Слово и цифра

Я захожу в Дом книги, надеваю маску и сразу за турникетом буквально натыкаюсь на стенд «Современная классика», снимаю с полки роман, увенчанный всевозможными премиями, раскрываю наугад и читаю: «Кому-то дают по голове куском колбасы, и вот этот человек катится по наклонной плоскости и не может остановиться, и от этого качения кружится голова...» М-да... Революционера Баумана убили куском чугунной трубы... Но куском колбасы? Это как? Батоном сырокопченой — я еще могу понять. И то нелепо. Если это ирония, то она понятна только автору, а это такой же верный признак графомании, как глухота к смысловым оттенкам. Плохого писателя выдают неточности, которых он не осознает. Голова кружится, когда человек стоит на ногах, но может и упасть. А от «качения» (то еще словечко!) кружится все тело, да еще как!

Но, может быть, мне просто не повезло? Беру роман свежего лауреата премии «Книга года», которую окормляет агентство «Роспечать» — горе отечественной словесности. Открываю на первой странице: «...Жилось явно веселей, общественная активность поощрялась пуще прежнего, а те, кто хранил равнодушие к переменам, составляли обидно малое меньшинство...» И это проза? Допустим. Но, вообще-то, «хранить равнодушие» как-то не по-русски. Что же касается «малого меньшинства», то даже в школьном сочинении такой оборот считается стилистической ошибкой. Как мы могли скатиться до такого уровня? И разве нет хороших книг, написанных талантливыми авторами, владеющими литературным мастерством? Есть, конечно, но их немного, и до массового читателя они почти не доходят. Почему? Давайте разбираться.

Для начала вспомним 1980-е. Позднюю советскую литературу, развивавшуюся в жестких идеологических рамках и ограниченную цензурой, можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в низком профессиональном уровне. Даже если мы сегодня разыщем на полке и откроем советских авторов «второго и третьего ряда», то обнаружим: их романы, повести, рассказы написаны на хорошем профессиональном уровне. За счет чего? Этот вопрос, как тогда выражались, решался комплексно. Еще в конце 1920-х, обжегшись на «классовом» принципе оценки произведений, власть, не теряя, разумеется, идеологической бдительности, сделала ставку на поиск талантов, их воспитание и профессиональную подготовку, в которой главное — преемственность литературных поколений. Отстраненные от процесса «попутчики», а к ним причислялись, в частности, Алексей Толстой, Телешев, Тренёв, Сергеев-Ценский, Вересаев и даже Горький, были вновь востребованы и вписаны в тогдашний политический контекст. Именно «попутчики» сохранили школу и передали молодежи как эстафету требовательность к слову, установку на овладение мастерством, без чего невозможно творчество.

Тогда же в издательствах и толстых журналах сложился корпус опытных редакторов, первоначально нацеленных на то, чтобы доводить «до кондиции» социально значимые, но слабоватые тексты рабоче-крестьянской литературной молодежи. Впрочем, опытный редактор необходим даже начинающим гениям: так, М. Шолохов высоко оценивал помощь своего редактора Е. Левицкой в подготовке рукописи «Тихого Дона» к печати. Вспоминая мою литературную молодость, могу утверждать, что хорошие редакторы были не только «правщиками», но и учителями, даже отчасти соавторами. Во всяком случае, именно главный редактор журнала «Юность» А. Дементьев порекомендовал мне в повести «Сто дней до приказа» отказаться от громоздкой предыстории и сделать сюжет более динамичным.

Наконец, активно работал влиятельный цех критиков, внимательно следивший за литературным процессом, читавший новинки, оценивая их по гамбургскому счету, как выражался В. Шкловский. Учитывая все идеологические табу и ограничения, это сообщество было в своих оценках, как правило, объективно и доказательно. К слову сказать, писательский рейтинг складывался именно на основе читательского интереса и мнения рецензентов. Нынешние байки о поголовной сервильности советской критики — чистой воды вранье. В 1980-е я редактировал газету «Московский литератор». Уверяю вас: найти авторитетного автора, чтобы он написал положительную рецензию на неудавшуюся новинку «литературного генерала», было делом непростым. Репутация ценилась выше гонорара.

