Батарейки крымской эйфории разрядились. Люди больше не хотят прощать внутренние проблемы
«У власти не осталось ни одного инструмента, чтобы уловить, что нужно той части общества, которая развивает страну и отвечает за будущее». Социолог Элла Панеях — о сути екатеринбургского протеста.
Протест жителей Екатеринбурга против строительства храма святой Екатерины в сквере возле Драмтеатра стал самым заметным политическим событием в России за последнее время. После нескольких дней противостояния граждан и силовиков забор, огородивший большую часть сквера, демонтировали по просьбе митрополита Екатеринбургского и Верхотурского Кирилла, и место для кафедрального собора будут выбирать заново. Элла Панеях, социолог, доцент Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге, рассказала DK.RU, что означает этот протест в масштабе страны и чего ждать дальше.
— Протестующих можно поздравить. Своим упорством и демонстрацией готовности не расходиться они заставили власть понять, что просто так избавиться от них не удастся. Но есть и другой момент: Екатеринбург — один из самых влиятельных городов в те моменты постсоветской истории России, когда шатается ситуация и меняются настроения. В конце 80-х и начале 90-х события в тогда еще Свердловске тоже сыграли заметную роль, которую никакие другие города, кроме Москвы, обычно не играют. Видимо, в Екатеринбурге есть общественность, готовая рисковать, проявлять упорство и последовательность в выражении своих настроений.
Кроме того, по своему социальному профилю Екатеринбург ближе к остальной городской России, чем к Москве и Петербургу. Поэтому велик шанс, что в других местах, где столичные начинания могут показаться слишком радикальными или элитарными, воспроизведут екатеринбургский опыт.
Протесты против застройки скверов и строительства церквей начались сразу же, самый заметный пример — Красноярск. И там протестующие добились желаемого, потому что власти не захотелось видеть такую же картину, как в Екатеринбурге, так же оказаться в фокусе внимания российской и международной прессы.
Эти события могут стать своеобразным триггером, и естественно, что власти хочется как можно скорее их погасить. Наверное, и РПЦ не жаждет оказаться виновником такого развития ситуации, той структурой, против которой протестуют люди. Протест может вызвать недовольство Церковью и со стороны светских властей: «из-за вас такие неприятности».
Протест против строительства храма в сквере — во многом результат того, что РПЦ постепенно перестает быть авторитетом, по крайней мере, в глазах молодого поколения и продвинутой части населения.
Она перестанет быть активом, с которым федеральной власти выгодно иметь альянс, и становится токсичным пассивом, символизирующим отсталость, патриархальность, нежелание меняться и развиваться, вести диалог с образованной и активной частью общества, с молодежью в частности. Раньше высокий авторитет церкви работал на авторитет власти, у которой репутация была хуже. Сейчас, похоже, у светской власти репутация даже лучше, хотя и она очень сильно испортилась. Другая причина, конечно же, недовольство самой властью, не столько даже самими решениями, сколько ее образом действий.
На фоне цивилизующегося и развивающегося общества действия власти выглядят все более грубыми, высокомерными, пренебрежительными к мнению людей. Люди в России попросту уже не ведут себя так друг с другом, как позволяют себе чиновники. В изрядной степени это вопрос коммуникации.
Почему никаким другим способом, кроме протеста, стало невозможно ничего добиться? Практически все общественно значимые цели, которые может поставить перед собой активная часть общества, таковы, что в существующей политической системе не осталось способа даже попросить об этом, а не то что потребовать. Механизмы обратной связи между властью и обществом сломаны на всех уровнях. И одновременно все сложнее сделать что-то самим — власть мешает, становится на пути у любой самоорганизации людей, будь то независимый бизнес, благотворительность или общественно-политическая активность.
Власти все еще иногда удается угадывать интересы консервативной части общества, слабых и зависимых, или тех, кто кормится с бюджета: за счет зарплаты, пособия, пенсии или чиновничьей ренты. Хотя с пенсионной реформой руководство страны очень сильно просчиталось, потому что не понимает, что происходит с обществом и как оно сейчас устроено, как устроена российская семья и какой эффект вы получите, пытаясь удержать на работе маму и бабушку на лишние пять лет.
Но у власти уже не осталось ни одного инструмента, чтобы уловить, что нужно той части общества, которая развивает страну, отвечает за работу экономики и будущее.
Речь идет не только о демократических инструментах, честных выборах и свободной прессе. В последнее время социологические опросы «сломались» — они не улавливают настроения правильно. Чтобы у человека появилось мнение, которое мог бы уловить массовый опрос, оно должно сложиться под влиянием длительного и публичного обсуждения темы. Опросы перестают работать в обществе, где нет публичной дискуссии с внятными политическими последствиями. И так происходит с большим количеством разных механизмов обратной связи, в том числе и тех, которые работают в других авторитарных режимах.
Поэтому пока сначала власть не сделает что-то, что больно ударит по интересам активной части общества, у нее нет никаких способов узнать о последствиях своего решения.
После того как люди выходят на улицу, ситуация в изрядной степени зависит от того, были ли эти действия намеренными или никто не собирался плевать в лицо общественности. Наверное, власти думают: если построить храм, одним горожанам будет приятно, другим— безразлично. Но от их внимания ускользнуло, какое имеет значение этот сквер для людей, существование которых инструменты власти не улавливают — хотя это полстраны и полгорода.
Да, в Екатеринбурге власть старалась найти другое место для строительства собора — таким образом на протест реагировали два раза. Но проблема в том, что у городской власти нет инструментов, при помощи которых она может узнать, какие места чувствительны для активной части публики, чтобы официально и формально это учесть. Власти неоткуда понять, что для людей важна площадь с фонтаном, у которого они привыкли фотографироваться, что им важно, чтобы посредине пруда не торчала церковь. Поэтому она и ущемляет интересы людей, а потом получает сигнал, что это плохая идея. Наверное, строительство храма в сквере обсуждали на некотором уровне, но существующая бюрократия не способна конвертировать результаты этой дискуссии в официальное решение с учетом мнения тех, кого оно заденет.
Степень раздражения людей растет, оно обращает внимание на каждую подобную бесцеремонность. Недовольство удваивается, когда речь идет о строительстве очередной церкви, поскольку официозно насаждаемое православие в очень секулярной стране раздражает сильно и многих.
С официозным православием ассоциируется грубое и избыточное вторжение государства в частную жизнь, а ведь мало чего есть более интимного, чем вера. Неприятно, когда тебе, взрослому человеку, неверующему в третьем поколении, вдруг начинают рассказывать по телевизору, во что нужно верить. Между прочим, верующему в третьем поколении тоже, наверное, неприятно, когда официозные люди, успевшие побыть членами КПСС, начинают учить их детей, в школе, скажем, как правильно чувствовать и во что верить.
Все это наложилось на меняющееся настроение граждан, на то, что разрядились батарейки крымской эйфории. Люди больше не готовы за внешнеполитические «успехи» прощать проблемы и просчеты на внутреннем фронте, особенно неприемлемый для современного человека стиль поведения в отношении граждан.
***
ВЦИОМ подвел итоги опроса жителей Екатеринбурга: 58% считают, что храм Святой Екатерины должен быть построен в другой части города. На прямой вопрос, является ли сквер у Театра драмы удачным или неудачным местом для строительства храма, только 10% поддержали выбор места, а большинство жителей Екатеринбурга (74%) охарактеризовали это место как неудачное.