«Цигель, цигель, ай лю-лю!»

Много лет назад она появилась в кино всего на несколько секунд, а помнят ее до сих пор. Виктория Островская — та самая рыжеволосая жрица любви с непонятной фразой: «Цигель-цигель, ай-лю-лю» — после «Бриллиантовой руки» не сыграла больших ролей. Да и малых тоже. Однако жизнь ее полна драматических событий, немыслимых падений и головокружительных взлетов...

— До сих пор не понимаю, почему именно моя героиня так запала всем в душу. На самом деле никто и не думал, что «цигель-цигель» тут же уйдет в народ. Снимали эту сцену быстро и буднично. Леонид Гайдай мне просто тогда сказал: «Вы стоите и ждете». Я встала у стены и ждала. Один или два дубля. И все! А ведь потенциал у меня был — ого-го! Вот только бодливой корове бог рог не дает.

— Но пообщаться с Мироновым и Никулиным вне съемок удавалось?

— Да, всех нас поселили в одну гостиницу. Мой номер находился рядом с номером Никулина. Мы частенько с ним болтали. Он анекдоты рассказывал. Я хохотала. А однажды, помню, поехали всей съемочной группой в гости. У нас был художник Валерка Нисанов — бакинец. И вот его родственники устроили нам грандиозный по размаху прием на веранде — с шашлыками, овощами, зеленью, вином. Было очень весело. Андрюша Миронов — тот вообще просто брызги шампанского! Какие он говорил тосты, как мог обыграть любую фразу! Это были такие звезды, среди которых тихонько затесалась я. Мне повезло, выпал случай, и я снялась вместе с ними. Жаль только, что съемки моего эпизода заняли так мало времени, и спустя три или четыре дня я уехала домой.

— После премьеры фильма наверняка проснулись знаменитой?

— Я проснулась знаменитой, еще будучи на съемках в Баку. Помню, уже после первого съемочного дня не могла спокойно выйти на улицу. Азербайджанцы ведь народ темпераментный, поэтому я тут же стала объектом пристального внимания. Местные мужчины вели себя просто вызывающе: то за задницу ущипнут, то сальность какую-нибудь вслед скажут. Уж очень непосредственные... В столовой, где нас кормили, мне частенько присылали подарки с соседних столиков. Я, помню, очень возмущалась: «Ничего мне не надо!» Я же в то время была комсомолкой, очень совковой. Из серии: «Хочешь на Луну?» — «Да!» — «Хочешь миллион?» — «Нет!» Такая же! Даже если запиралась в номере, было не легче. В дверь постоянно ломились визитеры — один якобы виноград мне принес, другой — конфеты, третий вообще хотел пробраться в номер через балкон. Словом, среди местных жителей я стала настоящей звездой — все-таки в те годы была фигуристой, еще и рыжей... Говорят, сейчас в Баку на то место, где снимался знаменитый эпизод, туристов водят: мол, именно здесь и стояла та жрица любви, которая заманивала героев Никулина и Миронова.

— Ну а сценарии вам стали присылать после «Бриллиантовой руки»?

— Была еще одна эпизодическая роль. Но ее никто не заметил. В фильме «Старый знакомый» герой заходит в номер, а там под душем моется дама. То, что это была я, кроме меня, кажется, не знал никто... Так что моя кинокарьера, увы, не сложилась. А ведь мне прочили большое будущее — и в театральном институте, и позже.

Я с детства была очень творческой девочкой. Возможно, сказывалась атмосфера, которая царила дома. Отчим, Давид Семенович Вольский, был известным театральным деятелем, умницей и очень талантливым. О нем много написано. До войны он был директором Киевского цирка, который считался чуть ли не лучшим в Союзе. Затем возглавил Драматический театр имени Ивана Франко. У нас в гостях бывали люди, которых знала и боготворила вся страна, — Леонид Осипович Утесов с женой, Эмиль Теодорович Кио c cыном, Ирина Бугримова...

Несмотря на то что я была тогда совсем крохой, многие визиты помню прекрасно. Например, помню сына Кио, его тогда родители звали не Игорем, а Егоркой. Не хотела с ним играть — он был намного младше меня, совсем неинтересный.

