Поймать ворона (Фантасмагорический роман о Гульбакаре и грядущей войне) — 11

Продолжение. Начало в номерах №№ 168, 170, 171, 173, 175,176, 178, 180, 181, 184, 185

 

Вас никогда не душили? Извините за интерес. Никогда, точно? Плотный шарф туго обтягивает горло. Сжимает шею. Еще туже. Думали, что успеете просунуть руки? Ан нет! Упс. Еще туже. Боль застилает сердце, глаза, мир. И когда ты уже умер от боли, перешел черту, она припускает, добавляет мощности — и новый барьер взят. И еще шаг. Шаг навстречу тьме.

А потом — когда свет потух совсем, только его эхо расходится, как круги на месте, где прежде горели глаза, — в Юру стали проникать цифры. Сперва цифры капали. После потекли тонким ручейком, пока не стали словами. И его прорвало, как жар земли взбесившимся гейзером прорывает толстую, застывшую корку грязи, минуту обратно казалось, намертво запечатавшую рану земли. Слова, ворочавшиеся в голове половинками букв, вдруг, повинуясь воле, сложились в молитву, изменив и обрушив тьму вокруг. Путешествие от цифр к словам и обратно завершено.

"Разницы нет между горем и счастьем, и ночью белые кошки черны. Нет разницы в прошлом и настоящем, различий в безмолвии и говорящем — ангеле, черте. Усвоив твердо, что мир незыблем, у всех интересы, мы быстро растем из бесенка в беса. Нет разницы в черном и белом — завеса, занавес, ах, как не вовремя, нелогично, не к месту, еще мы не поняли, где же повестка — не вручена, не пришла по почте, свалилась на голову, как нарочный. Нет разницы в цвете, сомненьях и свете, у всех обездоленных и принцессы конец одинаков, и жизнь скоротечна, как атом. Здесь мелко, песчаные взвеси, и рыбу, и души в мутной воде ловят и ловят, спасенье — на дне, а будни немы, как наречье чужое. Вчерашних друзей превращают в изгоев, не выспаться и не дождаться привета, мы ставили на кон, а выпало это, мы ставили на кон — а выпало это. Нет разницы — в этом и есть все ответы, только они ни к чему не пришиты, их на парад не надеть. Вы квиты, мы много грешили, мы будем стараться. Нет разницы, братцы, нет в ризнице братцев, я думаю, люди не хуже, чем Франция или Италия, что флагом одеты, и виновата во всем лишь компания, плохая компания в темном и светлом. Наш компас сорвался с петель и катушек, и голос у совести нынче простужен. Мы ставим точку в спорах без правил, мы знаем, где правда. Быстрее валим!" — кричит на атасе толпе бес скукоженный. И я ковыляю к нему, заторможенный мыслью, что разницы нет между белым и черным, свободным, рабом или заключенным. Но разница есть между светлым и темным, и светлый висит на кресте Спасенным…"

Между вороном Юрой и Гульбакаром возникла огненная трещина. Она росла, превращаясь в разлом. Часть раскаленной лавы зацепила крыло птицы. Юру обдало жаром, как в парилке крутой пар обжигает лицо. Жар полз, карабкался вверх, меняя сущность, до тех пор, пока Юра из ворона не стал духом и голубем.

— Как хочешь, смертный! — недвижимой скалой прокричал, прогрохотал с противоположного берега Гульбакар. — Как хочешь! Мое дело было маленькое — предложить.
…
Сходилось. Все сходилось. Даже то, что в этой дикой стране нашелся вертолет на ходу, и то, что экипаж вертолета знал дело, а он, Серж, плевать хотел — бояться лететь на "стрекозе", своей ровеснице.

Итак. Первое. Изобретатель, непостижимым образом не оставивший следов, сбежавший из клиники в Ризге, снова обнаружен — окровавленным, в сотне километрах от Венденбаума — и с минуты на минуту будет доставлен в клинику. Указания, чтобы его привязали (да хоть гвоздями прибили, лишь бы не забили насмерть и берегли как зеницу ока), Зане даны. Второе. Лодка, угнанная в рыбацком поселке, обнаружена где? Верно. В городском парке. От нее уходили в город следы взрослого и ребенка.
Таким образом, nota bene: по предварительному сговору мистер Антон и мистер Юрий стремятся в портовый город, имеющий паромное сообщение с Европой. При этом в руках у одного — изобретение другого. В задаче спрашивается: зачем, с какой целью они это делают?

