути, из больших работ есть «Гив ми либерти», «Комбинат “Надежда”», «Шифр», «Немцы». Но я готов играть и хочу играть больше. Не могу я сказать, что из этих двадцати работ – все прям «мои». Есть некоторое участие – где-то более заметное, где-то менее. Я из тех артистов, которые нуждаются в больших ролях, а не в маленьких ролях у больших режиссеров. Они не дают мне раскрыться. После премьеры «Гив ми либерти» в России, когда я выходил в наш киношный свет, ко мне подходили люди в восторге от фильма, будь то кастинг-директора и ребята из звукового цеха. «Максим, вы так по-новому открылись! Я совершенно не ожидал!». Спасибо огромное, говорю, во-первых, мне очень приятно, во-вторых, тогда это была, блин, единственная роль, где я мог что-то сыграть. Я абсолютно убежден, что у нас полно прекраснейших артистов, которых мы просто не знаем. Потому что у них нет объема. Потому что снимаются одни и те же.
— Поговорим о «Пропавшей». Ты играешь следователя – расскажи, как ты создавал эту роль.
— У тебя такой тон: «вот, следователя играешь!» (смеется). И у меня такое ощущение, что многие люди не понимают, что это за профессия, у всех есть лишь очень общее представление. Ну, какой-то следователь. Что-то он расследует, наверное. А это очень крутая роль! Я безумно счастлив, что Вадим (Перельман, режиссер сериала «Пропавшая» – прим. ред.) дал мне ее. Я старался максимально потрудиться, пытался вникнуть в этот вопрос. Изучал жизнь сотрудников Следственного комитета, на что они обращают внимание, какие там ребята живут. Когда меня утвердили, я поехал в Мытищи к своему отличному товарищу, Кравцову Дмитрию. Он, кстати, одноклассник Юрия Быкова. Бывший сотрудник СК, как-то довелось с ним подружиться, и я к нему очень часто обращаюсь за советами, если сценарий связан с полицейской деятельностью. Чтобы человек объяснил мне хотя бы элементарные вещи, может быть, что-то подсказал. Нашел какие-то пробелы в сценарии, чтобы, если сотрудник какой-нибудь посмотрит, не назвал это полным бредом.
— То есть, чтобы кого-то сыграть – надо погрузиться в жизнь такого человека?
— Конечно. Единственный способ избежать провала – самостоятельно исследовать пласт жизни. Если играешь следователя, то надо идти в Следственный комитет, играешь строителя – иди на стройку, играешь таксиста – иди потаксуй с месячишко. Это единственный способ не облажаться, по крайней мере не капитально – так-то шанс облажаться есть всегда. Каким бы ты гениальным актером ни был, Евстигнеевым, или даже Смоктуновским. Он, кстати, по вокзалам ходил, искал Мышкина. Потому что он был исследователь своего времени. Вот и со следователем так же. Это сродни актерству – ты воссоздаешь определенную ситуацию и пытаешься понять, что было на самом деле, опираясь на логику, здравый смысл, характер людей. То есть, то же самое происходит в актерстве: мы разбираем ту или иную сцену и пытаемся понять, что же хотел тот или иной персонаж. Вот это все про моего героя – у него в некотором роде даже творческая работа, и уж точно интеллектуальная.
— Как ты получил эту роль? Расскажи немного о процессе, как вообще актеры утверждаются на роли – нашим читателям это наверняка интересно.
— Когда я сидел на карантине, мне пришло предложение записать самопробы. Я сразу не поверил в успех мероприятия, потому что было написано, что человек болеет астмой и сахарным диабетом одновременно. Подумал, что это точно не про меня. Плюс у меня еще выросла огромная борода такая, она мне так нравилась, и я понимаю, что с такой бородой не могу записать самопробы на следователя. Я напрямую написал прекрасной Тоне Перельман (кастинг-директор «Пропавшей» и супруга Вадима Перельмана – прим. ред.). Уточнил, могу ли остаться с бородой, потому что был уверен, что меня все равно не утвердят, и я только зря сбрею свою прекрасную бороду, которая мне так нравится.