А вот Леонида Осиповича Утесова обожала. Он к нам частенько захаживал — с супругой и дочкой. Его все почему-то звали Лёдиком. Они с отчимом, Давидом Семеновичем, были дружны. Отчим как-то рассказывал такой случай. Однажды (еще до войны) Леонид Осипович заглянул в гости. Потом отчим ушел на работу, а Утесов прилег вздремнуть до выступления. А в то время у отчима жила потрясающая собака, догиня Альма. И вот Утесову пришло время собираться на выступление. Он поднимается с дивана, а Альма на него вдруг как зарычит! Так и не выпустила великого артиста. Потом выяснилось: она только впускала в квартиру, но никогда не выпускала. Давиду Семеновичу пришлось Утесова вызволять.

— Он был очень остроумный, очаровательный. У нас тогда жила уже другая собака — фокстерьер Садко. Надо признать, страшно гавкучий. И самое главное — он ненавидел мужчин. Почему? Да потому, что его во дворе дразнили мальчишки. Так вот, Утесов как-то пришел к нам в гости, Садко выбежал в коридор и начал гавкать. Мама прикрикнула на пса: «Садко, уходи!» Утесов удивился: «Как Садко? Его так зовут?» И тут же вслед: «Да, Садко, уходи, не люблю эту оперу!» Все в смех. И так весело было каждый раз, когда Утесов приезжал с гастролями в Киев. Мама в его честь всегда устраивала прием.

— И как же проходили эти приемы?

— По-домашнему. Мама не готовила ничего особенного. Это не теперь, когда все стараются показать, кто круче. А тогда обязательно на столе было первое, второе, салаты. Но главным украшением приемов все называли саму хозяйку: мама была очень интересной женщиной, красивой, умела поддержать любой разговор, сделать вечер незабываемым. Ну а я обожала такие приемы, потому что вокруг всегда много народу, разговоры велись жаркие, темы — необычные. Я впитывала каждое слово, которое слышала дома во время артистических «сходок». Но и сама не молчала. С детства была обезьянкой, всегда всех копировала. В том числе — народных и заслуженных. Отчим частенько говорил маме, что я — очень способная девчонка.

ще я любила балет. Мама, которая сама занималась балетом в юности, определила меня в хореографическую школу. Но с танцами пришлось завязать после несчастного случая, который произошел со мной в четвертом классе. У нас в Киеве стоял дом, рядом с которым мы, местная детвора, устраивали свои игры. Здание было опоясано перилами, с которых мы частенько катались. И вот однажды я, скатываясь вниз, опрокинулась навзничь и полетела на землю с высоты второго этажа. Внизу была клумба, обложенная кирпичами, о них я и ударилась головой. Потеряла сознание, но быстро пришла в себя, вскочила и побежала дальше. Через несколько дней меня стало тошнить, мама вызвала «скорую помощь». Оказалось — сотрясение мозга, и врач запретил заниматься танцами. Поэтому из двух вариантов, которые мне казались приемлемыми — хореография и актерская профессия, — остался только последний.

После окончания школы я поступила в Киевский театральный институт. Хотя конкурс был громадный, мне удалось прорваться с первой же попытки. И это несмотря на то что внешне я отличалась от большинства абитуриенток — такая скромница, девочка с косичками и в школьной форме. Помню, старшекурсники почему-то сразу же стали меня называть Раневской.

Я поступила на актерский факультет на курс к народному артисту Петру Трофимовичу Сергиенко. Ассистентом у него был Костя Степанков, все девчонки были в него влюблены! А он предпочел мою сокурсницу — Аду Роговцеву. Это была настоящая любовь: после того как Адочка окончила институт, они поженились. Правда, я на свадьбе не гуляла, была уже далеко: мне не удалось получить диплом Киевского театрального...

— А что же произошло?

— Выгнали меня. По политическим мотивам. История не самая приятная. Я училась на последнем, четвертом курсе актерского факультета. Мы, студенты, часто собирались на квартире одной знакомой. Все молодые, продвинутые, обсуждали новые выставки, фильмы, книги. Однажды наш приятель Юзик пришел с довольно странной девицей. От нее прямо веяло похабщиной. Я тогда еще удивилась: кого это наш Юзик привел? Поинтересовалась, кто такая. Он ответил, что девушка — продавщица, в комиссионке работает. Ну, продавщица и продавщица. Мы продолжали наши жаркие споры, не обращая на нее никакого внимания.