Задачник предлагал три варианта ответов. Первый: быть может, речь идет о получении Нобелевской премии по литературе на площади поэта Петерса? Второй: ребята решили сыграть в популярную игру "Поймай лысого", в которой лысым становится любой, кого обреют в конце. Третий: мистеры Ю и А давно прочухали и сейчас попытаются самостоятельно сбыть в Европе его, Консультанта, собственность. А такой самостоятельности Серж не любил. Как только возможно — не спросясь, бесстыдно транжирить практически его деньги? Безнаказанно ломать судьбу? Так просто это никому до сих пор не сходило с рук. Не сойдет и сейчас.
Консультант откинулся на спинку сиденья и улыбнулся.

Паром, Москва, погоня. Глава XXVII

"Замечательный день сегодня — то ли чаю пойти выпить, то ли повеситься".
А. П. Чехов
…
Машинное отделение парома исправно гудело, они, примостившись в кузове грузового трейлера, спали в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Спал, конечно, Максим. Местный матрос, судя по виду — таец, от щедрот снабдил их двумя порциями судовой каши, и мальчик довольным котенком, быстро пригревшись, заснул.

Антон думал, что Юркино изобретение круче атомной бомбы. И непонятно — как было возможно совершить такое одному, практически в кустарных условиях? Судьбы гениев непостижимы, а доля — почти всегда незавидна. И что делать с этой портативной фабрикой смерти? Уничтожить? Выбросить за борт? Соблазнительно. А что дальше? Как защитить себя, Максима, его бабушку, нацию, наконец, от звенящего абсурда мира? Как остановить бешеную гонку насилия и праздник безнаказанности? Поможет ли это? Передать посольским? Наверняка посольства России в Европе закрыты, их деятельность свернута. Или охраняются так, что рассчитывать подойти ближе, не говоря о том, чтобы прорваться вовнутрь, могут люди наивные или купленные другой стороной. Такое и отношение к ним.

Бедный старик Вышинский: признание — царица доказательств… Дитя! Лопушок–недоумок. Новая формула куда круче и гуманнее: безапелляционность тона обвинения решает все. А следом — бомбы. Дистанционные войны. Сколько сладости в них. Сколько бабла. И сколько игрушечности. Смертей по телевизору может быть сколько угодно. Смерти на экране не трогают — напротив, только подстегивают интерес и решимость сражаться до конца.

Пока Антон думал, паром ковылял, у нас появилось время (черт, забываю, что его нет), то есть у нас появилась пауза, чтобы заняться судьбами других героев.
…
Никогда до сих пор Эдик не летал на вертолете над Москвой. И не рассчитывал. Не думал. Красив сверху Кремль, прекрасны витые купола Блаженного. Блестело, переливаясь драгоценным ожерельем на солнце, тело реки. Это для него пилот сделал небольшой круг, чтобы стремительно приземлиться в знаменитой группе зданий на Фрунзенской набережной.
…
Консультант снова чувствовал азарт. Запах крови. Не злость — радость. Теперь он точно знал: программа работает замечательно. Во–вторых… А не слишком ли часто в этой истории нас увлекает логика, которой, как и всевозможным расчетам, так любит подставлять подножки жизнь?

Ладно, Зане — дура. Опять–таки упустила — как?! — сумасшедшего ученого. Но как ни крути, Зане — лучшая из местных. Исполнительная, со старанием. И, пойдя против своих правил, Консультант не стал глумиться и ругать за промах.

Напротив, сопоставив факты, Серж пришел к неоспоримому, казалось, выводу: Юрий овладел искусством трансформации отдельно от своей программы. И этот факт тоже вдохновлял, ибо возможности открывал — безграничные. Дальше — проще.

Конечно, ему прислали фотографии всех пассажиров, всех паромов. Понятно, что там не было портретов беглецов. Однако пока в порту отсутствовал контроль, проникнуть внутрь и просочиться на любой корабль не представляло сложности даже для ослов, столь богато населявших эти берега: Куркадземе — по буквам прочел Консультант на карте.

Меж тем в порт зашло только одно судно и вышел один паром. А значит, встреча в Любеке будет теплой и дружественной. Серж решил исключить случайности. В море болтало, паром не был приспособлен для того, чтобы на него садилось воздушное судно.

Напоследок (а Серж надеялся, что никогда не вернется в унылые пенаты) он заглянул к месье Джейсону Годрику и доходчиво объяснил моряку: нельзя, батенька, ох, нельзя в угоду своему позерству снимать охрану со стратегически важных объектов! То есть совершать недопустимое, о чем знает курсант первого курса любого, даже самого задрипанного военного вуза. Это есть нехорошо. Пить — тоже нехорошо. Особенно много. Но что есть Руси веселие? Пити.

Порой Консультант не мог контролировать свое сознание, особенно в момент схватки или нанесения кому–то побоев. И первое в его случае почти всегда переходило во второе. Уж так он был устроен. Мысли весьма странными воробьями вскакивали в голову и выскакивали из нее. Как кого, а Сержа насилие успокаивало не хуже, чем маршала Франции барона Жиль де Ре, известного как Синяя Борода. Когда наш барон, в душе уже умиротворенный, покидал каюту флотоводца Джейсона Годрика, у последнего в наличии имелось две новости. Хорошая — нотсап работал. Плохая — делать селфи парню со сломанной челюстью было не с руки.
…
— Вы абсолютно уверены, что схема работает? — спросил не Эдика, а профессора молчаливый человек в штатском. Он белой вороной выделялся в мундирной среде, столь характерной для Министерства обороны.

— Расчеты говорят именно об этом. Но, конечно, нужно проверить. Мы могли бы на основе ПК–273 Мeduza в течение часа поставить эксперимент. Чтобы быть уверенным абсолютно, неплохо бы иметь серьезный и серьезно защищенный объект для атаки. И, по совести говоря, я бы предпочел атаковать не гражданский объект. Если мы приведем в негодность один из резервных пунктов управления нашими Вооруженными силами — это и будет единственным ответом на вопрос: удастся ли справиться с угрозой в течение двадцати четырех часов и сберечь при этом миллионы жизней. Как у нас, так и за рубежом.

— С ума сошли? — твердо возразил генерал. — Пункт управления?! Думаете, они растут как грибы после дождя: один срезал — два следом? Уничтожение одного пункта — это падение общей обороноспособности на десять–пятнадцать процентов. Вы предлагаете это совершить в ситуации, когда на наших границах сосредоточено порядка шестидесяти, семидесяти процентов общей мировой военной мощи, при том что у нас — процентов пятнадцать. И нужно выстоять. А полыхнет со дня на день. Я уже не говорю о материальном ущербе.

— Все так, милейший, но поймите и вы, голубчик, — твердо согласился профессор (а про себя подумал: тянет сегодня на старорежимный слог, как беременную на огурцы). — Мы же не детские песочницы собрались выводить из строя, так? Защитные системы командных пунктов эшелонированы. И если получится вывести из строя наш, то вероятность того, что в момент атаки не выстоит и их — велика, понимаете?

Времени построить макет в натуральную величину, как вы справедливо заметили, у нас нет. На самом деле у нас нет времени и на этот разговор, однако его избежать мы не можем.

Если наша теория и расчеты неверны, пункт останется невредимым. Но причин для радости в этом случае у вас будет с гулькин клюв, батенька. Или нос? Забываю родную речь… Ибо в случае провала соотношение сил куда хуже вами упомянутого. Думаю, один к десяти — не в нашу пользу. А в среднесрочной перспективе это один к двадцати. Что скажете?

Генерал молчал. "Блин, хорошо, что еще "парируйте" не выдал в конце спича", — про себя подумал военный.

Эдик следил за беседой с жадностью театрала, чудом и случаем проникшего в партер на главную премьеру года.
…
Нет, он не вправе. Пока не вправе. "Уничтожить компьютер и программу можно лишь в самом последнем, крайнем случае. Эта Юркина штука способна если не изменить ход войны, то внести существенные изменения в расклад сил. Сейчас убивать Spiridona нельзя", — Антон бережно погладил старый комп.

Вспомнил, как красиво исчезло здание КПП порта, и пошел к тайцу договариваться о том, как они с Максимом сойдут на берег.

Паром причаливал к Любеку ранним утром. Стоял тихий, радостный день. В такие дни уходящее лето нащупывает осень острой росой, легким туманом, зябкой свежестью. Люди, нанятые Сержем, без шума и пыли заменили сотрудников порта. Он сам мирно сидел на скамеечке рядом, радуясь долгожданной встрече. Паром причалил, неспешно вывалил на пирс железный язык и, попыхтев двигателем, застыл. Дальнобои медленно выезжали из чрева, а расторопные военные отгоняли машины, одну за одной, на специальную стоянку, поодаль от причала. Потом команда Сержа поднялась на борт. С собаками.

Через полчаса, когда выяснилось, что к борту привязан и не поднят канат, Консультант понял — парочки нет. Этот русский литератор из Сангеле порядком извел его.
…
Секрет крылся вот в чем. Покинув море, паром довольно долго идет к городу по узкому каналу, минуя шлюзы. Спрятав одежду в герметичный пластиковый мешок, сначала Максим, а потом Антон спустились по длинному канату, сброшенному добрым тайцем в прохладную немецкую воду. Тут можно было в который раз похвалить себя за то, что через футбол и дзюдо Антон таки привел сына в плавание.

Вдоль канала до самого Любека шли городки, городки, городки… Старая и сытая Европа мирно грелась в лучах последнего солнца лета. И, казалось, ей нет дела ни до кого. Пусть там, на далекой окраине, идут политические шоу, брызгают слюной и кипят страсти. А мы пока в булочной старой Берты можем позволить себе купить свежий хлеб и кружку ароматного кофе с молоком…

Господи, да какое нам дело до них? В конце концов, радио можно выключить, телевизор выкинуть, читать то, что любишь, а не дешевые газетенки, слушать Иоганна Баха и Йоганса Шнауса, бургомистра божьей и избирателей волею уже двадцать пять лет, и следить за чистотой улиц. Чистота улиц — с нее начинается все: порядок, покой, достаток, мир.

