«С сентября Москва жила полноценной жизнью»: Ракова о локдауне, вакцинации от COVID-19 и третьей волне пандемии

В Москве с начала прививочной кампании от коронавируса уже вакцинированы более 700 тыс. человек. Об этом рассказала заместитель мэра столицы по вопросам социального развития Анастасия Ракова в интервью Антону Красовскому в программе «Антонимы». Она также обратила внимание на успех Москвы в борьбе с пандемией в сравнении с другими мировыми столицами, оценила ситуацию в экономике страны и рассказала, как власти принимали решения о борьбе с распространением коронавируса в начале эпидемии.

http://www.youtube.com/watch?v=nQQb9hnS9gQ

— Доброе утро. С 8 Марта, Анастасия Владимировна!

— Спасибо вам большое. Прекрасный букет.

— Прекрасно выглядите.

— Вы тоже. Я вас первый раз вижу в таком костюме.

— Да? Слушайте, ну давайте мы тогда сразу перейдём к важному — к вакцинации в городе Москве. Как она вообще проходит?

— На данный момент, на сегодняшний день она проходит очень хорошо.

— А что ж хорошего?

— В Москве у нас вакцинированы более 700 тыс. человек с начала кампании. Значит, ежедневно примерно вакцинируются от 10 до 15 тыс. в зависимости от дня недели, у нас всегда есть свободные слоты. Мы максимально широкую линейку возможностей сделали москвичам, для того чтобы выбрать пункт вакцинации на любой вкус.

— Например?

— Поликлиника. Хочешь — иди в поликлинику: 100 пунктов работает без выходных, электронная запись предварительная, заранее продумай, приди. Привык обслуживаться в частной медицинской организации (а в Москве таких людей много) — пожалуйста, мы бесплатно отдали вакцину всем частным медицинским организациям. Не хочешь ждать, хочешь это сделать прямо сейчас — выбирай любой пункт временной вакцинации, который открыт.

— Зачем мы открыли все эти пункты прямо в торговых центрах? Вот в ГУМе…

— Затем, чтобы максимально удовлетворить спрос москвичей, тех, которые не хотят ехать в поликлинику. Люди очень разные. И мы видим, что у нас по факту временные пункты дают гораздо большую проходимость, чем пункты вакцинации.

— Например?

— До 400 человек у нас приходило в ГУМ ежедневно, и сейчас не меньше 250—300 человек. Это, в принципе, в два раза больше, чем приходящих людей в классический пункт вакцинации.

— А мы понимаем этот тип человека, который идёт в торговый центр, а не в поликлинику? Я вот лично не очень понимаю.

— Ну давайте: 12 млн — и все люди разные. Кто-то вообще не любит ходить в поликлинику, кто-то боится заразиться, кто-то…

— То есть в поликлинике боится, а в ГУМе — нет?

— Кто-то пришёл в торговый центр, увидел очередь и решил сиюминутно привиться. Моя задача не изучать психотипы этих людей, а всем группам людей, несмотря на их особенности, дать удобный канал вакцинации, чтобы вакцинаций было больше.

— Вы сами привились?

— Конечно.

— Чем?

— «Спутником V» уже очень давно.

— Ну и как? Были последствия какие-то?

— Нет. Я же говорю, что практически никаких. У меня была небольшая субфебрильная температура и слегка болело плечо в месте укола.

— После первого шота или второго?

— Только после первого. После второго вообще не было ничего. Я уехала в отпуск и прекрасно проводила время.

— Какие у вас антитела?

— У меня на сегодняшний день нет уже антител, но у меня есть Т-клеточный иммунитет.

— То есть вот сколько у вас вымывались эти антитела?

— Где-то около полугода.

— Полугода, да? А на тот момент, когда вы сделали прививку, какой был титр?

— Максимальный. 3200.

— 3200, да? Ну это по гамалеевскому?

— Конечно.

— А по какому-нибудь «Хеликсу» вы не делали?

— Нет. Я не делала.

— У меня тоже 3200 и тоже, конечно, вымываются. Почему, вы считаете, люди, которые управляют страной и вообще системой, не делают вакцинацию публично?

— Ну это их выбор, их право. Почему? Не все. Кто-то делает публично, кто-то не делает публично. Публично делал вакцинацию Шойгу. Какие-то другие делали непублично.

— Ну потому, что вот вы говорите, в Москве 700 тыс. человек привились…

— Да.