Проходит время. Как-то прихожу после занятий домой, а бабушка мне и говорит, вытаращив глаза: «Вика, тут к тебе пришли! Из КГБ!» Захожу в комнату, там сидит парень с пронзительными светлыми глазами и буравит меня ими насквозь. Попросил проехать с ним в качестве свидетеля. Ну а уж в конторе меня начали прессовать: мол, им доложили, что Виктория Островская занимается антисоветчиной, пропагандирует западный образ жизни и лучше бы мне во всем признаться.

Конечно, я была в шоке от всей этой ситуации. Потребовала привести человека, который такое говорил, — чтобы он мне это в глаза сказал. Заводят меня в другой кабинет, там сидит та девица из комиссионки. Мне зачитали ее показания: «Среди присутствующих была студентка театрального вуза такая-то, которая рассказывала антисоветские анекдоты, хаяла советское искусство». Мне стало так обидно! Я же была пионеркой, в тринадцать лет вступила в комсомол, всегда первая, всегда звеньевая.

Во дворе организовывала тимуровские отряды, помогали старикам. Нас так воспитывали. Я кричу: «Ах ты падла!» Схватила пресс-папье и врезала ей. Разняли нас, конечно. Но вскоре в институте уже обсуждали мое поведение. Тут же выяснилось, что и выгляжу я вызывающе — вроде как ношу декольте и короткие юбки, и крашусь ярко. Секретарь комсомольской организации, когда делал «доклад» о моем моральном облике, еще в конце и маму мою приплел — дескать, все это я у нее, особы распущенной, переняла. Вот этого я уже не смогла перенести. Мою! Маму! Оскорблять!

Короче, вцепилась я в секретаря — еле оторвали. Была в таком состоянии, что могла запросто ему все волосы повыдергивать. А то и убить грешным делом: даже, помню, побежала за тесаком, чтобы секретаря этого рубануть, а потом самой выкинуться из окна, — абсолютно была уверена, что после такого позора и жить не стоит...

Конечно, после той драки меня на год исключили из института, а заодно из комсомола. И послали проникаться идеологией рабочего класса. Директор, который был свидетелем моего судилища, вообще говорил, что меня нужно в тюрьму посадить.

— И чем вы решили заняться после этого случая? Пересмотрели свои взгляды?

— Можно и так сказать. Я решила тогда полностью изменить свою жизнь. Уехала в Москву и устроилась на Бескудниковский керамический завод, трудилась слесарем контрольно-измерительных приборов. Жила вместе со своим первым мужем, он москвич. В общем, проникалась, как и велели, идеологией рабочего класса...

Но потом жизнь так закрутила, что я вернулась в Киев, восстановилась в институте и встретила своего второго мужа. Человека талантливого, известного, но очень непростого.

— Вот с этого места поподробнее, пожалуйста. Кто он, чем занимался, как познакомились?

— Мой второй муж — журналист и писатель Роман Райгородецкий. Ныне покойный, царствие ему небесное. Он — отец моего сына Кирилла. В богемных кругах Роман был хорошо известен. По его сценарию снимался фильм «Путина» — с Ларисой Лужиной и Владимиром Ивашовым в главных ролях. Его мне киевские подружки сосватали. Говорят: «Вика, мы тут познакомились с одним парнем. Он писатель. И несмотря на то что недавно вышел из тюрьмы, очень талантливый, даже стихи пишет».

— А он сидел?

— Да. Райгородецкий сидел за то, что подделал какие-то бумаги. Точно не знаю, что уж там случилось, — не вникала. Но на сидельца точно похож не был. Наоборот, такой высоченный, импозантный — хемингуэевский тип. Словом, писатель. Владимир Машков хорошо бы его сыграл — один типаж. Даже внешне они чем-то похожи.

Подружки привезли Райгородецкого ко мне на день рождения — знакомить. Я-то усиленно делала вид, что мне новые знакомства не нужны, а вот Роман тут же стал меня охмурять. Говорит: «Я прочту тебе стихи!» Он был очень интересный человек не только внешне, но и внутренне. Сильный. Харизматичный. Устоять было невозможно. Короче, стал Роман за мной ухаживать, провожать домой. Но мы скрывали это от моих родителей. Рядом с моим домом прятались за мусорные ящики, а бабушка кричала из окна: «Товарищ Рома, я сейчас возьму большой камень и дам вам по голове. Это почему вы мою внучку повели к мусорнику?» Он ей: «Бабушка…» «Я тебе сейчас по морде дам! — неслось в ответ. — Какая я тебе бабушка?» Я ведь тогда была еще замужем, но уже не могла удержаться от новой любви. Написала мужу письмо в Москву: мол, не хочу тебя обманывать, влюбилась.

