«Кроме Бабая были другие идеи: Хуҗа, Әфәнде»: он придумал то самое прозвище Шаймиева
Известный журналист Джаудат Аминов рассказывает свою версию появления знаменитого «никнейма»
Уходящая неделя прошла под знаком 85-летия Минтимера Шаймиева. Первого президента Татарстана приехали поздравлять высокие гости из Москвы, а федеральные телеканалы показали в новостях сюжеты о Бабае. Вот только как и почему Минтимера Шариповича стали величать именно так? Ведь теперь Бабаем назвать Шаймиева незазорно ни в телерепортаже, ни в газетной статье. Один из патриархов татарстанской журналистики, экс-собкор «Радио России» Джаудат Аминов, уверен, что первого президента РТ стали именовать так с его легкой руки.
Как Бабай стал Бабаем
Сразу оговоримся, что изложенная ниже версия не является канонической. Многие журналисты, активно работавшие и в последнее десятилетие XX века, относятся к ней скептически. Кто-то, например, говорит, что Бабая придумала Сакина Шаймиева, которая стала так называть своего мужа в телевизионных интервью. И, тем не менее, версия Джаудата Аминова тоже имеет право на существование. Тем более, что речь идет о настоящей звезде татарстанской журналистики 1990-х, собкоре «Радио России», который на всех главных пресс-конференциях того времени в Казани имел право на первый вопрос. И, по словам очевидцев, часто превращал это действо в настоящий мини-спектакль с собой в главной роли.
«Удивляюсь, как Минтимер Шаймиев столько лет мог меня терпеть»
— Джаудат, в журналистских кругах Казани поговаривают, что вы называете именно себя автором знаменитого прозвища Бабай, которое вот уже много лет ассоциируется с именинником этой недели Минтимером Шаймиевым.
— Да, это так.
Дело в том, что у любого серьезного лидера, помимо официального имени, всегда существует и какое-то прозвище, да и у нас вообще это очень принято в обществе. Ну и вот, в аппарате президента Татарстана его когда-то стали звать Хуҗа, то есть «хозяин». Мне это активно не понравилось, потому что Хуҗа — это категория феодального строя, а я к феодалам и их вассалам никакого отношения не имею. Поэтому пришлось думать и придумать иное. Ну и родилась идея — называть Шаймиева Бабаем.
— Почему именно Бабай, то есть, говоря по-русски, Дед?
— Потому что он, по сути дела, был 30 лет назад уже дедушкой, это, во-первых. Во-вторых, потому что Шаймиев — старший в доме, которого все уважают, и именно этой категории у нас в обществе и не хватает. Ведь самое главное — это уважение людей друг к другу, в том числе, и уважения к старшему. Ну и вот, я предложил Бабай. А ведь у аппарата было еще одно предложение, помимо Хуҗа, было предложение Әфәнде («господин»), но это тоже мне не понравилось.
— То есть, в шаймиевском аппарате вам предложили поучаствовать в выборе прозвища для своего шефа?
— В аппарате, если конкретно, в пресс-службе президента, была такая некая Фирдауса. Ну и они стали его называть Бабаем, а перед этим называли Хуҗа. Но я вам еще немножечко скажу, при всем моем характере, той крови, которая течет у меня в жилах, я вообще удивляюсь, как Минтимер Шаймиев столько лет мог меня терпеть. Потому что у меня с ним всегда были добрые, такие уважительные отношения, хотя я никогда под него не ложился. Это был мой принцип.
— А сам Минтимер Шарипович знал, что прозвище Бабай было запущено Джаудатом Аминовым?
— Я не знаю, это меня меньше всего интересовало.
— И как новое прозвище ушло в народ?
— У нас же общество так устроено, когда аппарат говорит Бабай, когда начальник говорит Бабай, то и все другие начинают называть Бабаем.
— Сам Шаймиев на это не обиделся?
— А что обижаться, вообще нет причин, да и тогда причин не было.
«Я оказался в приемной президентской резиденции в Казани, и тут значит мячик такой вваливается — это Халяф Низамов»
— Также один из коллег мне сказал, что вы претендуете на авторство слова Халяфат, обозначения особого политического устройства Татарстана в 1990-е, эпоху всесильного руководителя шаймиевского аппарата Халяфа Низамова, которого за глаза называли «железной рукой железного президента».
