Милые спутники. Как связаны Марина Цветаева и семья симбирян Чириковых

Три страны значатся на эмигрантской карте Марины Цветаевой: Германия, Чехия, Франция, и каждая из них оставила как светлые, так и горестные воспоминания. Ты будешь знать, как горестен устам Чужой ломоть, как трудно на чужбине Сходить и восходить по ступеням. Данте Мысль о вынужденной эмиграции для Марины Цветаевой возникла с появлением в её доме Ильи Эренбурга 14 июля 1921 года, доставившего благую весть, что её муж Сергей Эфрон жив и находится в Чехии. Цветаева, переполненная бурей чувств, восклицает: «Жив и здоров! / Громче громов / – Радость!» И сразу же принимает окончательное и бесповоротное решение – ехать. 27 февраля 1921 года Цветаева пишет: «Серёженька, умру ли я завтра, или до 70 л<ет> проживу – всё равно – я знаю, как знала уже тогда, в первую минуту: Навек. – Никого другого. – Я столько людей перевидала, во стольких судьбах перегостила – нет на земле второго Вас, это для меня роковое. <…> Я от всего мира заграждена – Вами» [1, c. 236]. 11 мая 1922 года от перрона Виндавского вокзала в Москве отошёл поезд, среди пассажиров находились Марина Цветаева и её девятилетняя дочь Аля. 15 мая они были уже в Берлине. Её муж, Сергей Яковлевич Эфрон, участник Белого движения, в это время находился в Праге. Чешское правительство Масарика предложило русским беженцам приют, денежное пособие и возможность продолжения учёбы. Так Сергей Эфрон стал студентом Карлова университета. Евгений Чириков со своим макетом корабля Однако в Прагу из Москвы было ехать невозможно: дипломатических отношений между Советами и Чехословакией тогда не существовало. Единственным реальным местом встречи оказался Берлин. 7 июня 1922 года наконец-то состоялась встреча супругов после четырёхлетней разлуки. Эту дату сохранила дарственная надпись, сделанная Цветаевой на сборнике стихов «Разлука»: «Сереже. Берлин, 7-го нов. июня 1922 г. День встречи. Марина». Было решено, что жить будут в Праге. Главное: живы и нашли друг друга. В Берлине «Марина скоро перезнакомилась со всеми, – записывала Аля в дневнике, – а подружилась, как всегда, немногими и ненадолго – с художницей Любой Козинцевой, женой Эренбурга, с другой художницей, ученицей Билибина, Людмилой Чириковой (дочерью известного в свое время писателя)…[2, c. 125]. Семья Чириковых в Праге Так началось знакомство Цветаевой с семьёй писателя Евгения Николаевича Чирикова (1864 – 1932), имевшего симбирские корни. Его дочь Людмила Чирикова (1896 – 1995) – талантливая художница. Во время Октябрьской революции она находилась в Москве с родителями и младшей сестрой Валентиной (Чирикова-Ульянищева, 1897 – 1988). Весной 1918-го выехала с ними в Крым, на семейную дачу в кооперативном имении Батилиман, где занималась графикой под руководством Ивана Яковлевича Билибина – соседа по даче и давнего знакомого отца. Они вместе ходили на этюды и гуляли в окрестностях Батилимана. В Крыму Билибин впервые обратился к портретному жанру. Созданный им «Портрет Л. Е. Чириковой» (1919, частное собрание, Нью-Йорк) является одним из лучших произведений художника. Задумчивый взгляд, свободный покрой платья, цветок в руках передают нежность и очарование молодости. Каждый штрих художника говорит о его чувствах к своей ученице. Из воспоминаний Людмилы Чириковой: «Когда я познакомилась с Билибиным, могу сказать, что это произошло очень давно в Петербурге. Иван Яковлевич был большим другом моего отца – писателя Евгения Николаевича Чирикова. Отец водил нас показывать рисунки и книги Ивана