Вышла замуж за Романа, восстановилась в институте, в комсомоле. Казалось, жизнь налаживается. Уже строила грандиозные карьерные планы. Однако после получения диплома меня отправили по распределению работать в Сызраньский драматический театр.

Это был голодный год. Есть нечего. Хлеб из гороха. Если в центральных городах с едой дело обстояло более-менее, то в провинции… Голод-то всегда с Поволжья начинался. Кошмар, нищета. Жили в общежитии. Пили чай из батареи — сливали оттуда кипяток. Иногда разжигали керогаз или примус. Если в магазины завозили плавленые сырки — это был настоящий пир!

Роман в Сызрани устроился в газету. Я работала в театре. Через год забеременела. Нужно было делать аборт. Приехала в Киев. Когда мои девки меня увидели — рыдали в голос. У меня ребра со спины торчали. Как у узника Освенцима. Я им сказала, что больше в Сызрань не вернусь. И только самым ближайшим подругам рассказала, что дело вовсе не в голоде, нищете и безнадежности. Настоящая разруха случилась в наших семейных отношениях. Роман хоть и безумно талантливый человек, характер, однако, имел ужасный. Вот его нрав на мой и наложился. В общем, начался кошмар! Мы с ним бились насмерть.

— В каком смысле?

— Дрались страшно. Он мог прикрикнуть. А я в ответ никогда не смолчу! Во мне ведь столько кровей намешано: еврейская, польская, украинская, даже турецкая. Казаки набеги делали, вот однажды и привезли мою прабабку, турчанку. Про нее говорили: «Была красивая. Но злая, як собака!» Вот и у меня, как у янычара, бывает — закипит все внутри. И всегда за правое дело!

Кроме того, Роман оказался страшным ревнивцем, жутко меня ревновал. А я всегда такая живая была, всем нравилась. Баталии порой случались — мама, не горюй! Помню, пришли в ресторан, за соседним столом сидят какие-то ребята, улыбаются мне, я им — в ответ. Они бокалы подняли в мою сторону. Я тоже подняла и произнесла: «За ваше здоровье!» Рома посмотрел на это и… раз мне по физиономии. Представляете? Я ему в ответ — в лицо тарелкой с салатом. И начинается драка страшная! Вот так, из-за ерунды. В другой раз, помню, дала ему поварешкой по лбу, раскроила голову до крови.

Так и жили. Расходились-сходились, разъезжались и съезжались вновь. Как в пословице: «И вместе плохо, и врозь тошно». Даже по разным городам друг за другом ездили. Когда Романа пригласили работать на телевидении в Куйбышев, поехала следом. После ссоры я сбежала в Днепропетровск, меня как раз позвали в Русский драматический театр. Спустя время Рома узнал, что я беременна, приехал мириться. Но... Ничего у нас в итоге не получилось. Я осталась в Днепропетровске, у меня там дела шли довольно хорошо, а Роман улетел на Камчатку.

— То есть рожали вы без мужа в Днепропетровске?

— Рожала я в Киеве. Но счастливые минуты моей жизни совпали с трагедией. С мамой случилась беда, она тяжело заболела. Я — одна с ребенком. Подружки жили у меня, чтобы как-то помочь. Когда мама вернулась из больницы домой, мы с Романом решили вновь попробовать жить вместе. С крохотным сынишкой я отправилась на Камчатку. Боже мой, иногда думаю: сколько же на мой век выпало! Летела на перекладных несколько суток, отстала от самолета (не услышала, как объявляли посадку), без вещей, пеленок осталась в чужом городе, где чуть не умерла.

Ребенка кормить нечем — молоко пропало, сама голодная... Когда мы с сыном наконец добрались до Камчатки, Рома встретил нас хорошо, хлопотал вокруг меня: «Викуся, Викуся!» Но быт со временем все равно разрушил семью. В Петропавловске, как сейчас помню, одни сопки, горки да пригорки. Ни газа, ни горячей воды, ни отопления. Чтобы мыть, стирать, купать ребенка, надо было бегать с ведрами по улице. За молоком очередь занимали затемно. А молоко замороженное, выдавали его кусками. Как я, в сущности сама еще девочка, да еще с маленьким ребенком это вынесла?

