Максиму Горькому 150 лет. Продолжение

Вот так всегда бывает. Начали разговор о Горьком в связи с его нешуточным юбилеем, разговор для меня очень интересный, не знаю, как для вас. И тут умерла Эмма, и я какое-то время ни о чём другом ни думать, ни говорить, ни писать не могла. Затем промелькнул Первомай, и наступил День Победы. А к этой теме стоит только прикоснуться и увязнешь. Таким образом, разговор о Горьком прервался почти на месяц. Но теперь я хочу к нему вернуться.

В прошлых постах мы говорили о драматургии Горького, о воплощении его пьес на сцене и экране, о моих впечатлениях от всего этого, а теперь поговорим о прозе. В прозе Горького я люблю рассказы, почти все. «Исповедь» - это отдельно. Блок очень любил «Исповедь». Когда кто-нибудь в чём-нибудь Горького упрекал или отзывался о нём недостаточно уважительно, Блок говорил: «Как можно так говорить об авторе «Исповеди»! Для меня тоже «Исповедь» важна, хотя и не так, как для Блока. Я люблю автобиографические повести Горького. А к таким его романам, как «Фома Гордеев» и «Дело Артамоновых», я равнодушна.

Я люблю повесть, которую мало кто любит и даже не все читали, во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил о ней. Я имею в виду «Жизнь Матвея Кожемякина». Этой повести предшествует очерк «Городок Окуров», тоже для меня очень интересный. Матвей Кожемякин жил в Окурове.

Мне нравятся истории, в которых судьба сводит двух очень разных людей. Разных по происхождению, воспитанию, образованию, по всей предыдущей жизни, разных по характеру и мировоззрению. Двух людей чужих и чуждых. Встретившись, каждый из них видит в другом кого-то непонятного, неприемлемого, враждебного. Но судьба свела их, и они вынуждены жить рядом, вынуждены общаться. И постепенно они начинают понимать, что всё, что их разделяло – это внешнее, шелуха, каждый начинает чувствовать душу другого, ведь все люди – братья, и брат узнаёт брата. И оказывается, что между этими людьми из разных миров возможны взаимопонимание, сочувствие и даже дружба. А если эти люди мужчина и женщина – то возникает любовь. Вот повесть «Жизнь Матвея Кожемякина» - это такая история. Я не перечитывала повесть лет 50, а может быть, и больше, многое забыла, а что-то, возможно, помню неправильно. Забыла имена многих персонажей, сейчас перечитать не могу, чтобы проверить себя, и всё же я хочу поговорить об этой повести.

Матвей Кожемякин – сын окуровского купца Савелия Кожемякина. Его отец - человек дикий и дремучий, тиран и самодур. Матвей рано потерял мать, потому что у таких людей, как его отец, жёны долго не живут. Матвей знал о матери, что она вроде бы однажды ушла со двора и больше её никто никогда не видел. Вроде бы Окуров - не Москва, где можно выйти из дома, раствориться в толпе и исчезнуть, но вот она исчезла. Отец называл Матвея сыном монашки, из этого можно сделать вывод, что мать Матвея ушла в монастырь. Видно, любой, даже самый строгий монастырский устав был легче, чем жизнь с Савелием Кожемякиным. Матвею также с отцом приходилось несладко, однако отец и сын по-своему любили друг друга. Но Матвей всё же очень боялся отца, он пугал его даже внешне. Особенно страшным он ему казался в бане, огромный и весь поросший пучками рыжей шерсти.

Когда Матвей стал отроком, Савелий Кожемякин женился на молодой красивой девушке, Палаге, которая пошла за него, конечно же, не по любви. И эту жену старший Кожемякин мучал и тиранил. Однажды он уехал из дома в длительную деловую поездку, и эти два юных существа, мачеха и пасынок, несчастные, забитые, затравленные, бросились друг к другу. Они жалели друг друга и любили, и они были счастливы. Палага с удивлением узнала, что то, что было мучительством, жестокостью, насилием, почти издевательством, может быть счастьем. Они упивались этим счастьем, почти не скрываясь от домашних, да и как от них скроешься, хотя Палага понимала, что счастье будет коротким и за ним последует страшная расплата. Старший Кожемякин вернулся из поездки и избил жену так, что от побоев она умерла. Умирая, говорила Матвею, что ни о чём не жалеет. Но история Матвея и Палаги – это не главная любовная история повести, главная история далеко впереди.

А потом отец умер, и Матвей стал хозяином. Но таким, как отец, он не стал. У него был другой характер. Он был мягким и добрым, и унижать людей, которые от него зависели, у него не было потребности, ему это не доставляло удовольствия. Татарин-дворник Шакир стал его близким другом и доверенным лицом. И вот однажды мирную и однообразную жизнь Матвея нарушило неожиданное событие. Полиция определила к нему на жительство молодую женщину с семилетним сыном, сосланную в Окуров под гласный надзор полиции. Политических преступников Матвей никогда не видел, и жиличка его испугала. Он не то что говорить с ней, он смотреть в её сторону боялся. Поселил он её на втором этаже и никогда на второй этаж не поднимался. Когда она появлялась во дворе, он украдкой смотрел на неё и думал, что, может быть, она была близка с теми, кто бросил бомбу в царя. Или, может быть, она не из тех? Он старался понять это по её лицу. Вот могла она бросить бомбу или не могла? Неужели могла? А мальчик играл во дворе в какие-то свои детские игры и пел песенки. И Матвей думал, что если мальчик так весело поёт песенки, то, наверное, всё-таки его мать не бросала бомбу в царя. Если бы бросала, то мальчик был бы другим.

Шакир каждый день поднимался к жиличке, чтобы принести ей воды и дров. Когда он спускался, Матвей спрашивал у него, что делала жиличка. Шакир отвечал, что жиличка, когда он вошел, чистила зубы. Матвей спрашивал, как это чистила зубы. Шакир отвечал - щеткой. Матвей спрашивал, что же, она совала щетку в рот? Шакир объяснял, что у неё есть специальная маленькая щетка, она макает эту щетку в мел и мелом чистит зубы, а потом споласкивает водой.

Но когда люди живут бок о бок, видят и слышат друг друга 24 часа в сутки, трудно избежать общения. И эти люди из двух разных миров - окуровский обыватель, купец Матвей Кожемякин, и революционерка-народница - постепенно начали общаться, и оказались интересны друг другу. Началось взаимопроникновение миров. Матвей никогда прежде не встречал людей, которые думали бы о том, что не касается их лично, и совсем не думали бы о себе. Он впервые встретил такого человека, и самое удивительное, что этим человеком была женщина. Его жиличку интересовали общие вопросы, и круг её интересов был широк. Но больше всего она думала о народе, о благе народа, о страданиях народа. Ей казалось, что она знает, как помочь народу, и ради блага народа, блага других людей она готова была рисковать свободой и даже жизнью. И при этом она была истинной женщиной и очень привлекательной. Матвей и его жиличка проводили долгие вечера за беседой. То, что она узнавала от Матвея о жизни Окурова, её удивляло, пугало, удручало, погружало в уныние. Окуров был настоящим темным царством, окуровцы были полны диких дремучих предрассудков, и эти предрассудки определяли их поведение. Когда два молодых свободных человека, мужчина и женщина, много бывают наедине, разговаривают очень искренне и откровенно, открывают друг другу душу, то не может не возникнуть любовь. Матвей полюбил свою жиличку и однажды не сумел это скрыть. Он обнял её, взял на руки, сказал ей о своей любви, и казалось, что это влечение было взаимным, но все же она освободилась из его объятий, сказала, что если это произойдет, «я себя запрезираю, а вас возненавижу». Большая любовь Матвея не встретила взаимности. Но еще прежде, чем жиличку, Матвей полюбил её сына Борю. В жизни одинокого и бездетного Матвея мальчик занял очень большое место.

Однажды Матвей вернулся из длительной деловой поездки и по лицу Шакира, открывшего ему ворота, понял, что произошло что-то нехорошее. Он спросил с тревогой: «Что случилось? С Борей?!» Он уже не мог себе представить ничего более страшного, чем несчастье с этим в сущности чужим ему мальчиком. Но с Борей было все в порядке. Произошло другое: в отсутствие Матвея жиличка покинула его дом и переехала на другую квартиру. Она не полюбила Матвея, но его любовь к ней и их общение сделали Матвея другим человеком. Матвей больше не мог жить так автоматически, безотчетно, как он жил прежде. Он стал наблюдать жизнь, анализировать и начал писать. Он стал летописцем города Окурова, окуровским мудрецом, философом. В повесть включены отрывки из писаний Матвея Кожемякина, и это образцы горьковской совершенно замечательной стилизации.

Как я уже сказала, я плохо помню повесть, которую в свое время очень любила, я даже забыла имя революционерки-народницы... Так что мой текст, он скорее не о повести Горького, а о моих впечатлениях от этой повести. Это как бы некий образ повести, сохранившийся в моей памяти.