— Как мужчина с бородой, хорошо тебя понимаю.
Вот! А Тоня сказала – «Максим, ну какая борода?». Ну понятно, в общем, решил рискнуть. Сбрил, скрепя сердце, свою прекрасную бороду, надел рубашку, плащ, поставил треногу с фотиком, попросил жену выучить текст за партнера, ребенка закрыли в другой комнате, и давай записываться. Выложил видео на YouTube – и потом заметил, что просмотров много, хотя ссылка закрытая. А это всегда хороший знак – значит, кто-то смотрит, пересматривает, пересылают друг другу, возможно, продюсеры. Потом мы еще пробовались по зуму с другими артистами, репетировали. То есть, была большая прям работа. Пишет мне потом Тоня, говорит, мол, загляни на почту – там для тебя хорошие новости. Я очень обрадовался – и тут говорят, что надо ехать в Минск. А у меня параллельно были съемки еще в двух сериалах в других городах – «Шифр» в Питере, плюс «Немцы» в Москве.
— И ты во всем этом снимался одновременно?
Ну а что делать, конечно. На самом деле, играть на три города – великое счастье! За август я закрыл все свои долги, что накопились за пандемию. Тогда еще не было авиасообщения с Минском. Мы из Питера, либо Москвы добирались на машине, то есть часов 7-8 занимала поездка. Как сейчас помню эти ощущения, когда ехал с ночной смены в Минске – и сразу на ночную смену в Питер. Устаешь, конечно, но когда артист занят – это прекрасно.
— Ты поработал с Вадимом Перельманом, режиссером, у которого есть большой опыт работы в Голливуде. Плюс до этого был режиссер «Гив ми либерти» Кирилл Михановский, с которым вы снимали кино в Америке. Есть ли разница в работе с режиссерами с опытом съемок на Западе и без него?
— Разница есть всегда. Я могу назвать общую черту у Кирилла и у Вадима – кстати, то, чего часто нет у нас, в России. Они умеют создавать стрессовые ситуации для твоего персонажа. Могут что-то поменять так, что человек будет понимать, почему сцена не работает. В России кто-то просто сделает иллюстрацию сценария, мол сняли и сняли, отлично. А эти ребята начнут добиваться. Я вот, кстати, снимался у Руслана Братова в пилоте сериала, так вот, он тоже так работает. Если сцена не играет нужными красками – он не пойдет дальше, а попробует что-то сделать, поговорит с артистами: «давай попробуем лучше вот так». Иначе какой смысл? Можно, конечно, органично сказать друг другу текст, любые артисты это смогут сделать. Но чтобы сцена заработала, здесь уже магия должна быть. Вот Перельман и Михановский все время создавали какие-то ситуации, могли что-то поменять. Они слушают себя. Ты их союзник, их артист, они через тебя декламируют свое видение. Что-то меняют, ставят тебя в другие обстоятельства, экспериментируют. И, бывает, это все на минуту времени такую выпадает, когда тебе некогда подготовиться, и все, что у тебя есть, – это твое внимание, твой организм, душевные силы, опыт. И все. Ты просто максимально включаешься в то, что говорит тебе режиссер, и перестаешь следить за собой: «а может я здесь лучше сыграл, а здесь хуже».
— То есть, грубо говоря, просто начинаешь действовать?
— Я бы даже сказал: ты начинаешь спасаться, приспосабливаться к новым условиям, которые тебе только что поменяли. И начинаешь личностно подключаться более внимательно, более плотно, твое присутствие становится более явным, чем если бы ты просто подготовил текст где-то дома, потом пришел, прекрасно его сыграл, тебе похлопали, похвалили, и ты пошел разгримировался, сожрал котлетку по-киевски и поехал домой. Артисты привыкли к тому, чтобы было комфортно, удобно, давай договоримся, давай я скажу так, а ты – так. Но такие режиссеры, как Перельман и Михановский, все ломают в тебе и некогда анализировать, как ты выглядел в кадре. Можно сказать, все жилы из тебя вытаскивают. И в этом есть смысл. Как если бы ты пришел в старую, еще советскую школу бокса, где все пропахло *** (люлями), кровью – и как если бы ты пришел в какой-то фитнес, где с тебя просто бабло берут и с красивой улыбкой объясняют, как поставить удар. Есть разница. И Перельман, и Михановский из тех ребят, которые не позволят себе, чтобы сцена не работала. Не знаю, где их этому учат, в американских ли школах, но есть такой метод. Они всю площадку нагнут, будут добиваться своего, пока не увидят хоть какого-то созвучия с тем, как они это видят.