Яковлевича. Когда я еще была девочкой с косичками (Билибин старше меня на 20 лет), но я уже тогда интересовалась искусством. Но особенно мы сдружились, конечно, в трудное время войны и революции в Батилимане, где наша семья, как и Иван Яковлевич, имели дачи. Билибин и раньше приезжал туда с красивой молодой художницей Рене О’Коннель. И мы дружно ездили на этюды, занимались графикой. Но в это трудное время он приехал в Батилиман уже один, холостяком, и был очень занят работой. Тогда же он сделал карандашные портреты моего отца, моей старшей сестры и мой в 1919 году». Автограф Марины Цветаевой на книге, подаренной Валентине Евгеньевне Чириковой В феврале 1920 года Людмила эвакуировалась вместе с сестрой Валентиной и Билибиным из Новороссийска в Египет. Была спутницей художника сначала в Александрии, где познакомилась с семьёй симбирянина Ивана Павловича Умова, с которым дружил Билибин, затем в Каире помогала художнику в работе над большими заказами по декорированию дворцов и церквей. Рисовала образцы старинной керамики Арабского музея в Каире для музейного издания. В апреле 1922-го Людмила переехала к отцу в Прагу, а оттуда – в Берлин, где сотрудничала с издательствами, исполняя обложки для книг.  О своем знакомстве с Цветаевой Людмила Евгеньевна писала: «Меня судьба столкнула с Мариной Цветаевой в 1922 году в Берлине. Я приехала туда из Египта, где провела два года в Каире после бегства из России. Мне посчастливилось тогда сотрудничать (в частности, заниматься графикой) с моим учителем, художником Билибиным. В Берлине в эти годы русская литературная жизнь была очень оживлена, было много русских издательств, выходили газеты, несколько журналов. Я сразу включилась в работу делать обложки и шрифты для издательств. В том числе я сделала цветную обложку и заставки для поэмы М. Цветаевой «Царь-Девица». Мне кажется, сблизило нас с Цветаевой одинаковое мироощущение, что кругом все не так, как нужно, нереально, а значит, есть что-то другое, настоящее. Очень скоро Марина Ивановна со своей дочерью Алей уехала из Берлина в Чехию, к мужу Сергею Эфрону. <…> В Берлине мне пришлось тогда выполнять ряд поручений для Марины Ивановны с издательствами» [СС6, c. 309]. Марина Цветаева с дочерью Алей (Ариадной) Общение с Людмилой Евгеньевной продолжится позднее в письмах. 4 августа 1922 года Цветаева писала: «Пока – два слова. Еще не устроились, живем в Мокрых Псах, в чужой комнате. Сегодня переезжаем к леснику. Это очень высоко, совсем в горах, в солнечную погоду будет прекрасно. Ваших видела два раза. Вы не похожи ни на сестру, ни на брата. Вы старше (внутренно), более выявлены» [CC6, c. 301]. В письмах Цветаева неоднократно обращается к Людмиле Евгеньевне с просьбами, иногда бытовыми, например, купить ей немецкие башмаки (Bergschuhe), встретиться в Берлине с Абрамом Вишняком и передать просьбу Цветаевой о возвращении её рукописей. Так, в письме от 4 апреля 1923 года Цветаева убедительно просит Людмилу Евгеньевну нанести визит Сергею Михайловичу Волконскому, посылая ей 20 франков на шоколад для «очень одинокого человека»: «Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, обаятельнейший, страннейший и – гениальнейший человек на свете. <…> Подружитесь с Волконским! <…> Это большая духовная ценность…». В этом же письме читаем слова благодарности, обращенные к Людмиле Евгеньевне: «Моя дорогая умница, моя нежная умница, мне никогда не стыдно Вас просить, мне только жаль, что Вы никогда у меня ничего не просите.