Журналист с большой буквы
Уверены – это горькая весть для давних и верных читателей «ЛГ», всего журналистского сообщества. На 82-м году ушёл блистательный журналист и писатель, отдавший нашему изданию 35 лет своей жизни. Выпускник журфака МГУ, он пришёл к нам в 1980-м, имея за плечами спецкорство в «Пионерской правде», «Советской России», журнале «Молодой коммунист». Но именно «Литгазета» времён Александра Чаковского стала для него не просто местом работы, а жизненным пространством, без которого Игорь Николаевич себя не мыслил...
И.Н. Гамаюнов навсегда останется в богатой на события и имена истории «ЛГ» как один из авторов знаменитых судебных очерков, которые становились событиями. Вместе с Александром Бориным, Аркадием Ваксбергом, Евгением Богатом, Ольгой Чайковской, Юрием Щекочихиным Игорь Николаевич писал о том, о чём писать не приветствовалось. Тысячи читательских писем в адрес авторов судебных очерков – подтверждение правильности курса, которым шёл руководимый Гамаюновым отдел морали и права. Не раз острые публикации И. Гамаюнова становились поводом для пересмотра неправосудных решений, из тюрем раньше срока выходили незаконно осуждённые.
Остались фильмы по его сценариям, телепередачи, которые смотрела вся страна, замечательные книги с рассказами, эссе, романами. Литературное творчество И.Н. Гамаюнова было заслуженно отмечено премией имени Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству».
Не стало не просто нашего коллеги и «золотого пера», а неравнодушного друга и товарища, всегда готового идти на борьбу с несправедливостью.
Наши искренние глубокие соболезнования дочери Игоря Николаевича Наталье, её семье.
Будем помнить нашего коллегу и друга.
«ЛГ»
На сломе эпох
Из дневника литгазетовца
Случилось это в начале 90-х в Костянском переулке, 13, в день редакционной планёрки, после того как сотрудница секретариата «Литгазеты» разложила в 206-й комнате, на длинном совещательном столе, ксерокопии плана очередного номера. И, выходя, забыла придержать дверь.
Сквозняк рванул её, и вслед за хлопком по ту сторону закрывшейся двери раздался обвальный грохот: на стол и стулья обрушились новенькие панели подвесного недавно отремонтированного потолка.
А ведь мы под ним уже не раз сиживали, не подозревая, какая опасность нависла над нашими разгорячёнными событиями в стране головами.
Нет, никто не пострадал, потому что случилось это в 11 часов 58 минут, а планёрка начиналась ровно в двенадцать, и 206-я обычно заполнялась за минуту до начала.
Одна спасительная минута уберегла литгазетовцев от халтурно подвешенного потолка.
Я не мистик, но вслед за этой маленькой и бескровной катастрофой стал рушиться тираж «ЛГ», меняться её имидж. И – уходить сотрудники. Впрочем, вокруг рушилась страна, по улицам Москвы прокатывались то демонстрации, то танки, и драматическая судьба одной, пусть даже и уникальной газеты (в конце концов, выжившей!) была лишь штрихом в апокалипсисе российских перемен.
Память странным образом трансформирует эти перемены, и потому стоит заглянуть в свои дневниковые записи, чтобы пережитое стало не только воспоминанием, подёрнутым ностальгическим флёром, а опытом.
Но прежде чем листать свой дневник, скажу о том, что было незадолго до обрушения. Были годы, когда «Литгазета» достигла зенита своего успеха и более чем шестимиллионного тиража. Каждую среду, в день выхода номера, на редакцию обрушивался шквал звонков – своими впечатлениями о прочитанном делились москвичи. В четверг и пятницу их вытесняли междугородные звонки – высказывалась провинция. Поразительна была эта страсть живого общения, разбуженная дискуссионным столкновением на страницах «ЛГ» разных мнений. Или судебным очерком, рассказывающим исключительную (будто бы исключительную) историю. Читатели опровергали: нет, она типична!.. И у нас происходит то же самое!..
Но читатели ещё и свято верили во всесилие газеты. И потому откровенно писали обо всех своих бедах, зная: «ЛГ» поможет. Веру эту поддерживала регулярная публикация официальных ответов из министерств и правоохранительных ведомств, куда редакция посылала читательские письма и газетные вырезки. Не помню случая, чтобы кто-то отмолчался.