* * *

А теперь я хочу ответить на некоторые комментарии к предыдущему посту о Горьком. В посте я писала о «Дачниках» Горького, их воплощении на сцене и экране, но больше о том, что мы, моё поколение, были очень похожи на героев этой горьковской пьесы. Недавно на канале «Культура» в передаче «Новости культуры» театральный режиссёр Александр Огарёв сообщил, что он ставит «Дачников» в театре «Школа драматического искусства». Он рассказал, что когда они в театре читали пьесу, то и он, и актёры были поражены тем, до какой степени герои «Дачников» похожи на них. Те же споры, такие же проблемы и совершенно те же позиции.

Но комментарии к этому моему посту не касались основной темы моего текста. Только _jk отреагировала на то, что я написала о Саше Лебедеве. Все остальные комментарии касались того, что я в предыдущем посте написала о Беломорканале. Отвечать на эти комментарии бессмысленно. Кто-то хорошо сказал, что никакой человек не может вычитать ни в какой книге больше того, что знает сам. Ваши комментарии подтверждают правоту этого высказывания. Никто не прочёл и не захотел разобраться в том, что я написала о Беломорканале, потому что вы всё о нём знаете сами. Откуда у вас эта информация? Я думаю, всё дело здесь в ваших убеждениях, а убеждения основаны не на фактах, а напротив, вы факты трансформируете под убеждения. А в основе убеждений – ваше безоговорочное неприятие всего советского. Я полагаю что для вас вся история нашей страны с ноября 1917 по 1992 год окрашена одинаковым ровным чёрным цветом. А это интересная и сложная история, в котрой были разные периоды, история, достойная изучения и анализа, а не тупого безоговорочного неприятия. В Советском Союзе была и литература, в разные периоды разная, сохранившая значение до наших дней, и музыка, и наука, и театр и кинематограф. Отвечать на такие комментарии, как я уже сказала, бессмысленно, но я делаю много бессмысленного и поэтому отвечу.

elena_sheo пишет, что 1928-й год – «это было уже вполне себе сталинское время». Вы ошибаетесь, уважаемая elena_sheo. 1928-й год – это было ещё совсем не сталинское время, нисколько не сталинское, сталинское время ещё никому и в страшных снах не снилось. Первая широкая волна репрессий была связана с коллективизацией и коснулась зажиточных крестьян, которых назвали «кулаками». Их не поместили в лагеря за колючку, а просто сослали в Сибирь. Их нельзя было поместить в лагерь, потому что лагерей ещё не было. Сталинские времена только показались, чуть-чуть прорезались в 1930-м году. Первым это почувствовал Маяковский, потому что как всякий великий художник он был провидцем. Но он почувствовал не репрессии и не их возможность, а изменение культурной политики. Он и его друзья-футуристы и прочие авангардисты в поэзии, живописи и театре были революционерами от искусства. Они и в политике были революционерами. Они готовили революцию и считали, что революция - это их время. Но вдруг революция (или это уже была не революция?) отвернулась от них. В официальной печати их стали называть формалистами, писали, что их искусство недоступно массам и поэтому оно не пролетарское. Начался махровый ренессанс классики, и от классических традиций отступать запрещалось. Всякое новаторство называлось формализмом и осуждалось. Маяковский воспринял это как измену идеалам революции, и это его убило. Не нужно искать других причин его самоубийства. Об этом где-то в годы перестройки сказала в телепередаче американская дочь Маяковского. Она приезжала в Россию. Она знала отца только по рассказам матери. Мать говорила, что единственной настоящей любовью Маяковского была революция, и его личная трагедия может быть связана только с неудачей в этой любви.

Но вернёмся к Беломорканалу. Я хочу вам напомнить, что тюрьма, каторга и ссылка или их аналоги были, есть и ещё долго будут во всех странах и у всех народов. Это вовсе не изобретение большевиков. И сидят в местах заключения не только уголовники, но и государственные преступники. Всякая система защищает себя, не может не защищать. Речь может идти только об условиях содержания в этих местах заключения. О царской каторге рассказал Достоевский в «Записках из мёртвого дома». Он сам был каторжником, причём политическим заключённым. И попал он на каторгу не за подрывную деятельность, а только за разговоры, которые велись в кружке петрашевцев. О каторге того времени писал и Чехов, который специально занимался этим вопросом. Судя по тому, что писали Достоевский и Чехов, Беломорканал и Соловки были местом куда более привлекательным. Не хочу повторять того, что я уже сказала. Беломорканал был местом, куда приезжали делегации общественных организаций из разных стран. Его любили демонстрировать, им гордились, это была наша первая стройка коммунизма, образец коммунистического отношения к труду и коммунистического отношения к человеку. Тогда все верили в перековку, в то, что участие в большом важном общественно-полезном деле может превратить всякого в человека коммунистического будущего. И Горький в это верил вместе со всеми, тем более, что это вполне ницшеанская идея.