<…> Я вас очень люблю, знайте это. Вы во всем настоящая, я всегда говорю С<ереже> – если бы Л<юдмила> Е<вгеньевна> здесь была. Я была бы вдвое счастливее!..» [CC6, c. 302-305]. В письме к Роману Гулю Цветаева признавалась, что «вообще, у меня в Берлине, с отъездом Л.Е. Чириковой, нет друзей: никого» [СС6, c. 516]. А в одном из писем к ней она выводила формулу своего душевного состояния: «Душа от всего растет, больше всего же – от потерь». Марина Цветаева, Сергей Эфрон и их дочь Аля 1 августа 1922 года Цветаева с дочерью прибывают в Прагу, и начинается жизнь в Чехии со своими радостями, лишениями, неустроенностью быта. Отсутствие средств заставляет Цветаеву с семьей поселиться в деревне, близ Праги. Они еще не знают, сколько деревень, изб придется сменить им в поисках жилья, какая неустроенность их ждёт. Одно радует Цветаеву – природа, возможность совершать длительные пешие прогулки: «Шум надувающихся и проносящихся ручьев, – этого слова я искала вчера, проходя темным вечером по деревне. Черный остов церкви, запах березового лыка (размоченных ливнями плетней) под ногами вязь, грязь, – справа и слева, вдогон и в обгон – шум надувающихся, торопящихся и проносящихся ручьев» [3, c. 116]. Людмила Чирикова Огромным событием для всей округи стало рождение сына Марины Цветаевой. Когда утром 1 февраля начались роды, Цветаева отказалась ехать в больницу в Прагу. «Знала, что до станции не дойду, несмотря на все свое спартанство, из-за частоты боли – не дойду. Началась безумная гонка С<ергея> по Вшенорам и Мокропсам. Вскоре комната моя переполнилась женщинами и стала неузнаваемой. Чириковская няня вымыла пол, всё лишнее (т.е. всю комнату!) вынесли, облекли меня в андреевскую ночную рубашку, кровать выдвинули на середину…». Цветаева в тетради перечислила всех присутствовавших при родах женщин, рассказывая подробно о каждой из них: «У Георгия было семь нянь: волчиха-угольщица, глядящая в леса, А.И. Андреева, В.Г. Чирикова, Муна Булгакова, Катя и Юлия (!!!) Рейтлингер. Чешка – цыганка – волжанка – татарка – и две немки. В<алентина>  Г<еоргиевна> Чирикова (актриса, волжанка) кокетничала, как всегда, со всеми и всем, старая актриса просто – играла: в молодую мать (это я без злобы, она и молодой матерью будучи – играла, доигрывала) в молодое материнство, всё равно чье, ее или мое… А он хорошенький! Почти что – горбоносый! А ноздри! ноздри! Прямо – Шаляпин…» [3, c. 332-333].  И в эти же дни в письме к Анне Антоновне Тесковой, ставшей верным и надежным другом Цветаевой вплоть до отъезда в Россию, она пишет: «Большая просьба, м.б., нескромная: не найдется ли у кого-нибудь в Вашем окружении простого стирающегося платья? Я всю зиму жила в одном, шерстяном, уже расползшемся по швам. Хорошего мне не нужно, – всё равно нигде не придется бывать – что-нибудь простое. Купить и шить сейчас безнадежно: вчера 100 крон акушерке за три посещения, на днях 120–150 крон угольщице за 10 дней, залог за детские весы (100 крон), а лекарства, а санитария! – о платье нечего и думать. А очень хотелось бы что-нибудь чистое к ребенку» [c. 23-24]. Игорь Северянин Несмотря на множество проблем, Цветаева была счастлива. 10 мая 1925 года в письме Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой сообщает подробно о сыне и пишет слова, которые, несомненно, очень дороги для каждого русского человека: «И еще о России, о том, что Россия – в нас, а не там-то или там-то на карте, в нас и в песнях, и в нашей русой раскраске, в раскосости глаз и во всепрощении сердца, что он – через меня и мое песенное начало – такой русский Мур (домашнее имя сына Георгия. – Н.В.)…» [CC6, c. 742-743]. Во Вшенорах, наискосок от лавки пана Балоуна, стояла красивая «Вилла Боженка» – большая, вместительная дача. Её снимали пополам многодетная семья писателя Е.Н. Чирикова (все его дети были взрослые) и вдова Леонида Андреева, Анна Ильинична, с Ниной – молодой, красивой дочерью от первого брака и с тремя детьми-подростками от брака с Андреевым: Верой, Саввой и Валентином [2, c. 111]. Дружить со всей чириковской семьей Марине было несподручно – очень уж велика и разновозрастна была семья. В гостях у Цветаевой появлялись то Людмила (вскоре уехавшая), то Валентина, то старики. В честь Евгения Николаевича Марина даже пироги пекла, что ей было совсем не свойственно. Чириков, смеясь, называл их «цыганскими пирогами на кофейной гуще» и ел с аппетитом, жена его, Валентина Георгиевна, вежливо спрашивала: «Как вы это готовите?» – и недоверчиво отщипывала кусочек. [2, c. 111-112]. Евгений Чириков Евгений Николаевич Чириков – известный русский писатель (1864 – 1932). Его жена Валентина Георгиевна Чирикова, урожд. Григорьева (сценический псевдоним -  Иолшина; 1874 – 1966) – драматическая актриса. Супруги вместе с детьми оказались в эмиграции близ Праги. Евгений Николаевич постоянно помогал Марине Цветаевой в её просьбах о продлении писательской стипендии, которую она получала в рамках акции чехословацкого министерства иностранных дел. Так, в письме к Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой она сообщает, что «Чириков обещал похлопотать о декабрьской ссуде, но, если прошения уже будут поданы в министерство, это не поможет» [CC6, c. 690]. Валентина Евгеньевна Чирикова в своих воспоминаниях «Костер Марины Цветаевой» писала: «С какими бы людьми Марина Цветаева ни встречалась, она искала в них «вздох животворящ» или сразу относила к людской гуще. У Цветаевой было два взгляда и две улыбки. Один взгляд – внутрь и в суть и – улыбка-разгадка, улыбка мгновенно сотворенному образу. Перед ее взглядом человек представал внутренне обнаженным: она мгновенно составляла как бы формулу его человеческой сути. Как будто стенографически записывая за жизнью, Цветаева мимоходом высказывала вслух свои мысли-формулы: несколько отрывисто брошенных слов, но как много в себе вмещавших! При этом в ее голосе слышался умный смешок и как бы удары молотка, мимоходом забивающего гвоздь там, где нужно… Когда я уезжала из Чехии, она подарила мне на вокзале свой сборник стихов «Ремесло» с такой надписью: «Валентине Евгеньевне Чириковой – моей сестре в болевом, т. е. единственно верном и вечном, – эту, как говорят, радостную книгу, а по мне – совсем не книгу! – от всего сердца. Марина Цветаева. Прага, 15 октября 1923 г. Вильсоновский (хороший) вокзал)» Домик, где жила Цветаева в Чехии С творчеством Евгения Николаевича Чирикова Марина была знакома с детства. Анастасия Цветаева в своих «Воспоминаниях» пишет: «Часто мама, взойдя к нам в детскую, – как мы любили ее приходы, – читала нам рассказы Чехова, Чирикова, Телешова, книжки «Донской речи». Как мы боялись, что у мамы будет мигрень, помешает прийти к нам!» [2, c. 18] (Издательство «Изограф», 1995). Жизнь и творчество Евгения Николаевича были связаны с Волгой: «До десятилетнего возраста я прожил частью в селах, частью в маленьких городах Казанской и Симбирской губерний, на Волге. Пред моими глазами, с первых моментов пробужденного сознанья, развернулась огромная светлая водяная дорога, с манящими вдаль синими контурами гор, с безграничным простором лугового и лесного Заволжья». «Волга! Одна из