Словом, Европа была еще богата, неповоротлива и разлагалась не спеша, назло нищим прочего мира. А эти плакаты, призывающие русских явиться на какие–то пункты для добровольного интернирования, — пусть повисят. Придет Рождество, и плакаты снимут. В крайнем случае украсят гирляндами. Ибо откуда здесь, в Германии, русские? Да и сколько их? Уж лучше бы власти занялись турками, честное бюргерское.
…
Антон с удовольствием попил кофе у старой Берты — в уютной булочной на окраине Любека. И Максимка попил. Свой любимый латте макиато. И брецель был свеж. И салат картофелен хорош, невзирая на мерзкий, из местных, майонез. В кафе было тепло, покойно, пахло сдобой, и можно выдохнуть. Казалось, челюсти догоняющих псов чуть разжались, а гвалт погони стих.

Антон с Максимом подождали еще немножко, пока старушка, приехавшая в булочную на свой обычный субботне–утренний бранч, не забыла в безумно чистеньком, аккуратном, нежно–фиолетовом, правда, тоже стареньком, "мерседесе" ключ в замке зажигания. И вот пока фрау Бергольцен (жаль, нам так и не доведется познакомиться с ней, а дама–то еще ого–го!) не торопясь пьет кофе с подружками… Для тех, кто не в курсе: в Европе дороги пока таковы, что десять часов — это 1300–1500 километров. Для Антона с Максимом это было 1500 километров в сторону Лесбоа, или как там правильно пишется на дорожных указателях название Лиссабона?

Работает! Глава XXVIII
…
"Мы резвимся на лугу, кони, пьяные в дугу".

Русский фольклор.
…
— Ох–ах–ахренеть! — выдохнул кто–то за спиной Эдика.

Он и сам прифигел. Вся электроника, попавшая в зону действия луча Мeduza, оплавилась, как забытый в микроволновке бутерброд с сыром, и представляла из себя… Да ничего она из себя не представляла! Мусор. Будущую головную боль "зеленых" сил всего мира.

— Блин! Кто забыл генерала в бункере? — вопрос был риторическим.

Генерал пошел в бункер сам. Он был не из тех людей, кого можно где–либо забыть. Его и остановить–то было достаточно трудно. Но проблема вырисовывалась серьезная. Конкретная. Как сдвинуть многотонную дверь, если все внутренние системы управления — разумеется, электронные — выведены из строя? И связаться нельзя, потому что телефон генерала, как и мобилы прочих, задетые импульсом Мeduza, тоже превратились в ненужный мусор.

Пока суетились, решали, бегали, созванивались, штатский пожал руку Эдику, профессору. Со значением и уважением заглянул в глаза каждого, словно пытаясь разгадать непостижимый секрет: как в мозгу у таких яйцеголовых в результате потребления весьма простых продуктов — кильки в томате, яиц, водки, бекона и батона, то есть на абсолютно ровном месте — рождается бог знает что?! Но так и не разгадал тайну, а потому пошел в стоявший поодаль вертолет и с кем–то долго переговаривался по спецсвязи.

Через сорок минут с другой стороны полигона к нему подошел замурованный заживо, как считали, генерал. Или его 3D–проекция — сейчас Эдик не удивился бы ничему. Они переговорили какое–то время между собой. А потом генерал тоже кому–то звонил и долго отвечал на чьи–то вопросы.

— Ну что, поздравляю, боец! Удивил. И вам, профессор! — генерал выглядел неплохо, захлебывался и был переполнен чувствами. — Вы даже не представляете — сколько жизней спасли! Ребята, не пред–став–ля–е–те — это слово ему хотелось чеканить, как шаг, и длить вечно.

— Как вы выбрались, милейший? — помог профессор, резко сменив тему панегирика.

— Ну, как? — усмехнулся генерал. — Старая постройка, прошлый век. Запасные ходы–выходы, системы дублирования — на мышечной тяге… А все остальное — умерло. Как и предполагалось. Никогда не видел ничего подобного, чтобы экранирование полетело к чертям, словно и не было. Секунда — и пипец фейсбукам. Как вы это провернули?

Вадим АВВА.

Продолжение следует.

"Никогда не видел ничего подобного, чтобы экранирование полетело к чертям, словно и не было. Секунда — и пипец фейсбукам. Как вы это провернули?"

"Смертей по телевизору может быть сколько угодно. Смерти на экране не трогают — напротив, только подстегивают интерес и решимость сражаться до конца".