— Роман вам совсем не помогал?

— А он ушел с рыбаками в море! Конечно, платили ему неплохо. Но не так, чтобы это решало наши семейные проблемы. К тому же его ревность никуда не улетучилась. Плюс на Камчатке Роман стал много пить. И пьянки почти всегда заканчивались драками. Трезвый он на меня никогда руку не поднимал, а как выпьет... Довел до такого состояния, что однажды, пока он спал, я вскрыла себе вены и опустила руки в таз с горячей водой. Муж, видимо, это почуял, проснулся, высадил дверь и набил мне морду! Короче, я от него сбежала через окно. Когда он приходил в себя, просил прощения: «Больше не буду, я тебя люблю, но моя любовь — калека, у нее искривлен позвоночник, сломаны крылья!» А деться мне некуда — Камчатка! Но в какой-то момент я все-таки решилась на побег. Сказала, что надо съездить домой, он поверил, не понял, что я больше к нему не вернусь. Напутствовал, чтобы набиралась дома сил, налегала на витамины. Когда я уже села в самолет, в иллюминатор показала ему старый русский жест — не приеду, мол. Все!

— Больше вы не виделись?

— Прошло время, он приехал на материк, нашел меня. К тому времени уже был женат на какой-то официантке, но пытался вновь вернуть былые чувства. Увы... Умер Роман в Америке. Рак.

— А вы куда после Камчатки направились?

— Вернулась в днепропетровский театр. Но вскоре поссорилась с директором и уехала в Москву, куда к тому времени перебралась мама, у которой опять начались проблемы со здоровьем. Конечно, я надеялась устроиться в какой-нибудь театр — все-таки меня в свое время очень хвалили. Походила по собеседованиям, поняла, что вряд ли получится трудоустроиться. Были, конечно, кое-какие предложения, но говорить о них не хочу, потому что заканчивались они драками. Так что в какой-то момент я махнула рукой на свою актерскую карьеру. И когда знакомый предложил поработать диспетчером на автобазе, согласилась, не раздумывая. Кормить-то семью надо: у меня на руках маленький ребенок и больная мама, а ходить по прослушиваниям и ждать у моря погоды я уже просто устала. Но, видимо, от судьбы не убежишь. Именно тогда мне и поступило предложение сыграть в «Бриллиантовой руке».

Все случилось как в кино. Как-то ко мне на улице подошла женщина с вопросом: «Девушка, а вы, случайно, не актриса?» Я ответила: «Случайно, актриса, работающая на автобазе». — «А знаете ли вы такого режиссера — Леонида Гайдая?» — «Конечно». — «Дайте ваши координаты, он сейчас будет снимать новый фильм». Через какое-то время эта женщина мне позвонила и пригласила на студию. Сделали фотопробы. Гайдай посмотрел и сказал, что кинопробы делать не надо, я ему подхожу. И мы поехали в Баку, где тогда снималась заграница. Так я сыграла самую яркую роль в своей жизни.

— Ну а почему, как вы думаете, других предложений не появилось и ваша кинокарьера так и не сложилась?

— Ну почему же, предложения поступали. Просто нужно было не надеяться на случай, а кормить семью. Я устроилась в Библиотеку имени Ленина, а потом в моей жизни случилась очередная трагедия и нужно было думать не о новых ролях, а о том, чтобы выжить. Я очень серьезно заболела, не могла вставать, только перекатывалась на четвереньки. Никакое лечение не помогало. Но однажды случайно услышала по радио передачу об одном замечательном докторе и об его системе, которая может поставить на ноги даже самых безнадежных больных. Поверила, что это — мой шанс, позвонила в центр, стала заниматься. Сейчас мне семьдесят семь лет, а я не только продолжаю ежедневно заниматься, но еще и работаю инструктором в этом медицинском центре. Чувствую себя намного моложе, чем в былые годы. Я наконец-то поняла, в чем мое призвание. Скольких я — в том числе и своим примером — подняла на ноги, не сосчитать. Люди пишут мне письма со словами благодарности, и их слова значат намного больше, чем те кинонаграды, которые я так, увы, и не получила.