— Звучит довольно жестко.
— Да. И в этом, пожалуй, заключается величие большого режиссера. Когда ты не просто обслуживаешь сценарий и того, кто платит за музыку, а когда ты настоящий профессионал, который добивается своего. Кирилл Михановский на съемках «Гив ми либерти» рассказывал какие-то вещи, и у меня просто был комплекс неполноценности. Складывалось ощущение, что он смотрел все и читал все, что есть на этой планете, от и до. Какие кадры несут ту или иную киноцитату, что было в Золотом веке Голливуда, что было в итальянском неореализме, в новой французской волне, какие были веяния, новаторства, какие были операторы, по сколько часов они выставляли свет. Человек абсолютно в профессии, точно знает, какие вещи работают, какие нет. И, конечно, создает условия, что ты играешь так, будто ты Иннокентий Смоктуновский. То же самое делал и Перельман – он высекал энергию из того, что снимал.
— Неужели у нас в России нет режиссеров, которые могут так же «вытаскивать» эссенцию кино из актеров и съемок?
— Не совсем. У нас тоже, безусловно, есть свои крутые режиссеры, в России. Просто у нас много других проблем, помимо режиссеров. Одна из них – нет крепкого среднего класса, который был в советском кино. Элита была и есть всегда, во все времена. Проблема с крепкими ремесленниками, во всех цехах: свет, звук, сценарий. В развитых киношных державах все строится по принципу ромбика: снизу непрофессионалы, в центре, самое большое, средний класс, и наверху определенная элита. А у нас все по принципу треугольника: наверху элита, где средний класс – непонятно, а внизу наименее опытные люди, и их полно. Когда оператор с гафером, осветителем то бишь, полсмены спорят о том, надо ли ставить «пенку» (светоотражатель для съемки на сленге профессиональных кинематографистов – прим. ред.) артисту или не надо – это никуда не годится. Ответ на это должен быть в голове, как нечто само собой разумеющееся. Вот это крепкий средний класс, во всех цехах. Когда у нас это будет, то кино очень сильно скакнет вперед. Но у нас это потихоньку происходит, слава Богу. У нас просто чуть другие условия. Был один строй экономический, сейчас другой. Сначала царская Россия, затем строили коммунизм, потом обратно. Это все взаимосвязано.
— Как ты думаешь, может ли театральная сцена дать тебе тот самый объем, о котором ты говорил в начале?
— Сейчас, к сожалению, я не часто играю в театре. До «Гив ми либерти» я работал во МХАТе. Меня взял Олег Павлович Табаков в труппу, я был безумно счастлив и с энтузиазмом ринулся с головой в московскую театральную жизнь. Но в определенный момент произошли какие-то непонятные для меня вещи – куча названий, а проявиться негде. Какие-то массовки, подтанцовки, утренники, юбилеи, похороны, вечеринки… Вроде ты все время где-то и что-то – а ролей нет. Опять играют одни и те же артисты! В общем, сложная возникла тогда энергия. С людьми, которые управляли театром, мне не удалось наладить коммуникацию. Пришлось уволиться помимо своей воли, я бы так сказал. Потом был очень сложный период, когда у меня на руках был грудной ребенок, обострилась болезнь папы. Мы с женой снимали крошечную однушку за МКАДом, в Ватутинках, потому что там было дешевле. Я хватался за все эпизоды, за все что угодно, чтобы просто остаться в профессии. Тут появляется на горизонте «Гив ми либерти», меня утверждают, спасибо огромное Кириллу, который поверил в меня, сказал в один момент – «без тебя я это кино не сниму». У нас тогда возникли трудности с визой, закрылось посольство в силу ряда событий, наши страны были друг другом вечно недовольны. В какой-то момент я думал, что это уже невозможно, что это равносильно полету на Луну – поехать в Америку сниматься? Бред. Но, к счастью великому, случилось так, что мы нашли нужных людей, адвокатов, которые подсказали нам, в какую дверь стучать, чтобы получить визу и все получилось. И это при том, что, когда я соглашался на роль, я даже английского не знал. Этот проект мне очень помог закрыть все долги, какие были. Мы попали на «Сандэнс» (американский кинофестиваль, проходит в Парк-Сити, штат Юта – прим. ред.) и в Канны. Вот это была большая удача, тот самый объем. И пришел он не из театра.
