Наталия Семенова, историк искусства: «Илья Остроухов был фанатичным коллекционером и собирал все подряд»

Илья Остроухов, легендарный коллекционер начала XX века, попечитель Третьяковской галереи, широкой публике почти неизвестен в отличие от своих современников Щукина и братьев Морозовых. Восстановить справедливость должна была выставка «Илья Остроухов: художник, коллекционер, музейщик», открывшаяся осенью в Литературном музее, однако она оказалась прервана музейным локдауном.

Экспозиция была представлена в бывшем особняке коллекционера — доме Остроухова в Трубниках, одной из площадок ГМИРЛИ. На выставке можно было увидеть вещи из собрания Ильи Семеновича — работы Сурикова, Левитана, Куинджи, Поленова, Брюллова. О том, почему Остроухов оказался практически забыт, какой вклад внес в развитие Третьяковской галереи и действительно ли он на глаз определял фальшивые работы, «Культуре» рассказала историк искусства Наталия Семенова, автор книги «Илья Остроухов. Гениальный дилетант», опубликованной в этом году в издательстве «Слово», а также автор одной из статей каталога выставки.

— Книга об Остроухове — заключительная часть вашей трилогии о знаменитых коллекционерах начала XX века: ранее вы писали о Щукине и братьях Морозовых. Что общего у этих собирателей?

— В начале прошлого столетия современное искусство в Москве коллекционировали немногие. Большинство предпочитали русское искусство. Западным интересовались лишь некоторые коллекционеры — Щукин, братья Морозовы и немножко Остроухов, у которого были работы современных французских художников, например, Родена. Однако в целом, Остроухов выпадает из этой компании. Прежде всего, он был недостаточно богат: деньги были у его жены, Надежды Петровны Боткиной, дочери известного чаеторговца. Отсутствие значительных средств не позволяло ему покупать работы щукинско-морозовского уровня. Посетители выставки спрашивали у меня во время экскурсии: «Неужели это копии?» Я объясняла, что это подготовительные этюды. Остроухов не мог покупать шедевры — даже если бы хватало денег — еще по одной причине: он был попечителем Третьяковской галереи и все делал для нее. А для своей коллекции приобретал эскизы известных работ — например, «Не ждали» Ильи Репина.

Кроме того, он не коллекционировал «прицельно», как тот же Щукин, собиравший новую французскую живопись. Илья Семенович с рождения был фанатичным коллекционером и, условно говоря, собирал все подряд. А еще он был художником. Подобная широта интересов в итоге привела к тому, что в 1909 году Остроухов открыл для себя русскую иконопись и стал, как мы говорим, «Колумбом древнерусской живописи». Он первым начал собирать икону не как памятник древнего благочестия, а как произведение искусства.

— Почему же он оказался в тени Щукина и братьев Морозовых, не говоря уже о Третьякове?

— Мы живем в 2020-м: происходит некая аберрация памяти. До конца 1980-х на авансцене кроме Третьякова не было других коллекционеров. Павел Михайлович считался главным и единственным: как Маяковский — главным советским поэтом. Когда в 1988-м мы с моим учителем Александрой Андреевной Демской, тогда заведующей архивом Пушкинского музея, решили написать о Щукине, братьях Морозовых и Остроухове, с нами никто не захотел разговаривать. Поэтому лишь в 1993 году у нас вышла книжечка «У Щукина, на Знаменке…», и началось постепенное возвращение забытых имен. Огромное значение имела выставка в Эссене «Морозов и Щукин — русские коллекционеры» в 1993-м. Однако вплоть до последнего времени на выставках в половине парижских музеев не указывали, что вещи происходят из собрания Щукина—Морозовых. А в Третьяковской галерее только в этом году указали, какие работы происходят из коллекции Михаила Абрамовича Морозова. Хотя эти произведения были подарены его вдовой Маргаритой Кирилловной еще 110 лет назад, в 1910-м.

Впрочем, Остроухову повезло еще меньше, чем Щукину и Морозовым, хотя при жизни он был знаковой фигурой. Критик Абрам Эфрос писал, что лишь двух человек в Москве называли по имени-отчеству, без фамилии — Павла Михайловича (всем было понятно, что это Третьяков) и Илью Семеновича. Попечитель Третьяковской галереи, национального музея русского искусства, был, можно сказать, вторым человеком в Москве — после градоначальника. Однако судьба его коллекции сложилась трагично. Остроухов умер в 1929 году, и его собрание разошлось по разным музеям: например, русская часть ушла в Третьяковскую галерею, а восточные работы — в Музей Востока. В доме, где раньше хранилась коллекция, и где он сам прожил несколько десятилетий, в советское время были коммуналки. Лишь в последние годы особняку вернули имя бывшего владельца: теперь он называется Дом Остроухова в Трубниках.

Надеюсь, нынешняя выставка внесет свой вклад в возрождение его имени. Идея проекта принадлежит куратору Оле Залиевой, я только один из участников. Очень жаль, что случился музейный локдаун: нам не хватило еще одного месяца. Но дань памяти, мне кажется, все равно удалось отдать. Выпущен каталог с чудесными фотографиями, статьями. И, конечно, многие зрители попали на выставку и смогли почувствовать атмосферу этого дома.

— Какой вклад Остроухов внес в развитие Третьяковской галереи?