Объективности ради надо сказать: дело тут не только в авторитете «ЛГ». Действовало постановление ЦК КПСС о работе с письмами, обязывающее всех чиновников (в том числе и работников редакций) «рассматривать жалобы трудящихся» в течение месяца. Читательскую почту изучали, по ней готовили справки, посылаемые в отдел пропаганды ЦК, – так там знакомились с «настроениями масс».
На столе у меня всегда высились две горы писем. Слева – с приколотыми уже ответами, на подпись. Справа – новенькие, с кратким содержанием на регистрационной карточке. Вчитаться в почту днём – задача немыслимая. Отвлекал телефон. Входил Евгений Михайлович Богат, величественно-сутуловатый и медлительный; расположившись в кресле, пересказывал сюжет будущего очерка, уже в устном исполнении приобретавший черты философского эссе. Забегал куда-то постоянно спешивший Юрий Щекочихин; обменявшись короткими репликами, оставлял на столе помятые страницы с бледно напечатанным текстом: всё забывал сменить в машинке изработавшуюся ленту, но текст, как всегда, был неизменно взрывным.
Лидия Графова, защитница униженных и оскорблённых, приходила с пылким рассказом о судьбе уволенного правдолюбца. С очерком о судебной расправе над группой шабашников, заработавших на строительстве колхозного коровника чуть больше, чем было положено при развитом социализме, заходил Александр Борин. Неля Логинова приносила язвительную заметку из школьной жизни. Приходила Ольга Чайковская с душераздирающим сюжетом о фальсификации уголовного дела против невиновного человека. О драме подросткового взросления рассказывал Василий Голованов, и в его исполнении она звучала как исповедь. Из отдела общественно-политической жизни заглядывал Юрий Рост, чьи фотоновеллы публиковались на самых разных полосах газеты. А ближе к вечеру в коленчатых коридорах и лестничных маршах редакции начинал звучать отчётливый, напористо-громкий голос Аркадия Ваксберга, пришедшего взглянуть на полосу со своим очерком.
Общение с ними было совсем не тем, что называют работой. Что-то похожее на броуновское движение мыслей и чувств. Сопоставление мнений. Диалог, продлевающий старую тему и открывающий новую.
Их называли в редакции «золотыми перьями» – то, что они публиковали, становилось сразу же не только первоклассной журналистикой, но и литературой (их публикации выходили потом очерковыми книгами).
Своими публикациями мы готовили те перемены, что грянули в 90-х, но оказались отнюдь не теми, о каких нам мечталось.
P.S. .Недавно, перечитывая Бердяева, наткнулся на такие строчки: «Труден и трагичен путь свободы, потому что поистине нет ничего ответственнее и ничего более героического и страдальческого, чем путь свободы». Подумал: на этом ли пути мы сейчас?.. Успеет ли сформироваться общественное правосознание прежде, чем вертикаль власти вновь по инерции обретёт характер тотального принуждения, хорошо знакомого России по недавним временам?
Игорь Гамаюнов, 2009 г.
Остро, смело, умно
В звёздные годы «Литературной газеты», когда её читала вся интеллигенция, желавшая знать правду о наших социальных язвах и надеявшаяся на целительные свойства гласности, я искал в номере статьи Игоря Гамаюнова. Это всегда было интересно, остро, смело и умно. И отлично написано. И конструктивно.
Это была первоклассная публицистика, которой нам сегодня мучительно недостаёт. Остроту оккупировали любители сенсаций, смелость лишилась конструктивного начала, умная аналитика ушла в толстые журналы – прямо мечтается о премии или журналистской школе имени Гамаюнова.
Я начал печататься в отделе, которым руководил Игорь Николаевич, когда слава газеты уже начала клониться к ущербу вследствие интеллектуальной ущербности нашего общества, и меня поразило достоинство, с которым он игнорировал эту суету, а продолжал делать своё дело с тем же высочайшим качеством.
А потом ещё и выяснилось, что он был настоящий прозаик и поэт. И когда я настаивал на том, чтобы предложить его стихи в «Неву», он ещё и скромничал. К счастью, в журнале их оценили по достоинству.
Хочется верить, что будет жить и его дело, и его имя.
Александр Мелихов