— Да, вы правы. 19 или 21 августа 1991 года, в разгар путча, по каким-то своим делам я оказался в приемной президентской резиденции в Казани, дожидаюсь там, и тут значит мячик такой вваливается — это Халяф Низамов. Он такой толстенький был, спрашивает: «Зачем ты пришел?» И так далее. В кабинет Шаймиева не могла без него пролететь ни одна муха, и он сам страшно этим делом гордился. Но и на многие другие вопросы тоже реагировал.
Я наверх посмотрел, это была еще резиденция до ремонта, смотрю, а там огромная трещина в потолке. Спрашиваю у Халяфа: «Смотри какая трещина, потолок то прогнил, все это может рухнуть, обвалится, вы чего тут, а?» А он мне отвечает, мол, мы это знаем, мы ее эту трещину замазываем и закрашиваем, замазываем и закрашиваем, а она снова трескается и трескается, трескается и трескается, прямо не знаем, что и делать. Я говорю: «А если обвалится? все равно надо что-то предпринимать». Вот такой разговор был, вот такой у нас был Халяфат. А потом в 1998 году случился тот самый «бунт глав» и Низамов своей должности лишился.
— А ваш Халяфат намекал Шаймиеву, что за него правят другие.
— Ну да, он ведь после этого от Халяфа и избавился. Это как раз один из способов подруливания ситуации. Кто был на панихиде по Елене Чернобровкиной 30 декабря прошлого года, наверное, обратили внимания на то, что я, когда выступал, сославшись на Федора Шаляпина, говорил, что люди гибнут за металл, а сатана там правит бал. Ну, так ведь как в воду глядел, 2 января начались эти события в Казахстане. А вы что думаете, аналогичное события могут нас миновать? Это чудо должно произойти, чтобы России подобные дела миновали, когда Путина не станет, к примеру, а все мы смертны.
Вообще я приверженец влияния журналистики на жизнь, а когда журналистика не влияет ни на что, то я этим делом и не занимаюсь.
«Когда-то я у Гайдара после его отставки спросил: «Егор Тимурович, а что дальше будет?»
— Когда вы в последний раз встречались с Минтимером Шаймиевым?
— Очень давно, наверное, лет 15 назад. Я же не нахожусь в активной журналистике много-много лет, а тех, кто сейчас находится в активной журналистике, искренне жалею.
— И почему вы нас жалеете?
— Я ведь из категории «шестидесятников», ну и так получилось, что работал на самом верху, то есть со всеми ними перезнакомился за это время, начиная с Ельцина, Горбачева, Гайдара, Чубайса и так далее. Я им цену знаю всем! В силу опять-таки своего образования или, не знаю, там мозгов иногда даже удавалось кое-что подправлять в их линии поведения.
Например, когда экипаж Ил-76 с командой Владимира Шарпатова оказался в плену в Кандагаре, это же было мое предложение, там была целая акция, которая продолжалась целый год, по спасению этого экипажа (Аминов тогда летал в Афганистан вместе с помощником президента РТ Шаймиева по международным вопросам Тимуром Акуловым — прим. ред.). Кончилось в итоге тем, что они убежали, хотя готовы были за них заплатить деньги. Но это тоже была целая акция для того, чтобы Борис Ельцин заплатил $3 миллиона, пришлось даже в Кандагаре организовывать два тура российских президентских выборов в 1996 году.
Вы сами подумайте, в чьи дурные мозги могла прийти идея организовать выборы в Кандагаре! (Смеется.)
— Теперь в журналистике не интересно?
— Так мне уже 74 года, я 1948 года рождения, уже старенький, у меня только голос молодой. А молодых журналистов, оказавшихся в сегодняшней ситуации (а эта ситуации от них не зависит, просто быть страдательной стороной), искренне вам говорю: я вас очень и очень жалею!
В завершении еще скажу, что когда-то во времена Горбачева и в первые годы Ельцина интеллигенции удалось вынуть шею из петли, сойти с эшафота, но что потом делать на этой свободе — этого никто не знал, в том числе и интеллигенция. Когда-то я у Гайдара после его отставки спросил: «Егор Тимурович, а что дальше будет?» Он мне ответил: «Будет тяжело». А как тяжело, что тяжело? Он: «А ведь не знаю». То есть по наитию шли, у нас на научном уровне никак не была проработана вот эта система переходного периода. Мы все сейчас продолжаем жить в переходном периоде от тоталитарной системы неизвестно к какой. Во-первых, и цели не назначены, куда идти. А, во-вторых, мы не знаем, как идти, и никто не знает.