— Это довольно большая цифра. А с другой стороны, это меньше 10% населения. По стране это совсем сейчас мало.

— Ну если в Москве — давайте вас перебью — у нас же большой процент ещё детей. Это раз.

— Которых мы не прививаем?

— Которых мы не прививаем. На сегодняшний день мы даже не начали клиническое исследование — ни первую, ни вторую, ни третью фазу — в силу того, что есть официальные требования, что после постоянной регистрации «Спутника V» будет идти вакцинация. Это первое. Во-вторых, в Москве официально переболели, то есть внесены в COVID-регистры, более 1 млн человек. По нашим данным, на сегодняшний день мы
систематически проводим замер уровня, так скажем, эволюционного иммунитета, и вот антитела G на сегодняшний день имеют в среднем 42—43% москвичей.

— Половина.

— То есть объективная выборка, которой действительно нужно на сегодняшний день делать прививку, не такая большая. Поэтому все эти люди и последовательно идут. Плюс мы упор специально сделали в этот период на группу риска. У нас из этой общей массы 300 тыс. в основном — это люди старшего возраста. Мы полностью привили все дома престарелых первым и вторым компонентом на 93%, то есть основная группа — это хроники и люди старшего поколения. Поэтому если разделить в целом, город, то цифры совершенно по-другому выглядят.

— Как вы относитесь вообще к антипрививочникам?

— Я плохо отношусь к антипрививочникам. И вообще, это не связано с коронавирусом. Это связано с тем, что мы систематически занимаемся вообще популяризацией прививок. Мы знаем, что большая кампания антипрививочная вообще системно существует. И часто бывает, распространяется на детей: очень многие мамы отказываются делать прививки. И мы в прошлый год создали актуальный электронный регистр всех вакцинированных детей. Мы чётко понимаем, у каких детей какие вакцины есть, каких нет, и систематически точечно работаем, таргетированно работаем с каждой мамой, объясняя ей, почему нужно делать те или иные прививки, вот точечно ей для её ребёнка, исходя из того набора, который по факту есть. Поэтому я систематически занимаюсь продвижением, пропагандой именно искусственной такой иммунизации через вакцинацию.

— А вот не кажется вам, что при таком огромном антипрививочном лобби, причём не только в России, а вообще во всем мире, прививка должна быть обязательной?

— Это очень спорный вопрос на сегодняшний день. Я не скажу однозначно. Во многих странах прививка обязательна. У нас в стране пока это не так.

— Ну вот ваше мнение личное?

— Я бы сделала вакцинацию обязательной, если бы такая возможность была. Не всех вакцин. Есть вакцины, вакцинация которых принципиальна. Я не скажу, что я бы сделала обязательной вакцинацию от COVID-19, но есть определённые заболевания, особенно у детей, которые действительно несут колоссальные риски.

— У вас много друзей-антипрививочников?

— У меня вообще нет ни одного друга-антипрививочника.

— Правда? То есть вы ни одного не знаете такого?

— Правда. Ни одного не знаю.

— Может, они вам врут? Я вот недавно буквально видел в своей ленте Facebook: один человек, у него родился ребенок маленький, и он спрашивает, делать прививку или нет. У него уже возникает такой вопрос. И ему отвечает один из его друзей, один из очень известных московских бизнесменов, говорит: «Никогда. Ни в коем случае».

— Ну у меня таких друзей нет.

— Давайте вернёмся тогда к тому, как это всё начиналось. Вот COVID-19 в городе Москве. Мы с вами встречались год назад, когда всё это начиналось. Как мы первый раз узнали о том, что это случится и что в Москве начнётся большая эпидемия?

— Ну во-первых, было уже понятно в начале февраля, даже в середине февраля, что это проблема не только Китая, это проблема всего мира. Несмотря на то что мы имели самую большую протяжённость границы с Китаем, мы «загорелись» не вторыми, мы «загорелись» позже. До нас «загорелись» Италия и Испания, затем — Нью-Йорк. И мы имели возможность видеть, как ситуация разворачивается в этих странах. В связи с тем, что были, на мой взгляд, и на федеральном, и на городском уровне адекватные меры, у нас был определённый временной лаг, который позволил нам использовать это время максимально эффективно. Поэтому с начала уже марта мы приняли первые ограничительные меры и начали кампанию по переводу клиник городских, федеральных и частных, для работы с COVID-19. Ситуация — ещё раз повторю, как она развивалась в
Европе, было всё понятно. Понятно было, что Москва — огромный хаб, понятно было, что у нас высокая плотность населения и что мы не сможем забивать на эту ситуацию. Вопрос был в том только, когда и насколько мы будем готовы к приходу пандемии.

