Фрагмент беседы
Александр Солдатов: Как Вы думаете, почему Патриарх в такой “экзистенциальной” ситуации, [как нынешнее “испытание коронавирусом”,] выглядит столь невыразительно? Сейчас ведь люди готовы ловить любое его слово, но мы практически ничего не слышим... Он болен, подавлен или, может быть, ему запрещают говорить?
Протодиакон Андрей Кураев: К сожалению, наш Патриарх оказался не настолько сильным человеком, как я представлял себе его несколько лет назад. Вспомним, в ряде серьезных кризисов он как раз уходил. Когда в Москве были пожары в 2010 году — Москва задыхалась, он благополучно улетел. Но это мелочь. А вот более серьезное — украинский религиозный кризис — как раз тот год, когда происходило вхождение Константинопольского патриархата на землю Украины заново, рождение новой церковной структуры, за этот год ни одного не прозвучало прямого обращения Патриарха Кирилла к украинцам. (...) И вот очень похоже сейчас (...).
Это довольно неожиданно. И это при том, что действительно сейчас ситуация, которая очень многими православными людьми переживается как травмирующая их. Поэтому, если они и призываются Патриархом — справедливо призываются! - “давайте уйдем в виртуальное пространство, в виртуальные храмы, будем так поддерживать наши идентичность и единство”, то тогда логично было бы предположить, что и присутствие Патриарха в виртуальном пространстве возрастет. То есть какие-то его обращения без надевания на себя бесконечных атрибутов патриаршей власти, а в простеньком домашнем подрясничке, с простенькой панагийкой, вот так по-домашнему беседовать перед веб-камерой — мне кажется, это было бы очень даже уместно.
- Ну а что же мешает? Может, он запуган чем-то?
- Ну какие-то фрустрации свои, чисто личные. И так-то, в обычной жизни, многие его решения очень трудно объяснить, исходя из какой бы то ни было логики. Плюс к этому у него полностью отсутствует привычка хоть как-то объяснять свои действия, в том числе кадровые назначения. (...)
- Теперь немного о Вас (хотя и о Патриархе тоже). Вот, еще 10-15 лет назад Вы были замечательным миссионером, Вашим книгам отводили специальные полки в церковных магазинах... В тот период Вашей деятельности Вы призывали сосредоточиться на “едином на потребу”, на духовной жизни, на приобщении к святоотеческому Преданию. И вдруг, в какой-то момент Вашей жизни, происходит резкий переворот: Вы начинаете писать почти исключительно о церковной политике, о каких-то скандалах, интригах. Все меньше и меньше богословия и вообще чего-то академического в Вашем творчестве. Это какое-то “расцерковление” или конец романтического периода, или исчезновение иллюзий?
- Пусть термины ищут другие или я, но немножко попозже. Видите ли, у нас очень часто, когда начинаешь говорить о проблемах церковной жизни, сразу же дружно благочестивый хор говорит: “Из избы грязь не выносят”. Хорошо, если мы сравниваем Церковь с избою, то, наверное, будет работать и противоположный принцип: если ты ждешь гостей, то надо навести в доме порядок. Как минимум ту же грязь подальше убрать, чтобы не воняло помойное ведро хотя бы. Так же и здесь. Я долгое время работал зазывалой. Миссионер — это зазывала, который приводит к Церкви и говорит: “Вот это наш общий дом, живите”. При этом, конечно, мои представления о Церкви были очень книжными. Может быть, потому, что я был любимчик, баловень судьбы. Более-менее долго мне хорошие люди с хорошим отношением ко мне в церковной жизни встречались — достаточно вспомнить нашего общего знакомого и покровителя о. Иоанна (Экономцева). Тот же самый Патриарх Алексий, скажем прямо, был совсем не плохой человек.
Я человек книжный, поэтому для меня книги были важнее каких-то личных впечатлений, эмпирики. А книжки, конечно, окружали меня хорошие, умные, многие — по церковной истории — даже вполне честные. Это тоже создавало определенную колоколенку, с которой я смотрел на мир... А вот затем годы шли. И за эти годы мне слишком часто доводилось слышать, что у людей ко мне появлялась претензия: “Куда Вы нас привели?!” Вот, прихожу я в какой-нибудь провинциальный университет, я оказываюсь там пионером — первым рясоносцем, который оказался в их стенах, беседую с ребятами... Предположим, что эта беседа кончилась пробуждением интереса у какой-то части аудитории, и они думают: “Ну, надо же, попы бывают такие интересные, эрудированные, остроумные, ироничные и так далее. Слушайте, кажется, это интересный сегмент человеческого мира, надо пойти”. А тем более, это диакон — самый низший сан в Церкви, а все остальные — священники и епископы — уж ясно, на порядки должны быть умнее и интереснее. И вот с этими, вполне естественными ожиданиями люди шли в ближайший храм, где встречали нечто другое, а зачастую — просто контрастное...
Вы знаете, для меня очень болезненной была одна история на приходе, где я все эти годы служил, - храм Иоанна Предтечи на Красной Пресне. И когда служишь долго на одном месте, целые судьбы поколений проходят на твоих глазах, хотя я и не священник, не духовник. Но представляете, какого-нибудь малыша подносят к чаше, причащают, я как диакон вытираю ему ротик и так далее. И вот он растет, растет, растет, поступает в семинарию. Я, конечно, очень рад и счастлив. Но потом он исчезает из поля зрения. Я как-то спрашиваю его родителей: “А где ваш мальчик-то?” А те говорят: “К сожалению, он встретился с домогательствами и поэтому из Церкви совсем ушел”. Я признаюсь, у меня такая волна ненависти и омерзения к вот этим персонажам возникла, как будто с моим ребенком так поступили.
(Продолжение следует)
https://credo.press/230903/