значительнейших рек всего земного шара, величайшая из рек Европы, река – собирательница славянства, прекрасная волшебница, сотворившая из ничего наше поистине сказочное царство-государство с неумирающими до сей поры Иванушками-дурачками, с колдунами, ведунами, оборотнями и всякой чертовщиной и нечистью, воистину наша национальная река, а знаем и любим мы её мало, холодно» [4, с. 224]. («Волга-сказочница») В это предложение Евгений Николаевич Чириков вместил и восторг, и любовь к родной реке, и глубокое сожаление о равнодушии человека к своим национальным святыням. Этот писатель сумел сказать о Волге так много, что дивишься богатству слов, образов, посвящённых родной реке. «Волга, облитая голубоватым блеском лунного света, словно задремала, околдованная чарами неясных весенних грёз, и тихо, ласково и любовно гладила своими струями и крутой берег, и высокие борта стоявшей на якоре баржи» [4, c. 306]. /«На стоянке»/ «Было яркое весеннее утро, и Волга лениво катила свои глубокие воды, разомлев под горячими лучами солнышка. Чистое небо смотрелось в речную зеркальную гладь и сообщало ей нежно-голубоватый оттенок. Жигули блистали яркой зеленью, красиво оттенявшей жёлтые и бурые выступы откосов… Белые чайки реяли в прозрачном воздухе и трепетали над водой крыльями. Даль задёрнулась голубоватой дымкою, и вся природа улыбалась яркому, горячему солнышку…»  [4, с. 314-315]. /«На стоянке»/ «Дача была расположена вблизи Волги. Окружённая густым дубняком, орешником и рябиной, она пряталась в зелёной листве деревьев, едва выглядывая только вершинами крыш двух высоких деревянных зданий. Местоположение её было так живописно, что приезжавшие «на денёк» гости оставались обыкновенно на неделю. Да и в самом деле, стоило только выйти на балкон, чтобы сердце запрыгало от восторга и радости при виде открывающейся картины. Прямо перед глазами – гладкая поверхность Волги сверкает на солнце своею сталью; над рекой поднимаются великаны – зелёные горы, убегающие куда-то далеко-далеко и пропадающие в голубой дымке прозрачного весеннего воздуха. Кругом – кудрявая зелень: позади, взбираясь на гору, поднимается  прохладная зелёная роща. Всё цветёт, благоухает, поёт и радуется…» [4, с.219-220]. /«Белая роза»/ Домик Чириковых в Чехии Евгений Николаевич был убеждён: «Чтобы узнать, почувствовать и полюбить великую реку, надо если не родиться на ней, то хотя бы пожить около её берегов, подойти к ней поближе, разглядеть её прошлое и настоящее, воспринять художественно всё многообразие связанной с нею жизни. Только тогда начинаешь чувствовать и понимать мистическую тайну любви к своей Отчизне, которую так ярко и красочно отражает Волга-матушка, раскинувшись большой светлой дорогою через всю Русь…» [4, с.225-226]. /«Волга-сказочница»/ Ариадна Эфрон, Аля, бывая в доме Чириковых, многое подмечала и понимала, как не хватает писателю родной Волги, ее просторов: «Тоска жила в комнате Евгения Николаевича, воплощенная и воплощаемая им – нет, не в рукописях: в деревянных модельках волжских пароходов, которые он сооружал на верстаке у окошка, глядевшего в самую гущу сада. Комната была населена пароходами – маленькими и чуть побольше, баржами – коломенками, тихвинками, шитиками, гусянками; челнами и косными… Тесно было волжанину во Вшенорах, мелководно на Бероунке!»  [2, с. 212]. Весной 1925 года Игорь Северянин посетил Прагу и провёл в столице Чехии две недели. Этого оказалось достаточно, чтобы встретиться со многими известными русскими эмигрантами, прочесть свои стихи на собрании «Скита поэтов», где присутствовал и Евгений Николаевич Чириков. Литератор Юрий Шумаков в статье «Венок волжанам», вспоминая встречи с Игорем Северянином, писал, что однажды в столовой поэта он увидел модель волжского судна, которое, конечно, заинтересовало его. Хозяин дома рассказал ему историю этого сувенира: «Когда я давал поэзовечер в Праге, замечательный писатель-волжанин Евгений Николаевич Чириков – отличный резчик – преподнес мне этот великолепный подарок». (Газета «Ульяновская правда». 12.10.1991). Этот сувенир и стал поводом для создания Игорем Северяниным стихотворения «Модель парохода (Работа Е.Н. Чирикова). 1925». Когда, в прощальных отблесках янтарен, Закатный луч в столовую скользнет, Он озарит на полке пароход С названьем, близким волгарю: «Боярин». Строителю я нежно благодарен, Сумевшему средь будничных забот Найти и время, и любовь, и вот То самое, чем весь он лучезарен. Какая точность в разных мелочах! Я Волгу узнаю в бородачах, На палубе стоящих. Вот священник. Вот дама из Симбирска. Взяв лохань, Выходит повар: вскоре Астрахань, – И надо чистить стерлядей весенних… Евгений Николаевич подарил «королю поэтов» свою книгу «Семья» с надписью: «Милому душе Игорю Северянину с искренним расположением». В 1926 году Игорь Северянин издаст в Белграде в 1934 году сборник «Медальоны» (сонеты о писателях и композиторах), куда войдут имена Цветаевой, Чирикова и наших волжан – Н.М. Карамзина, И.А. Гончарова, Алексея Толстого. Переехав в Париж, Марина Цветаева очень скучала по Чехии. Возвращаясь из эмиграции в Россию, она написала 12 июня 1939 года Анне Антоновне Тесковой: «Дорогая Анна Антоновна! (Пишу на ладони, потому такой детский почерк.) Громадный вокзал с зелеными стеклами: страшный зеленый сад – и чего в нем не растет! – На прощание посидели с Муром, по старому обычаю, перекрестились на пустое место от иконы (сдана в хорошие руки, жила и ездила со мной с 1918  г<ода>   – ну, когда-нибудь со всем расстанешься: совсем! А это – урок, чтобы потом – не страшно – и даже не странно – было…). Кончается жизнь 17-ти лет. Какая я тогда была счастливая! А самый счастливый период моей жизни – это – запомните ! – Мокропсы и Вшеноры, и еще – та моя родная гора. <…> Подъезжаем к Руану, где когда-то людская благодарность сожгла Iоанну д`Арк. (А англичанки 500 лет спустя поставили ей на том самом месте памятник.) – Миновали Руан – рачьте дале! – Буду ждать вестей о всех вас, передайте мой горячий привет всей семье, желаю вам всем здоровья, мужества и долгой жизни. <…> До свидания! Сейчас уже не тяжело, сейчас уже – судьба» [СС6, c. 479-480]. Сегодня по-особому звучат слова Марины Цветаевой о том, что такое Родина, которые заставляют вновь и вновь обращаться к ее творчеству, ее жизни и ее судьбе: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови, – писала в 1925 году Марина Цветаева. – Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, – тот потеряет её лишь вместе с жизнью».   Нина Васильева, Ульяновск Литература Цветаева М.И., Эфрон С.Я. Нет на земле второго Вас… Проза, стихи, письма: 1911–1925. М., 2007. Эфрон А. О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери. – М., 1989. Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. М., 1997. Чириков Е.Н. Зверь из бездны. Роман, повести, рассказы, легенды, сказка. СПб. 2000. Цветаева А.И. Воспоминания. М,: Издательство «Изограф», 1995. Цветаева М.И. С\с в 7 т. Т. 6. Письма. М.: Эллис Лак, 1995. Марина Цветаева. Спасибо за долгую память любви… Письма к Анне Тесковой. 1922-1939. М.Б: Русский путь, 2009.