— Как формировался оперативный штаб? Как было понятно, что вот этих людей мы берём, а этих людей не берём?

— У нас на самом деле оперативный штаб формировался в целом в мэрии. В него вошли все буквально службы. Один из основных элементов отчасти нашего успеха — в том, что вся команда мэрии Москвы работала как единый организм. Все были сосредоточены на этой цели в принципе, по сути, штаб в полном его виде возглавлял, конечно же, мэр, и проблемой занимались все. Это не была только проблема социального комплекса.
Понятно было, что такой огромной потребностью по закупке средств индивидуальной защиты, ИВЛ, КТ, пипеток, реагентов…

— Пипеток?

— Ну пипеток, я имею в виду, в смысле специальных раскапывающих элементов для ПЦР-тестирования. Этого всего никогда бы не хватило у закупочного подразделения…

— Господи. Раскапывающих — я думаю, что это как копать…

— Раскапывать, да. Значит, никогда бы не хватило сил у департамента здравоохранения, поэтому полностью комплекс экономической политики включился в поиск, закупку и организацию этих вещей. Понятно, что мало иметь койки. Койки должны быть приспособлены. Койка, к которой не подтянут кислород, в COVID-19 не имела смысла. Поэтому, бросив благоустройство, комплекс ЖКХ занимался нечеловеческой работой, подтягивая нам газ, причём часто они работали вместе с врачами.

— Газ? В смысле кислород?

— Кислород, да. В простонародье называется «газ», да. Значит, подтягивали кислород к каждой койке. При этом они одновременно работали с врачами в тех же самых тайвеках. Мы только отвозили от стены койку, и врачи работали с пациентом — и тут же приходили ребята, строители, и ставили консоль, вели кислород.

— Сколько вот этих кислородных точек было подвезено?

— Это измеряется тысячами, это измеряется тысячами.

— Ну в скольких клиниках?

— Во всех. У нас в принципе во всех. Коек, которые не были обеспечены кислородом, практически уже не было.

— А вы вот сказали, «история нашего успеха»… А вы считаете, что это успех был в Москве?

— Я считаю, что мы достаточно достойно справились с этой ситуацией в 2020 году.

— Можно сравнить Москву с каким-то мегаполисом в лучшую или в худшую сторону?

— Можно бесконечно сравнивать. Время сравнения, окончательного подведения итогов ещё придёт, но если брать сопоставимые вещи, то это, конечно, Нью-Йорк. С Нью-Йорком можно вполне нас сравнивать.

— Мы лучше Нью-Йорка или хуже?

— Я считаю, что мы справились достаточно лучше Нью-Йорка и вовремя приняли ограничительные мероприятия, введя локдаун весной. Мы ввели локдаун на 1200 заболевших, Нью-Йорк ввёл локдаун на 20 тыс. заболевших в сутки. И по большому счёту, это уже не имело никакого смысла, потому что не только важно ввести или не ввести локдаун, важно ввести его вовремя. Ввёл рано — бессмысленно, потому что получишь волну (рост заболеваемости) экспоненциальную. Закрылся поздно —
бессмысленно: экономика страдает, а все минусы, коллапс системы здравоохранения ты получаешь в полном объёме. Если так взять, то Нью-Йорк получил избыточную смертность за весенний период, который в целом по году в два раза превышает смертность московскую.

— Ничего не понял. Значит, в Москве…

— За весенний период в Нью-Йорке умерло так много людей, что избыточная смертность в Нью-Йорке по году в два раза выше, чем в Москве.

— Мы сталкивались с тем, что людям отказывали в плановом лечении?

— Плановая госпитализация в Москве была закрыта только один месяц. Весь остальной период… Это был весенний месяц.

— Это когда было?

— Это было с середины апреля до середины мая приблизительно, в это время.

— Прошлого года, да?

— Да. После этого плановая помощь работала без ограничения. От плановой помощи люди не умирают. Люди умирают…

— Нет. От неоказания плановой помощи.

— От отсутствия экстренной помощи. Экстренная помощь в Москве весь период COVID-19 работала в полном объёме. Ни одного отказа не было. Скорая как работала, так и работает. Мы не переводили в COVID-19 достаточно большое количество коек, которые обеспечили, взяли на себя эту нагрузку. Более того, я хочу сказать: по тем заболеваниям, которые
являются жизнеугрожающими, вообще помощь не останавливалась.

— Например?

— Например, онкология. По онкологии оказание медицинской помощи не
останавливалось. Ни одна городская клиника, работающая с онкологическими больными, не переводилась в COVID-19. Более того, когда ряд федеральных клиник закрывалось в силу того, что где-то были очаги, где-то они переводились на COVID-19, мы в институте Свержевского дополнительно открыли 100 онкологических коек. Общий объём
онкологической помощи за прошлый год вырос на 10%. «Химия» оказывалась в полном объёме, и там, где мы даже могли перевести оказание этой услуги на дом, мы приходили, проводили курсы дома. То же самое касается гемодиализа, который является принципиально важным для жизни человека.

— Почек в смысле?

— Да. Гемодиализ — это те больные, у которых есть почечная недостаточность. В полном объёме на уровне 2019 года помощь была оказана всем больным. В целом по году общий объём медицинской помощи, если убрать COVID-19 и оставить другие нозологии, на
сегодняшний день составляет 70% от 2019 года. То есть по большому счёту, если так вот, проще сказать, с июня месяца и плановая, и экстренная помощь больным оказывалась в полном объёме, исходя из существующего запроса… Надо понимать, что многие люди ещё
психологически к нам поздно обращались в больницу, боялись, лишний раз не хотели вызывать помощь и так далее. Такая проблема психологическая тоже существует.

— Почему?

— Ну боялись заразиться.

— Сколько больниц было закрыто на COVID-19 и как принималось решение, что вот эта больница будет закрыта на COVID-19 (условно говоря, 40-я или 52-я), а вот эта — не будет?

— Значит, решение принималось о том, какое количество коек открывать, исходя из необходимой потребности в тот или иной момент оказания медицинской помощи коронавирусным больным. Мы сразу отсекли 12 клиник, многопрофильных клиник, таких как Боткинская больница, 12-я больница, 57-я больница (я могу перечислять долго), которые мы изначально не планировали закрывать на COVID-19. Мы посчитали все объёмы
экстренной помощи, которые по году оказываются в городе, все необходимые объёмы плановой помощи, которые я назвала, и сразу приняли решение, что эти клиники на COVID-19 переводиться не будут. Это раз. Второе…

— А почему вот именно эти не будут, а вот те, которые перевелись, переводились?

— Это исходили в первую очередь из сбалансированности размещения коечного фонда…

— То есть территориально?

— Конечно. И доступности одновременно, и помощи ковидным больным, и помощи по другим нозологиям, и удобства езды скорой помощи, то есть две больницы рядом старались не закрывать. Это первый принцип. Второе — мы переводить старались в первую очередь в COVID-19 те новые мощности, которые вообще в оказании помощи до этого были не задействованы.

— Ну, условно говоря, Коммунарка.

— Например, Коммунарка. Она не была вообще задействована в оказании никакой медицинской помощи. Вторая история — это 67-я больница: построили крупный перинатальный центр и сразу его задействовали.

— То есть роддом закрыли под COVID-19?

— Роддом не открывали.

— Нет, ну неважно.

— Роддом не открывали как роддом, а сразу вновь введённый, построенный объект временно запустили под COVID-19, то есть эти мощности не снизили объём оказания ни экстренной, ни плановой помощи. А так равномерно распределили больницы по городу.

— А вот как больницы выходят из этого ковидного состояния? Как они возвращаются к нормальной жизни? Вот я видел опять же в Facebook у Валеры Вечорко, который главный врач 15-й больницы, как там больницу отмывают. Вот есть какие-то технические нормы? Вот я так подумал: хотел бы я оказаться в больнице, которая была на COVID-19, если бы я вдруг хотел получить плановое лечение?

— Ну это опять ваши какие-то внутренние необъяснимые страхи и комплексы.

— Ну как это необъяснимые? Объяснимые.

— Абсолютно.

— Ну что ж тут необъяснимого?