— Так. Еще раз – ты поехал сниматься в американском фильме, не зная английского?
— Ну, такая ситуация была. Когда ты бежишь от смерти, существуешь в режиме войны, то не задумываешься. Случилось, допустим, кораблекрушение, тебя спрашивают – как ты выжил? Да как, просто зацепился за какую-то корягу, круг, доску и выжил. Повторять этот опыт, конечно же, не хочется, ни в коем случае. Можно было пойти экскаваторщиком работать каким-нибудь, но я хотел остаться в профессии. Это было для меня очень важно, потому что я люблю свою работу. Безусловно, в нашей системе, а я уверен, что она существует, не все слава Богу. Не все государства совершенны, да и вообще – справедливости нет. Мне кажется, в этом смысл нашего земного шара. Ну неужели справедливо то, что было в XX веке – с его войнами, людьми, которых жгли в печах, атомными бомбами? Что кто-то рождается с ДЦП, а кто-то с миллионом долларов на счету? Ну, так получилось. Какая-то непонятная сила распоряжается. Справедливости нет, и я на нее даже не рассчитываю. Я верю в силу духа человека. Когда она движет тобой и ты можешь, благодаря своей силе духа, несмотря ни на что, преодолеть кучу задач, когда ты продолжаешь драться, как боксер на ринге, у которого все сломано. Когда я говорю об артистах, которые сидят без работы, мол, это несправедливо, я думаю – наверное, все-таки в этом есть баланс какой-то. Но если у этих талантливых артистов найдется сила духа, и они смогут найти силы поогрызаться как-то с этой реальностью, то, уверен, все сложится.
— Три проекта с тобой, включая «Пропавшую», вышли в этом году, и впереди еще два. Как у тебя сейчас у тебя как с занятостью? Стало получше?
— На самом деле, сейчас я безмерно счастлив. Я часто это говорю, но это правда. Мне реально некогда вздремнуть. Вот сегодня приехал с ночной смены в два или три часа ночи, поспал несколько часов, утром встал, чтобы решить кое-какие вопросы, которые не было времени порешать из-за съемок. Сейчас встреча с тобой, потом я планирую еще пару часов поспать, потому что впереди еще одна ночная смена, в Подмосковье у Наташи Мещаниновой в сериале «Алиса». Параллельно снимаюсь в сериале «The Телки». Очень крутой, мне кажется, будет проект. Ну там еще и состав артистов такой – пиршество, я бы сказал: Паулина Андреева, Виктория Толстоганова, Милош Бикович, Алексей Агранович. Ну и затесался Ваш покорный слуга. У меня и роль там хорошая, большая. И параллельно съемки в «Анна К.» для Netflix, у Наташи Меркуловой и Алексея Чупова. Плюс «Шифр», третий сезон и еще один пилот сериала, очень хороший. В общем, сейчас с занятостью все так, что дай Бог каждому. Как говорил Константин Аркадьевич Райкин, мой мастер во МХАТе, для настоящего актера профессия – это его самое любимое дело. А как можно брать отгулы у своей любимой? Когда ты постоянно в профессии и пашешь, это великое и абсолютное счастье.
Статьи по теме: