"Насквозь": Наталья Громова раскрывает жгучие тайны прошедшего века
Наталья Громова - писатель, знающий, чем литературный быт отличается от просто быта. Перечень ее книг длинен, но в нем нет ни одной проходной. Каждая - событие современной литературы. И каждая отмечена, помимо этого их общего достоинства, еще и индивидуальной увлекательностью.
Анна Берсенева Выставки, которые она делает в Литературном музее о писателях 20-30-х годов ХХ века и о литературной среде того времени, всегда состоят из множества тщательно документированных фактов, но никогда не рассыпаются на фрагменты, а представляют цельное культурное явление. Таким же образом построены ее документальные романы - «Узел. Поэты: дружбы и разрывы (Из истории литературного быта 20-х — 30-х годов)», «Ключ. Последняя Москва», украсивший в 2013 году премию Русский Букер, «Ноев ковчег писателей», рассказывающий о военной эвакуации, и многие другие. Почему же они столь притягательны? Напряженная драматургия судеб, выпавших людям, о которых она пишет, - да. Масштаб личности этих людей - безусловно. События, изобрести которые не смогло бы самое изощренное воображение, но которые происходили в реальной жизни ее героев, - и это тоже. Но главный секрет Натальи Громовой состоит, по-моему, в том, что все вышеперечисленное не просто найдено ею в архивах, а - осмыслено, отчувствованно. Наше общество не сумело отрефлексировать собственный страшный опыт ХХ века, и он по-прежнему застит нам жизнь, не отпускает, не становится прошлым. А Наталья Громова - сумела. Однажды она сказала: «Человеческий опыт становится культурой, когда мы его пропускаем через литературу и искусство». И через себя самого, - добавила бы я, прочитав новый роман Натальи Громовой «Насквозь» в двух первых номерах журнала «Знамя» за 2020 год. (Кстати, не все знают, что традиционные, десятилетиями выходящие и необъяснимо отсутствующие в книжных магазинах литературные журналы, без которых была бы неполной картина современной литературы, доступны в сети легально и бесплатно). «Писание автобиографических романов в ХIX и в начале ХХ века было вполне привычным занятием для литераторов. Полагалось, что биография, рисунок собственной судьбы - это только основа, а остальное дописывается и достраивается по свободной воле автора, - пишет об этом неожиданном своем произведении Громова. - В этом романе я попыталась воссоздать почти ушедший жанр, чтобы разобраться с собственным прошлым и настоящим». Примечательно, что вышел этот автобиографический роман одновременно с новой книгой Натальи Громовой «Именной указатель» (М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2020). И это не случайное совпадение издательских планов. В «Именном указателе» собраны не только архивные расследования и разговоры автора с людьми, которые составляют славу русской культуры - Александром Володиным, Натаном Эйдельманом, Арсением Тарковским и многими другими, но и краткие записи о кратких, без знакомства, встречах - например, с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым. И лишь прочитав автобиографический роман Натальи Громовой, понимаешь наконец, почему эти заметки - да, собственно, и ее большие документальные романы - так жгуче интересны. Дело в том, что если есть нечто значительное в самом мимолетном размышлении, впечатлении, знакомстве, то она это значительное непременно увидит, почувствует, выделит из общего потока жизни и представит ярко, выразительно. Детство героини романа «Насквозь» проходит в глухие годы застоя в самых типовых советских декорациях - спальный район, библиотека, фармацевтическое училище, где она преподает эстетику ученикам, которые не понимают, зачем нужна вся эта ерунда... Подневольное преподавание, впрочем, длится недолго: «Со мной произошло что-то странное. Я стала говорить каким-то чужим голосом и словно видела себя со стороны. Возникло ощущение какого-то другого, гулкого объема; ненатуральный голос звучал странным эхом. Я говорила, что расскажу им сейчас про их будущее. Они скоро уйдут туда, за дверь, у них начнется своя жизнь, в которой они, к несчастью, будут много и долго пить, родят детей, наверное, не очень здоровых. Будут растить их в одиночестве, и снова будут пить. И потом умрут. Все будет как было всегда, из поколения в поколение. Но сейчас у них есть последний шанс пересечься с другим миром, который, возможно, не коснется их жизни никогда. Узнать про принца Датского, который мучился вопросами, о которых они, может быть, никогда не услышат. Стало тихо. Почему-то замолчали за дверью. Не было слышно даже их дыхания. Они смотрели на меня исподлобья, затравленными волчьими глазами. Было видно, что им очень и очень страшно, возможно, они о чем-то таком догадывались, но произнесенное, а значит обнаруженное — вмиг стало реальностью, словно все уже произошло, и их жизнь на моих глазах стала уменьшаться и подошла к концу. И мне тоже стало страшно, я поняла, что перешла какую-то опасную черту. Я закрыла журнал, открыла ключом дверь и ушла». Размышления этой юной девочки о жизни, ее потребность понять главное, что эту жизнь определяет, вдруг оказывается таким же значительным делом, как в «Именном указателе» значительны записанные ею, уже взрослой, истории из жизни Татьяны Луговской, Даниила Андреева, Елены Чуковской, Наума Коржавина... А иногда Наталья Громова пишет в романе «Насквозь» и не о главном, может быть, но о настолько типичном, что московская советская действительность предстает через ее текст во всей своей красе: «У нас поселился украинский мастер, который несколько лет ремонтировал квартиру. Звали его Тарас Перепуст. Он уже отремонтировал не одну квартиру и за это время научился в киношно-писательских домах богемным привычкам. Обычно он сидел в кресле с рюмкой вина и слушал пластинки Баха. Любил говорить на религиозные темы. Ремонт стоял. На полу лежали раскатанные обои. Сохли малярные кисти. Но как-то неловко было прерывать его монолог. Тем более что он умел вдруг вскочить, застенчиво улыбнуться и сказать что-то о своей необязательности. Это всех в нем подкупало. Вместе с Перепустом в наш дом пришли его друзья и знакомые. Это были адвентисты седьмого дня, диссиденты, голландцы, внук какого-то министра, которого родители долго держали на Кубе, лимитчики из Дагестана, чеченцы, директор Парка культуры». В этом романе Наталья Громова размышляет о метафорах судьбы, которые «пытается распутать, изъяснить, истолковать» литература, и об открытом мире, «где несчастье, счастье и чудеса сменяли друг друга». Иногда это происходит просто мистическим образом - как в момент всеобщего ужаса после взрывов домов на Каширском шоссе и улице Гурьянова: «Ожидание звенело в воздухе. И тогда я отложила все дела, книги — все на свете и стала думать только об этом. Инстинкт требовал спасать детей, но я не знала, как. Я сделалась единой энергетической точкой и стала мучительно искать выход. И вот через день после взрыва на Каширке я увидела в воздухе какую-то карту — я узнала Москву и темное облако, крутящееся в районе Чертаново. И вдруг оно стало уходить из города. С каждой минутой мне становилось легче дышать. Я почувствовала, что они ушли. Через день мы узнали про взрыв в Волгодонске, а потом про историю с «рязанским сахаром». Истории такого рода есть и в документальном «Именном указателе» - когда, например, великий переводчик Соломон Апт рассказывает автору о том, как во время операции на сердце увидел сверху себя на операционном столе, врачей, весь ход операции и все, что происходило за пределами операционной. «Но главное - его встретили там, наверху, под потолком, какие-то добрые существа. - И что же это было?! - поразилась я. - Такое свойство мозга, - не моргнув, отвечал он». Словом, мистика в обоих новых произведениях Натальи Громовой так же значительна, как и недемонстративна. Как и в жизни вообще. Часто ли мы встречаем в жизни людей, которые могут рассказать нам что-то значительное? Или просто что-то новое, не общеизвестное? Или что-то, позволяющее нам разобраться в нас самих? Я ценю подобные встречи. Новые книги Натальи Громовой - ценность такого рода.