— Существует жёсткий стандарт. Первое. Больница работает до того момента, как последнего больного не выпишут. Дальше есть очень жёсткий регламент проведения генеральной уборки или санитарной чистки всех помещений. Очень жёсткий, требовательный и последовательный. После этого приходит Роспотребнадзор. Из максимального количества помещений, оборудования, кроватей берёт смывы. Проверяет на самом деле, есть где-то остатки — может быть, остатки какого-то вируса — или нет. Дальше две недели больница и весь персонал не работают. Вообще. Это вот тот период…

— Карантинный период.

— Карантинный период. У нас больницы две недели не работают. То есть только вчера вечером была в одном из корпусов больницы, который уже и не работает: и помыли, и вывели, для того чтобы принимать решения, под какие цели мы будем его открывать. Поэтому это абсолютно безопасно и жёстко регламентируется и контролируется.

— Роспотребнадзором?

— Роспотребнадзором.

— А чем всё это дезинфицируется?

— Ну есть специальные дезинфицирующие средства. Они чётко прописаны в регламентах. Я сейчас не буду называть торговые наименования.

— И они чётко помогают? То есть мы можем гарантировать, что всё, никакого коронавируса там не будет после вот этого ковидного?..

— Да, конечно. Его и не было, и нет.

— Нет, ну как не было?

— Я имею в виду, ещё, когда открывается больница, не было и, я надеюсь, не будет.

— Когда, по вашему ощущению, вообще мы закроем ковидные центры?

— Это очень сложный вопрос. Я не сторонник делать прогнозы. Я, как менеджер, должна понимать, что на сегодняшний день мы готовы к любому сценарию развития событий. Всю созданную временную коечную мощность, которая показала свою эффективность во вторую волну коронавируса, — я имею в виду временные госпиталя (их пять), которые мы
создали, и рёдеры, которые не задействованы — ни те, ни другие — в процессе оказания классической медицинской помощи…

— Рёдеры — это такие как бы комплексы, да?

— Такие большие, как Коммунарки. Видели такие?

— Ну я видел, да.

— Белые такие, бело-серо-тентовые. Значит, мы точно оставим до конца 2021 года, даже если у нас не будет ни одного ковидного больного. Более того, мы сейчас уже думаем и создаём, так скажем, резервные постоянные мощности или корпуса, для того чтобы в случае повторения в таких ситуациях у нас были постоянно уже койки для лечения различного рода инфекций в условиях эпидемии.

— Как принято было решение эти временные центры организовывать? Почему их организовывали в каком-нибудь Крылатском на велотреке, а не?..

— Давайте начнём с того, что мы вообще эти временные госпитали начали создавать уже ближе к маю, даже к концу мая, тогда, когда у нас эпидемия первой волны пошла на спад. Тогда мы уже понимали, что ситуация не столь стабильна и может вернуться заболеваемость, особенно в осенний период, и понимали, что уже позволить себе и полностью закрывать город и останавливать оказание плановой медицинской помощи мы не можем. Поэтому уже на спаде эпидемии мы приняли сознательное такое решение, и нам потребовалось где-то полтора-два месяца, чтобы продумать и создать их качественно, чтобы эти госпитали были не просто такими ангарами временными, куда привезли — и возможности оказать медицинскую помощь минимальны. Мы очень много времени потратили на то, чтобы продумать в этих госпиталях всё, чтобы они были максимально удобны и самое главное — обеспечивали возможность оказания полноценной медицинской помощи, в некоторых случаях даже лучше, чем в старых корпусах.

— Ну вот как перестраивался Ледовый дворец, например?

— Я расскажу вот следующее, как принимались решения. Решение принималось очень просто. Нам нужны были очень крупные объекты, которые позволяли вместить максимальное количество коек — это раз, обеспечить качественный подъезд — это два, и, в-третьих, пространства, которые имели хорошую вытяжку или вентиляцию. Вот исходя из всех объектов, которые существуют в городе, мы подобрали те, которые дают
максимально выхлоп по коечному фонду и равномерно распределены по территории города.

— Что это за объекты были?

— Значит, на сегодняшний день это пять объектов. Это павильоны в Сокольниках. Это выставочный центр на ВДНХ, это торговый центр «Москва», Ледовый дворец в Крылатском, получается, у нас и небольшие помещения в Коммунарке.

— Ну да, и временный рёдер, да.

— Да, мы его создали у нас в выставочном пространстве, а потом перенесли в Коммунарку.

— То есть вы где-то его построили, а потом перевезли на грузовиках?

— Да-да.

— А почему не строить было в Коммунарке прямо?

— Потому что на тот момент по-другому посчитали. Потом решили усилить Коммунарку.

— Сколько временные вот эти помещения дают коечных мест?

— 7 тыс. этих временных помещений и 1 тыс. в рёдерах. 8 тыс.

— Насколько это разгрузило систему здравоохранения?

— Ну принципиально разгрузило здравоохранение и дало возможность обеспечить оказание полностью, без ограничений, плановой медицинской помощи.

— Где Москва брала врачей? Вот все говорили, что Москва скупала врачей по всей стране.

— Москва в первую очередь ориентировалась на те медицинские кадры, которые были в городе. Мы по максимуму задействовали и переучили всех врачей, которые работали у нас во всех медицинских учреждениях. Во-вторых, мы первые, кто стал использовать ординаторов и студентов, особенно в поликлиническом звене, и, конечно, ряд медицинских учреждений привлекали сотрудников со всей России. Но сразу хочу сказать, что это мы делали исключительно в первую волну, когда основной объём заболеваемости приходился на Москву, и эти врачи, уже обученные на самом деле лечению коронавирусных больных, после этого в мае-июне возвращались к себе в регионы и уже этим опытом делились.

— Ну вот сейчас даже я видел, какой-то персонал — возможно, не врачебный, а первичное звено — это совершенно точно гастарбайтеры.

— Ну это такой очень сложный вопрос. Сказать «гастарбайтеры» — я так не скажу. У нас вообще…

— Ну это не московский, не московский медицинский персонал.

— Надо сказать, что в Москве вообще что в медицине, что в других отраслях работает очень много немосквичей. Ежедневно ездят из Московской области, из Владимирской области.

— Ну, я не про Владимирскую область. Я прямо говорю, что это какой-то Узбекистан, Таджикистан, вот это.

— И сейчас много врачей в работе из разных и регионов, и стран, но все они соответствуют необходимым требованиям. Они все имеют либо гражданство, либо вид на жительство. Они все имеют необходимую дипломную…

— Ну вопрос не в дипломах, а вопрос в том, что вот на что все жаловались — что Москва как губка впитала в себя всё лучшее, что есть в стране, действительно «обесточив» регионы.

— Точно не могу с этим согласиться. Наоборот, Москва, как первый регион, который с этим столкнулся, всё лето и всю осень отправляла свои медицинские бригады по всем регионам страны, которые выезжали и помогали организовывать помощь. Причём мы отправляли лучших врачей. Проценко жил в Дагестане, Лысенко была у нас где-то на Дальнем Востоке. Бригады бесконечно работали в центральной полосе России. Мы
отправляли медикаменты, кровати, ИВЛ, КТ. Куда только мы их не отправляли!… Это такая взаимопомощь была, обоюдная. Плюс количество вебинаров, которые ежедневно проводила Москва со всеми регионами, оказывая свой опыт...

— Вебинары — это…

— Дистанционные видеоконференции. Мы их проводили и со специалистами, и с администраторами. И то количество материалов по организации оказания помощи в COVID-19 и медицинских материалов по
организации лечения — это было просто огромное количество, которое отправляли из Москвы в регионы. Поэтому так сказать невозможно.

— Я многократно читал… сразу скажу, я с этим не согласен, но я многократно читал такие вот жалобы и стоны, что вот, сволочи, вы студентов насильно заставляете работать в ковидных заразных госпиталях. Как это было на самом деле? Действительно насильно заставляли?

— Ну насильно никого заставить, во-первых, невозможно.

— Ну почему?

— Во-вторых, мы платили и заключали договор.

— Платили?

— Обязательно.

— И студентам всем платили?

— И студентам. Они все работали на ставках либо младшего медицинского персонала, либо среднего персонала — в зависимости от того, что позволяла квалификация. Со всеми с ними заключались договоры, и все они получали не просто ту ставку, на которую они работали, но и ковидные выплаты.

— Были люди, которые могли отказаться и отказывались?

— Конечно. У нас очень много студентов, которые работали не в ковидной истории, работали не с ковидными больными, просто проходили практику, как полагается, и за эту практику в ноябре и декабре даже дополнительно доплачивали.

— Третья волна. Вы думаете, она будет?

— Я сказала, что мы вообще не строим прогнозы на первую, вторую, третью волну. Я понимаю, что на сегодняшний день мы готовы к любому сценарию развития событий.

— Ну хорошо, готовы и готовы. Ну как бы у города же есть какие-то ощущения тем не менее?

— Ну очень сложно говорить про какие-то ощущения. Подъём заболеваемости возможен, но я очень надеюсь, что он не будет таким же. Мы же с вами ещё в прошлом году обсуждали правильность выбранной стратегии, как двигаться. Да, многие страны закрываются на локдаун. Но проблема в том, что они не открывались в локдаун. Многие очень европейские страны выбрали тактику, при которой они уже второй год закрыты. И поэтому любая их попытка открыться, снизить ограничительные меры, как я уже говорила, ведёт за собой автоматически взрывной рост заболеваемости. Мы локдаун объявляли в прошлом году только весной. После этого никаких локдаунов в Москве не было. Были определённые разумные ограничения, но, несмотря на всю Европу, в сентябре месяце Москва жила полноценной жизнью: всё работало, всё было открыто. И постепенно за эти полгода сформировался, я уже сказала, определённый популяционный иммунитет. Очень много людей уже переболело. Если сравнивать первую волну, весеннюю, и вторую, осеннюю, то во вторую волну у нас переболело в три раза больше людей. А есть страны, которые как закрылись в сентябре, так и не открывались до сих пор. И понятно, что любые только их действия по снижению ограничений снова вызывают очередную волну.

— А почему вот они закрылись, почему они выбрали такую тактику, а Москва и Россия выбрали другую?

— Я не могу сказать, почему они выбрали такую тактику. Я скажу, почему мы выбрали такую тактику. Мы сознательно всё время старались обеспечить баланс между ситуацией, при которой здравоохранение не сможет выдерживать нагрузку и может уйти в коллапс, и экономикой, доходами населения. Надо понимать, что любое закрытие экономики, любое закрытие любого сектора городского хозяйства — оно, конечно, ударяет в первую очередь по людям, которые там работают. И вот этого разумного баланса мы всегда пытались придерживаться. В первую, весеннюю волну понятно было, что это новое заболевание. Понятно, что ни у кого вообще нет против него иммунитета. Понятно, что Москву эта
беда не обойдёт и заболевание будет развиваться по экспоненте. У нас за первые три недели рост заболеваемости в 45 раз. Весной.

— Это в феврале-марте, да?

— Это март-апрель. И понятно было, что другого пути как справиться с этой бедой, не заставить систему коллапсировать, как закрыть, у нас не было. Поэтому мы вовремя приняли решение закрыть. Ещё раз скажу: принципиально не только закрыть город — принципиально закрыть вовремя. Надо закрыть его и не рано, и не поздно. Я думаю, со мной согласятся все эксперты, что вот те разумные ограничения и передвижения, и необходимости находиться дома, которые мы принимали, — они действительно позволили нам дойти до того предела, который может выдержать система здравоохранения. И как только у нас стабилизировалась заболеваемость, уже 10 мая мы приняли решение об открытии отдельных секторов экономики и в начале июня все ограничения сняли.

— Вот что первое открыли?

— Первое — открыли стройку и промышленность, вот реальные сектора экономики открыли в первую очередь. И весной уже, ближе к июню, открыли всю торговлю, сферу услуг и малый бизнес. И мы понимали, что в весенние месяцы без локдауна мы не обойдёмся. Но я же говорила вам уже, что мы не зря начали делать госпитали, по сути дела, в конце мая,
в окончание первой волны, как раз понимая, что придёт вторая волна и нам нужна другая коечная мощность. За лето мы потренировали все наши организационные механизмы, потому что мы создали целую систему организации борьбы с COVID-19, включая в неё амбулаторную и стационарную помощь, и скорую, и телемедицинскую технологию. В
первую волну мы не были тогда уверены, что эта система сработает. В июне мы поняли, что система работает, мы создали дополнительную коечную мощность, мы доработали все инструменты нашей системы. Мы закупили необходимые лекарства и оборудование за летний период и с начала летнего периода начали мерить популяционный иммунитет.
Поэтому, когда мы подошли к осеннему периоду, мы принимали решения уже более взвешенно. Мы понимали, что коечные мощности другие.

— Больше?

— Больше. В разы больше. Это другого качества койки. Мы понимали, что наши врачи уже имеют определённый опыт работы с этим заболеванием. У нас были отработанная, показавшая свою эффективность технология и определённый уже популяционный иммунитет.

— А какой он на тот момент был?

— В тот момент, исходя из наличия антител, он был у нас чуть больше 20%. Мы очень надеялись, что вот такой уровень иммунитета и такая система позволяют нам уже подойти к более взвешенному решению: не закрывать город, дать городу более-менее нормально существовать. Ввести только те ограничительные мероприятия, которые действительно
дают максимальный эффект с минимальным уроном для экономики. И в этих условиях самое главное — не перерасти в экспоненту. А экспонента исключает возможность для медицинской системы справиться и оказать помощь всем, кто в ней нуждается. А плавный, даже постепенный, рост, как мы видели весь осенне-зимний период в Москве, позволяет с этим справиться. У нас за весь осенний период никогда не было даже какого-то напряжения с койками. Мне кажется, это априори 25—30% коечного фонда всегда было пусто. Весь объём плановой и экстренной медицинской помощи оказывался. В сентябре он даже был выше, чем в 2019 году, наплыв людей прошёл. И в то же время дал городу нормально существовать, то есть это такой разумный баланс мы принимали очень
осознанно. Если бы город начал уходить в экспоненту, мы бы, конечно, принимали более жёсткие меры, но мы ежедневно…

— А как вот вам стало понятно (и людям, которые в штабе руководили какими-то прогнозами), что будет эта вторая волна и она будет довольно жёсткой? Вот мне не было, например, это понятно.

— Я не скажу, что мы до конца были в этом уверены. Мы не исключали такое развитие событий, поэтому максимально к нему готовились. Вообще скажу, если так, то вообще весь период COVID-19 мы принимали очень много нестандартных решительных мероприятий и самое сложное было — принимать эти решения, исходя не из того, как ситуация выглядит в тот или иной момент, а исходя из сценария будущего, каким бы он
нереалистичным ни казался в тот момент. И это было основное, что мы делали и насколько мы поменяли наш управленческий подход. Ещё в начале февраля мы разговаривали с Сергеем Семёновичем. Это же было непросто — принимать такие решения, потому что ты выглядел слегка, может быть, неадекватно в отношении своих коллег, представителей федеральной власти и других регионов. Мы с ним говорили на эту тему, и
он мне сказал фразу, которой я руководствуюсь весь год: «Настя, пускай мы немножко перебдим и для некоторых будем выглядеть смешными, чем какие-то меры не предпримем и потом получим колоссальные ужасные последствия».

— Это вообще такой девиз города Москвы. Лучше перебдеть, чем недобдеть, да?

— Это девиз был, в котором мы жили в рамках 2020 года. И он показал, что на самом деле ничего излишнего мы по факту не создали.

— Но тем не менее город не закрывался на локдаун, как Лондон, и страна в принципе не закрылась, как Израиль, условно говоря.

— Да. Поэтому так важно для этих стран бесконечное продление локдаунов — потому что у них, в принципе, отчасти стерильная большая часть населения. И они не умеют жить в этих новых условиях. Мы адаптировались, привыкли и справляемся с этой ситуацией сейчас.

— Насколько пострадала всё-таки экономика?

— Сложный вопрос. Наверное, задавать его надо не мне, а заму по экономике, он больше с этим связан. Я расскажу про рынок труда, который в данном случае мне ближе и понятнее. Конечно, рынок труда очень сильно пострадал. До пандемии мы имели с вами динамичный рынок труда. Регистрируемая безработица вообще у нас практически стремилась к нулю и была 0,4%

— Ну да, то есть все в Москве могли получить работу.

— Все могли получить работу. Понятно, что в условиях пандемии пострадали те отрасли, в которых задействовано большое количество людей, работающих на рынке, это сфера услуг. И понятно, что у нас безработица в конце, где-то в середине октября составляла уже 3%. Сейчас она снова спускается, составляет 0,8—0,9%. Это гораздо ниже, но всё равно существенно для рынка. Первое время у нас было не очень много вакансий. Резко сократился, сузился рынок вакансий. Сейчас он вырос в 2,5 раза. Сейчас на рынке около 300 тыс. вакансий. Рынок постепенно восполняется, восстанавливается. В то же время открылись новые сектора, развились новые сектора, которые получили колоссальный
рывок к развитию.

— Какие?

— Это и дистанционная торговля, это всё, что касается служб доставки, это работа кол-центров. Очень развивается дистанционная занятость, и вот за в?