— По его инициативе Васнецов создал знаменитый фасад Третьяковской галереи, а само здание подверглось перестройке: частный дом превратился в национальный музей. При нем был также сделан иконный зал. Ольга Залиева говорила мне, что при Остроухове в собрание галереи было приобретено около 200 работ. Следует учесть, что бюджет был маленький. Кроме того, существовали сложности, связанные с завещанием Третьякова (в приписке к документу меценат распорядился отправить средства, отложенные на пополнение коллекции, на содержание галереи, поскольку «собрание и так очень велико». — «Культура»). А еще Остроухову приходилось преодолевать консервативные настроения в Совете галереи, в котором состоял, например, меценат Иван Цветков. То, что Третьяковская галерея шла за развитием современного русского искусства, — заслуга Остроухова. 

Илья Семенович посвящал руководству музеем все свое время, хотя это огромная нагрузка, и работа не оплачивалась. Возможно, поэтому он так и не написал работу о древнерусском искусстве. На нем держались закупки, поиск денег, которых постоянно не хватало, «продавливание» работ современных художников — Сомова, Рериха.

— Насколько я помню, некоторые члены Совета выступали против покупки картины Сомова «Дама в голубом».

— Да, так называемое правое крыло считало, что это декадентское искусство. Шла постоянная борьба. И все же благодаря Остроухову в Третьяковскую галерею проник весь ареопаг русского искусства рубежа XIX—XX веков. Еще Илья Семенович не допускал второстепенных вещей — иногда их пытались передать в дар галерее. Все это вызывало агрессию в его адрес, и в итоге Остроухов проиграл битву. К тому же в 1911-м умер его ближайший друг Валентин Серов, тоже член совета. А дочь Третьякова Александра Боткина, также входившая в совет, после смерти мужа в 1910 году отошла от дел. Илья Семенович остался один на один с противоположной партией. Он обладал неуживчивым характером и не смог вписаться в ситуацию. В 1913-м попечителем стал Игорь Грабарь. В отличие от Остроухова, который старался, чтобы все осталось как при Третьякове, Грабарь был человеком со стороны. У него не было пиетета перед прошлым галереи, потому он мог трансформировать ее в современный музей. Например, он перестроил экспозицию по научному принципу (в хронологической последовательности, начиная от древнерусского искусства и заканчивая работами современных художников. — «Культура»). 

— Про Остроухова говорили, что у него прекрасный глаз: он всегда вычислял фальшивые работы. Это подтверждают современные научные исследования? Илья Семенович действительно никогда не ошибался?

— У него и правда был очень хороший глаз, и это подтверждается его атрибуциями. Но нельзя сказать, что у Остроухова не случалось промахов. Все-таки наука с тех пор шагнула далеко вперед, и какие-то работы, которые Илье Семеновичу казались вещами Веласкеса, Гойи или Рублева, нынешнее искусствоведение приписывает другим авторам. Или вспомним знаменитую историю с картиной Вермеера, на которой стояла фальшивая подпись Терборха. Остроухов не понял, что это работа великого художника из Делфта, и продал ее Дмитрию Щукину. А затем убедил того избавиться от нее. Позднее выяснилось, что это картина кисти Вермеера — «Аллегория веры». Однако подобные промахи — ерунда. Потому что в глобальном смысле Остроухов действительно обладал особым даром. Недаром статья Грабаря о нем так и называлась — «Глаз». Не надо забывать, что Илья Семенович был self-made man, у него не было образования в области искусства: он сам занимался, много читал, писал картины. Активно путешествовал, посещал выставки, следил за аукционами. И демонстрировал широкую палитру вкусов: собирал и старое искусство, и Китай, и Японию. Как известно, существует абсолютный музыкальный слух. Так и здесь: ты смотришь на вещь и что-то чувствуешь. Остроухов обладал подобным даром, и многие это ценили: как писали современники, без его санкции ни одна вещь не могла считаться подлинной. Так что Остроухов отчасти контролировал художественный рынок: мимо него ничего не проходило.

— Почему именно Остроухов открыл русскую икону как феномен искусства?

— Поначалу древнерусское искусство не входило в сферу его интересов, несмотря на то, что он занимался устройством иконного зала, где размещалось собрание Третьякова. Остроухов писал в воспоминаниях, что в ноябре 1909 года к нему пришел сотрудник галереи Черногубов с большой иконой. И с Ильей Семеновичем случилось то, что японцы называют «сатори»: он посмотрел на икону и буквально прозрел. 

Друживший с ним Павел Муратов писал, что Остроухов смог открыть красоту и уникальность древнерусской живописи, потому что прекрасно знал современное искусство — постимпрессионизм, фовизм. Без этих знаний он бы не смог почувствовать красоту русской иконы. При этом Остроухов был человеком увлекающимся: он заразил интересом к иконописи сахарозаводчика Павла Харитоненко, жену украинского промышленника Веру Ханенко. Я также читала письма промышленника Алексея Викуловича Морозова, написанные в 1914 году, накануне войны. Он писал, что под предводительством Остроухова начал собирать иконы. В итоге цены на иконы поднялись, и Остроухов, вероятно, на этом немного заработал. 

Он также собирал мелкую пластику, в 1915 году купил коллекцию крестов. Со временем его личное собрание превратилось в частный музей, который после национализации стал называться Музеем иконописи и живописи имени И.С. Остроухова: слово «иконопись» подчеркивало, что древнерусское искусство занимало в собрании важное место. Мы пытались посчитать, сколько у Остроухова было икон. Вероятно, около 200 — возможно, даже 250. Только благодаря этому он уже мог войти в историю. Он также мог запомниться как художник одной из любимых картин Третьякова — лирического пейзажа «Сиверко», способного конкурировать с полотнами Левитана. Или как попечитель Третьяковской галереи. Вот такой гениальный дилетант: человек уникальный и при этом забытый. Просто так распорядилась судьба.