Наконец, Союз писателей СССР был не только «министерством по делам литературы», что, как выяснилось после развала, не так уж и плохо. СП — и это главное — являлся достаточно строгим экспертным сообществом, старавшимся не допускать в свои ряды графоманов. Напомню, вступающий в СП проходил три, а то и четыре инстанции, прежде чем получить заветный «краснокожий» членский билет. Я не идеализирую то время и могу назвать не одного талантливого сочинителя, которого непростительно долго держали в «предбаннике». Но в целом с задачей сохранения и пополнения корпуса литературных профессионалов Союз писателей справлялся.

Что же случилось потом? А вот что... В конце 1980-х, когда слово «перестройка» все чаще в разговорах заменяли зиновьевским словцом «катастройка», стало очевидно: большинство писательского сообщества против реформирования страны с помощью самопогрома и сноса советской цивилизации «до основанья, а затем...». Напомню, писатели в ту пору пользовались высоким авторитетом и серьезно влияли на общественное мнение. Именно по этой причине в начале 1990-х, взяв власть, «демократы» начали системно удалять консервативное писательское большинство из информационного пространства. Произошел раскол литературного сообщества и Союза писателей по политическим мотивам. Возникли обласканная властью либеральная тусовка и патриотическое литературное гетто. Именно в ту пору сложилась «двухобщинность» отечественной словесности, о чем я подробно пишу в эссе «Желание быть русским. Заметки об этноэтике».

Тогдашние министерства культуры и печати жестко приняли сторону либеральной группы. До начала нулевых консервативные писатели, особенно русского направления, жили и работали в полуосаде, особенно в Москве и Петербурге. Тем не менее, несмотря на все усилия, консервативно-патриотическое направление оставалось в литературе преобладающим, хотя исчезло из эфира, с полос центральных газет. Для изменения реального расклада была инспирирована ударная смена литературных поколений, «совков» решили заменить молодежью. Да, смена генераций — это естественный в искусстве процесс, но он обычно идет постепенно, складывается из ученичества, преемственности, творческого состязания за умы и сердца читателей. Но кураторы «сферы культурных услуг» сделали ставку на быстрое и решительное вытеснение «совписов».

Для начала запустили такую систему «грантократии», когда преимущественно поддерживались лишь свои, «общечеловеческие», издательства, журналы, авторы. Хорошо помню, как министр печати Грызунов кричал мне, что ни копейки не даст ни «Нашему современнику», ни «Литературной России», едва выживавшим органам патриотического большинства в нашей словесности. Но главным средством ударной смены поколений стала новая, неведомая прежде в нашем Отечестве, премиальная система. Суть прежней заключалась в том, что она ориентировалась при определении лауреатов на произведения, признанные профессиональным сообществом и востребованные читателями. «Букер», «Национальный бестселлер», «Большая книга» и проч. построили свою работу на иных основаниях. Из потока выхватывались сочинения, порой беспомощные, но отвечавшие трем основополагающим требованиям: антисоветизм (откровенный), русофобия (чаще — полускрытая) и антитрадиционализм (скорее — декларативный). Литературный уровень значения не имел, поэтому лауреатами зачастую становились слабые дебютанты, выбранные жюри. Потом их имена раскручивались, книги навязывались через СМИ, через магазинную и библиотечную сеть. При этом активно использовались властные ресурсы. Но в литературе насильно мил не будешь. Большинство книг этих навязанных лауреатов давно забыты.

Если бы Союз писателей сохранился как влиятельное экспертное сообщество, он мог бы противостоять этой «графоманизации» отечественной словесности, но он распался на несколько враждующих частей, которые первым делом озаботились «для авторитету» ростом своих рядов, что привело к резкой депрофессионализации, ибо принимались фактически все желающие. Строгие критерии отбора исчезли — и союзы стали де-факто клубами людей, марающих на досуге бумагу. Вдобавок, помня ключевую роль творческих союзов в политическом противостоянии 1990-х, власть лишила их особого статуса, юридически приравняв к обществам любителей морских свинок. Ныне совокупная численность писательских объединений России раз в десять превышает количество членов СП РСФСР на 1991 год — около 5 тысяч. Какой уж тут экспертный авторитет?

