Фрагмент беседы Бориса Кутенкова с Анной Русс // «Современная литература», 22 июня 2021 года

— Я недавно делала опрос на Facebook, кто помнит какие мои тексты, и обнаружила, что мой образ у читателей — образ дерзкой девчонки, над чем-то там протестующей, хохмящей… Меня такой узнали на слэмах московских, такой запомнили и такой воспринимают. Сколько бы лет ни прошло, этого от меня подспудно ждут.

— Я, честно говоря, удивлён, что такой образ складывается у Ваших читателей: для меня Вы — поэт-психолог, поэт-врачеватель, тонко сканирующий разные экзистенциальные состояния. Но Дмитрий Быков ценит в Ваших стихах другое: «…когда среди тусовок неформальных я оценил её за ум и за — нормальность!» — пишет он в стихотворном посвящении, предпосланном Вашей книге. А как вообще получилось, что именно он написал предисловие? Его попросило издательство?

— Его попросило издательство, да. Он куратор этой серии, и он порекомендовал меня для неё. Я была польщена — даже не тем, что он там написал, хотя там тоже есть много лестного, — а просто тем, что он реально взял и написал предисловие в стихах ради меня. Это было чертовски приятно.

— Что Вы сами понимаете под «нормальностью» и «ненормальностью» поэта?

— Что бы ты ни писал, какие бы стихи ни были, — если они хорошие, то либо они по умолчанию нормальные, либо вообще такой категории быть не должно: они могут быть великими, прекрасными, смертельными, даже безумными, но не могут быть ненормальными. При этом поэт может быть совершенно отъехавшим человеком. Что касается определения Быкова, то, видимо, в это определение он вкладывал впечатления от общения со мной: я не была слишком ранимая, не была слишком агрессивная… Мне вообще кажется, что я ничего так ещё: смотрю на своих коллег-поэтов, на то, что происходит в их жизни, и радуюсь, что не отношусь к происходящему так серьёзно. Хотя и у меня тоже бывают приступы отчаяния: где мои рецензии, почему меня не читают! Но в целом у меня столько всего интересного в жизни происходит, что я могу позволить себе быть кем-то ещё, кроме как поэтом.

— Быков в том же предисловии говорит о Вашей открытости читателю как о безусловном достоинстве и о том, что Вам помогла правильная школа — «песни и слэма». При этом о слэме в одном из интервью Вы отзываетесь довольно критично, как о понижении уровня. Вы согласны с Дмитрием Львовичем? И, кстати, — быть сложным поэтом в наше время — плохо, неправильно?

— Мне кажется, что слэм — это в принципе другой жанр. Он имеет отношение к поэзии, но между поэзией и теми текстами, которые мы читаем во время слэма, поставить знак равенства не всегда можно. У слэма есть свой инструментарий, свои техники, которые происходят помимо стиха: то есть то, что ты читаешь, то, что выбираешь, как себя позиционируешь… Когда появляется перформанс — это не просто стихи. И если говорить о том, как слэм влияет на написание стихов и на составление книги, — то влияет ровно настолько же, насколько любой другой опыт, связанный с литературой: например, работа критиком. Школа слэма — это когда ты умеешь очень быстро производить впечатление. А хорошее это впечатление или плохое — уже не так важно.

Эту книгу я выстраивала как выступление. Не уверена, что Быков говорил про это, но так тоже можно. Кстати, с ним мы и познакомились на слэме. Возможно, на него повлияло, опять же, именно первое впечатление.