Алексис Берелович. "Демократия, власть, интеллигенция" (1996)
Ниже размещен доклад Алексиса Береловича, сделанный им на первых Чтениях памяти Владимира Максимова — «От диссидентства — к демократии», которые состоялись в Париже 24—25 марта 1996 года. Здесь текст приводится по изданию: "Континент", 1996. №88.
ДЕМОКРАТИЯ, ВЛАСТЬ, ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
Речь не может идти о том, чтобы возложить, как это часто делают, заслугу или ответственность за происходящие в последнее время изменения на одну только интеллигенцию. Совершенно ясно, что экономические, социальные и политические перемены — в основном результат деятельности других сил, а не интеллигентов, даже если некоторые из них стали актерами на политической, реже — экономической сцене. Не следует тем не менее снимать и с них всякую ответственность, соглашаясь с позицией тех же интеллигентов, которые, увидев, что события развиваются не так, как они «предсказывали», умывают руки и заявляют, что они здесь ни при чем. На самом же деле с самого начала перестройки экономические, политические, социальные и культурные изменения сопровождались и питались идеологическими дискуссиями, и потому роль тех, кто порождает и распространяет идеи, то есть интеллигентов, была существенной, если не ведущей. Это особенно касается интеллигентов-демократов. И их сегодняшнее поражение, констатируемое ими самими, — признак более общего поражения: демократического пути в целом.
Чтобы объяснить одной фразой, в чем состоит это поражение, я сказал бы так: интеллигенция оказалась неспособной предложить обществу действительно содержательную и необходимую ему демократическую дискуссию о тех возможностях, которые вырисовываются перед страной и из которых страна могла бы и должна была бы выбрать, если бы были созданы условия для демократического обсуждения. Вовсе не начавши такой дискуссии, интеллигенция замкнулась — и замкнула вместе с собой общественное мнение — на альтернативе выбора лишь между существующей властью как якобы единственным гарантом будущего, реформ, демократии — и коммунистами, олицетворяющими прошлое и как бы исключаемыми из политической жизни.
Где истоки этой неспособности открыть такую дискуссию? По-видимому, здесь прежде всего следует вспомнить времена перестройки, когда главная идея интеллигенции заключалась в том, что достаточно уничтожить «социалистическое чудовище», положить конец коммунистической власти, свинцовой плитой придавившей общество, чтобы страна вступила в эпоху благоденствия — с «нормальной» экономикой, обществом, культурной жизнью и политикой. Это была, в сущности, единственная программа эпохи, и вот в этой-то кажущейся единодушной оппозиционности режиму, в поспешности, с которой стремились от него освободиться, в иррациональной уверенности в скором приобщении ко всем благам, которые История осталась должна России, и не нашлось подходящих усилий для действительно глубокой и взвешенной дискуссии о наилучшем ритме и путях выхода, о выборе, который должно было сделать все общество, и который и был бы первым реальным шагом демократии.
Не были созданы эти условия и позднее. На следующий день после августовского путча 1991 года и краха режима лагерь демократов, как известно стал раскалываться. Часть стала предостерегать Россию от соблазна перенять у СССР его статус сверхдержавы, другие, не переставая заверять всех в своей приверженности демократии и правовому государству, начали утверждать, что отныне главное для России — приложить все усилия к «восстановлению разрушенных культурно-исторических связей», более всего упирая на важность национального фактора. Так выдвижение на первый план национальной идеи перестало быть уделом крайних националистических движений и начало завоевывать весь спектр политической жизни. Это можно было заметить, в частности, даже по выпячиванию в историографии (и даже в прессе) фигуры Столыпина и его проектов модернизации на русский манер, а наиболее яркими проявлениями этого движения умов стало восстановление трехцветного флага и двуглавого орла как символов России. Да и в экономических дискуссиях все чаще уже не Запад стал играть роль незаменимого образца, а Япония (как страна, сумевшая сохранить традиции предков при совершенствовании экономической структуры) или Китай, осуществивший экономический взлет.
Все эти моменты были впрямую связаны, конечно, с реальными трудностями построения демократии в России — трудностями, перед лицом которых даже самые яростные ее сторонники вместо того, чтобы упорно и конкретно работать, помогая ее установлению, предпочитают отодвигать ее в неопределенное будущее, когда Россия станет, наконец (неясно почему и как), достаточно для нее зрелой. А то и вовсе отвергают идею возможности в России демократии, которая вполне годна, конечно, для Запада и, конечно, предпочтительней авторитарного режима, но которая не приспособлена к России. Так через окно возвращается идея специфического русского пути, изгнанная в дверь, и демократы оказываются близки почвенникам в мысли о неискоренимом своеобразии России по сравнению с Западом. Даже если первые о том сожалеют, а вторые это своеобразие превозносят.