Катастрофа постигла и цех критиков, традиционно самый уязвимый. С маргинализацией толстых журналов и литературной периодики их влияние и материальное обеспечение резко упали, как и численность, а ведь в 1991 году секция критиков и литературоведов только в столице насчитывала более 400 человек. Остатки некогда могучего, во многом определявшего процесс сообщества прибились к премиальным фондам и больше всего на свете боятся не угодить работодателям. Аналитические разборы произведений и сравнительные обзоры, выявлявшие тенденцию и лидеров, ориентировавшие читателей на достойную литературу, канули в Лету, а статьи и рецензии превратились в рекламно-установочные тексты или же — глухариное славословие в свой собственный адрес.

Наконец, серьезно повлияло на снижение уровня литературы уничтожение в издательствах, ставших коммерческими, службы редакторов, а то и корректоров. Приписка в выходных данных, что текст публикуется «в авторской редакции», означает, что книга выходит со всеми ошибкам, описками и просто глупостями, допущенными автором. Вы можете себе представить на программке Большого театра такое примечание: «Артисты поют и танцуют, как умеют». Но ведь «авторская редакция» — это, по сути, то же самое.

Для полноты печальной картины следует коснуться еще одной больной проблемы. Без преувеличения лихой бедой отечественной словесности стало то обстоятельство, что издательское дело, толстые журналы, грантовая поддержка авторов, книжные ярмарки и многое другое, касающееся писателей, оказалось под контролем «Роспечати», как в формалине, сохранившей все пороки ельцинского Министерства печати. Ситуация еще более усугубилась, когда это агентство было искусственно изъято из ведения Министерства культуры и передано в Минсвязи, которое теперь называется Минцифры. Заметьте, русское Слово оказалось в ведомстве Цифры. Не странно ли?

На мой взгляд, главный грех пресловутого агентства — это сознательное бойкотирование идеи консолидации писателей и, напротив, всяческая поддержка двухобщинности с явным благоволением к либеральной группе. Это видно по всему: по грантовой политике, по тому, переводы каких книг продвигаются за казенный счет за рубеж, по тому, кого делегируют, чтобы представлять лицо русской литературы... На одной из зарубежных книжных ярмарок, где Россия была главным гостем, наш павильон украсили березками, а на белых стволах были начертаны имена лучших писателей Отечества: Гроссман, Солженицын, Улицкая, Аксенов, Горинштейн, Сорокин, Пригов и т.д. Напрасно было искать на березках Шолохова, Белова, Распутина, Астафьева, Леонова... Мелочь? Да как сказать. Был скандал. Замяли.

Выступая в 2013 году на Литературном собрании, я обратился к президенту Путину с двумя просьбами. Первая — вернуть в лоно Министерства культуры, как говорится по принадлежности, если не всю Роспечать, то хотя бы издательское дело, толстые журналы, книжные ярмарки и грантовую поддержу литераторов. Зал долго аплодировал. Президент удивился, что писатели числятся по ведомству Минсвязи, и обещал разобраться. Во-вторых, я попросил руководителя страны помочь нам в воссоздании профессионального писательского сообщества. Президент и эту инициативу поддержал, сказав: «Вот и займитесь этим!»

Обещанного пять лет ждут. Дождались. Вроде бы процесс воссоздания такой организации запущен. Но когда я узнал, что в оргкомитете инициативу перехватили чиновники из Роспечати, мне стало ясно: ничего путного из этой затеи не выйдет. Цифра снова одолеет слово, а «двухобщинность» нашей литературы обернется открытым столкновением. Наш исторический опыт показывает: конфликты, начавшиеся в творческой среде, имеют свойство охватывать потом все общество...