И в результате перед лицом последствий экономической реформы, еще отнюдь не принесшей обещанного процветания, но уже очень дорого обошедшейся в социальном плане, все более внедряется в сознание общества — и укрепляется в нем — закономерно вытекающая из всего этого идея о необходимости в России авторитарного строя, при помощи которого только и можно заставить «народ» — потенциально опасный — принять социальную цену модернизации. Понятно, что во всех этих построениях народ (и не случайно все чаще говорят именно о нем, а не об обществе) — оказывается всего лишь объектом реформ, которые ему предлагается безропотно принять, под угрозой его переименования в люмпенов, но ни в коем случае не их субъектом. Так былая неразлучная пара «модернизация—демократизация» (ключевыми словами либеральной интеллигенции были, как помнится, рыночная экономика и демократия) в итоге оказалась распавшейся, и осталась одна модернизация.
Бывший демократический лагерь стал лагерем реформ, и «сильная власть» (или, поскольку в ней нет ничего сильного, авторитарная и недемократическая) снова преподносится нам как нечто неизбежное для России, против чего могут возразить лишь мечтатели. Так ссылками на некую неизбежность, именуемую ими исторической, бывшие интеллигенты-демократы объясняют свой выбор, предопределенный на самом деле их собственной слабостью, их почтением к власти и их страхом перед народом, ставшим в их глазах простонародьем. Не в силах вырваться из треугольника «народ—власть— интеллигенция», в который сами себя заперли, они прощают существующей власти антидемократические действия, даже и осуждая их, и в решительный момент всегда готовы ее поддержать, видя в ней не могильщика демократических надежд, а последний бастион против красной опасности.
Эта позиция, даже если ее и можно понять, сводит почти на нет возможность создания в русском обществе полюса демократической оппозиции. Но именно она, как мне кажется, господствует в среде интеллигенции и сегодня, накануне президентских выборов, когда мысль о том, что спотыкания на пути к демократии следует объяснять неизбежными трудностями переходного периода, выглядит все более сомнительной, а сами эти спотыкания все явственнее становятся тем, чем они и являются на самом деле, то есть вехами на пути становления нового авторитарного режима.
Другая позиция, тоже достаточно распространенная сегодня среди тех, кто всегда составлял лагерь демократической интеллигенции — это вообще отказ от политики и общественной деятельности в пользу собственной профессиональной деятельности — как результат пережитых разочарований. Политика в этом случае представляется не как забота всех граждан, а как грязное дело, которое должны выполнять тоже соответствующие профессионалы же — политики: пусть они, как мусорщики, и занимаются этой необходимой, но отвратительной работой — политической деятельностью, которую эта точка зрения полностью отождествляет, таким образом, с действиями авторитарной власти. Конечно, трудно представить себе концепцию, более далекую от демократических принципов и идеалов.
Обе эти позиции, как можно заключить, наблюдая предвыборную кампанию, полностью устраивают существующую власть, а очевидным отрицательным последствием этой ситуации является то, что те, кто не приемлет современную политику России, отталкиваются к коммунистам. Более же общим и погибельным последствием является продолжающееся все более опасное воспрепятствование все более срочно необходимой России действительно демократической дискуссии о возможных путях ее развития, по отношению к которым Россия и должна сделать действительно всенародный — демократический — выбор. Откладывание этой дискуссии все время возвращает Россию в ситуацию перестройки, заставляя ее решать все ту же проблему: за или против она коммунистов. И есть все основания опасаться, что на предстоящих выборах русские избиратели опять проголосуют по принципу «против». Те, кто отдаст голоса Зюганову, отдадут их не потому, что так уж предпочитают коммунистов, а потому прежде всего, что отвергают нынешнюю политику. Те же, кто проголосует за Ельцина, выразят не столько поддержку его современной политической линии, сколько свой отказ от коммунизма.
В заключение повторю, что речь идет вовсе не о том, чтобы отыскать в лице интеллигенции козла отпущения, а в оценке меры ее ответственности в современной обстановке, которая никак не может радовать тех, кто желает России демократического будущего.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky