Одиссея в кино и в жизни
1 мая исполнилось 90 лет патриарху российского кино режиссеру Виталию Мельникову
Его фильмы знают и любят: «Начальник Чукотки», «Мама вышла замуж», «Здравствуй и прощай», «Семь невест ефрейтора Збруева», «Женитьба», «Старший сын», «Отпуск в сентябре», «Выйти замуж за капитана», «Царская охота», «Бедный, бедный Павел»…
А ведь снимать большое кино Мельников стал, когда ему уже было под сорок. До этого он долго работал на студии научно–популярных фильмов, как в то время говорили, в «малых» жанрах.
Вся жизнь Мельникова — кино. Хотя сам юбиляр считает, что его судьба состоит из множества недоразумений и неожиданных поворотов.
Мечты сбываются
— Виталий Вячеславович, на «Ленфильме» вы проработали более полувека. До этого были ВГИК и «Леннаучфильм». За давностью лет вы, наверное, уже и не помните, когда впервые начали мечтать о кино?
— Отчего же, очень хорошо помню. Я еще учился в школе. Мы жили в Сибири, в Югре, куда переехали с Дальнего Востока, из Амурской области. Увы, тому предшествовали трагические обстоятельства. Моего отца, лесничего, забрали в 1937 году. В нашем доме поселился какой–то чин из НКВД. И добрые люди посоветовали: не мозольте глаза, уезжайте. Мы и отправились через пол–страны из одной глубинки в другую, к родственникам.
Там, конечно, нас никто не ждал. А тут еще и война началась. Маму с ее анкетой «неблагонадежной» никуда не брали. В конце концов она устроилась библиотекарем на полставки. Жили бедно, и чтобы подработать, я летом устроился в агитбригаду, которая по сибирским рекам на утлом суденышке плавала из деревни в деревню с нехитрыми концертами.
Была в бригаде и кинопередвижка. А в деревнях электричества не было. Чтобы показывать фильмы, взяли меня. Я крутил динамо–машину.
Тогда впервые и понял, какова сила кино. Искренние и непосредственные люди снова и снова требовали показывать финал «Чапаева» — а вдруг выплывет! Смеялись над недотепами–фашистами из «Боевых киносборников»… Я тоже с восторгом смотрел на экран и подумал: вот дело, которым я бы хотел заниматься.
— Мечты сбываются! Как вам, мальчику из глубинки, удалось поступить в самый престижный вуз страны?
— В год Победы окончил школу. И через полстраны отправился в Москву. Даже не думал, что шансов поступить во ВГИК у меня никаких. На самом деле должен был провалиться на первом же испытании — творческом собеседовании. Но снова помог счастливый случай.
В нашей Тмутаракани не было гербовой бумаги, зато работал большой рыбзавод, снабжавший консервами весь Север. И аттестаты об окончании школы нам отпечатали на той бумаге, что имелась: на обратной стороне этикеток «Муксун в томате». Этот необычный документ привлек внимание приемной комиссии.
Тон задавали двое: один маленький и лобастенький, другой в дорогом костюме. Лобастенький покрутил мой аттестат и весело спросил: «Ну, что, Виталий Вячеславович, вы, кажется, интересуетесь кино?» Я ответил: «С детства». Он задал еще вопрос: «Может, вы перескажете какой–нибудь фильм?»
И я во всех подробностях пересказал «Боевой киносборник № 17», который крутил в войну и в котором мне нравилась новелла про бравого солдата Швейка. Отчего–то мой рассказ растрогал человека в шикарном костюме.
Как оказалось, «лобастеньким» был Сергей Эйзенштейн, а пижоном в костюме — Сергей Юткевич, автор той самой новеллы про Швейка.
И Юткевич меня взял. И даже подвел базу, чтобы убедить приемную комиссию. Зачем, мол, ВГИКу студенты из столиц, напичканные знаниями, — они ничего нового и оригинального создать не смогут. Другое дело парни из глубинки — «чистый лист», но как много в них непосредственности и правды.
Вообще, кредо Юткевича всегда было: «Кино — это правда 24 кадра в секунду».
По законам киношного братства
— И вот кино распахнуло для вас свои объятья…
— Ну, не сразу. Когда оканчивал ВГИК в стране начался очередной прилив сталинских репрессий: «дело врачей», «ленинградское дело», закрытие журналов «Ленинград» и «Звезда». После разгромного постановления ЦК ВКП(б) о кинофильме «Большая жизнь» резко сократились съемки игрового кино.
В период тотального бескартинья снять на пленку дипломную работу было практически невозможно. Дело, обычно, ограничивалось тем, что дипломант рисовал кадрики–картинки и писал «экспликацию», в которой на бумаге излагал, каким замечательным будет его дипломный фильм.
Один дипломант поставил самодеятельный спектакль в заводском клубе и попросил считать его дипломной работой, «созданной в содружестве с рабочим классом». Ход был безотказный! После некоторой заминки и консультаций в ЦК, диплом ему все–таки утвердили.
Моим однокурсникам Басову и Корчагину удалось устроиться на практику к Юткевичу. Диплом защищали так: на экране демонстрировали черновой материал фильма Юткевича «Пржевальский», а Басов и Корчагин кричали из темноты: «Снято с участием Басова!» или «Здесь репетировал Корчагин!». Больше ничего сказать они не успевали…
Но, увы, получив диплом, я понял, что художественные фильмы мне не снимать. Я отправился на «Леннаучфильм».
Война закончилась недавно, и Ленинград хранил еще следы блокады. Многие дома не успели восстановить, а из темных подъездов пахло треской и щами из «хряпы» — зеленого капустного листа, который подбирали жители после уборки полей. Это был главный запах Питера того времени.
На «Леннаучфильме» щами не пахло. Тут вообще никто не думал о еде, карточках, неустроенном быте. Тут царила совсем иная атмосфера. Студия все еще жила по законам киношного братства, образовавшегося здесь в годы блокады. «Ленфильм» эвакуировали в первые же дни войны. А оставшихся в городе режиссеров и операторов определили снимать военную хронику. Студия за Невской Лаврой стала своеобразным сборным пунктом и штабом кинематографистов. Сюда они приезжали с фронта отсыпаться и перезаряжаться, здесь получали новые задания. Они тут не только работали, но и жили, причем многие перевезли сюда даже свои семьи.
Послевоенный «Леннаучфильм» снова стал местом притяжения. В этот период бескартинья режиссеры и операторы потянулись на «Леннаучфильм», где работы, напротив, было много.
Преобладала «заказуха». Министерства и ведомства заказывали фильмы по собственной надобности и на свой вкус. «Сапросвет» хотел фильмы–плакаты. Министерство обороны делало особо секретные произведения о маневрах и испытаниях оружия. То и дело у просмотровых залов и монтажных стояли и что–то охраняли автоматчики.
В вестибюле студии, как на вокзале, постоянно сидели и толкались в ожидании новых проектов освободившиеся сотрудники. Как только появлялся заказ, тут же формировались съемочные группы.
Вот в это броуновское движение «Леннаучфильма» влился и я.
Счастье «Леннаучфильма»
— Вообще, какие тогда работали на «Ленаучфильме» люди! Классные мастера, а главное, они ничего и никого не боялись. За их плечами была не просто война, а блокада.
Известный факт. Блокадные режиссеры и операторы получили задание в 1942 году снять правдивый фильм о том, что происходит в Ленинграде. Но картина получилась такая жесткая, что в Северную столицу срочно направили Романа Кармена, одного из авторов оскароносного фильма «Разгром немецких войск под Москвой». Он что–то перемонтировал и все получили Сталинскую премию…
И вот эти корифеи взяли надо мной шефство. Моим оператором был Борис Дементьев. Он снимал разрушенную рейхсканцелярию и мертвое семейство Геббельса. А когда мы с ним ездили куда–то на трамвае, он пригибался при каждом резком звуке — привычка с блокадных времен. Город был в нескольких километрах от линии фронта, его обстреливали и бомбили, а трамваи ходили…
— На «Леннаучфильме» вы встретили и свою любовь…
— Да, работала в ОТК одна девчонка. Мы поженились, до сих пор вместе.
Кстати, снова выручили друзья–коллеги со студии. В Ленинград я приехать приехал, а жилья мне никакого не полагалось. А тут еще и молодая жена. Посмотрев на мои мытарства, режиссер Владимир Николаи отдал нам свою комнату в коммуналке.
Она находилась в бывшей квартире актрисы Савиной на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки. Из окон виднелись кони Аничкова моста. Белая с золотом ампирная мебель и шикарные кожаные вольтеровские кресла были отголоском имперской столицы. А заселившиеся в каждую щель клопы напоминали о блокаде и послевоенной разрухе.
Но это были счастливейшие дни нашей жизни.
Хотя и потом было не хуже.
После смерти Сталина вдруг ожило кинопроизводство. Именно «леннаучпоповцы» вытащили меня в большое кино.
Однажды Александр Иванович Сигаев, оператор легендарного «Чапаева», тоже после войны осевший на «Леннаучфильме», в Доме кино крепко схватил меня за руку и куда–то повел. В комнате сидел вальяжный человек. «Слышь, Оська! — обратился к нему Сигаев. — Ты картину начинаешь — возьми к себе вот его. Очень талантливый парень!»
«Оськой» оказался режиссер Иосиф Хейфиц. Под напором Сигаева народный артист СССР вынужден был сказать: «Хорошо, приходите через недельку. И ролик захватите».
Что подразумевалось под роликом, я не очень понял и принес свою короткометражку: двадцатиминутную ленту, составленную из эскизов и набросков Сурикова и рассказывающую, как шаг за шагом создавалась картина «Боярыня Морозова». Хейфиц посмотрел. «Что–нибудь получилось?» — поинтересовался я. «Более чем», — сказал мэтр и взял меня вторым режиссером на свою картину «День счастья». Так началась моя работа на «Ленфильме».
Игра в классики
— Полвека на «Ленфильме», более двадцати фильмов. Вы — живой классик…
— Вот это меня и пугает. Когда начинал на «Ленфильме» по коридорам ходили еще суперклассики советской эпохи. Смотрел на них и думал: неужели я стану таким же? Нет, они все были умны и виртуозно знали свое режиссерское ремесло. Но отчего–то мне казались очень занудными. Да простят меня наши мэтры…
А с Козинцевым снимал в одном павильоне свою первую картину — короткометражку по рассказу Николая Носова «Барбос в гостях у Бобика». Для смеху или случайно, но график работ по нашей картине висел рядом с графиком «Гамлета». На одном листочке значилось: «Постройка декорации »Замок Эльсинор«. На соседнем: »Постройка декорации «Конура Барбоса». Но чем хорош «Ленфильм» — все это прекрасно уживалось. Хотя дворнягу по кличке Люкс, игравшего Барбоса, очень раздражал Смоктуновский, беспрерывно репетировавший сцену дуэли.
— Какая картина далась труднее всего?
— Практически все мои картины попадали во всякого рода передряги. Но всегда находились люди, которые меня поддерживали.
На «Начальнике Чукотки» долго не хотели утверждать Михаила Кононова, говорили: «Это же не комиссар, а дурачок какой–то!». И на защиту нашего героя встал Юрий Герман, знаменитый ленинградский писатель, отец режиссера Алексея Германа.
В фильме «Мама вышла замуж» одной даме из обкома не понравилась сцена, в которой женщины–ремонтницы во время обеденного перерыва загорают на крыше в своем немодельном белье. А в каком же им загорать? «Все равно, это поклеп на рабочий класс», — настаивала дама. Фильм выпустили с ограниченным числом копий, по— настоящему его увидели, когда он прошел по телевидению. Но опять же — вырезали сцену, где герои качаются на качелях. «Почему?» — спрашиваю. Мне серьезно отвечают: «В парке поют песню »Хмуриться не надо, Лада!« В модном шлягере был припев: »Нам столетья не преграда«, а на носу было столетие В. И. Ленина.
Самый ощутимый удар мне нанесли с фильмом »Отпуск в сентябре« по вампиловской пьесе »Утиная охота«. Ее просто »закрыли« на восемь лет. Возможно, это привело к преждевременной кончине Олега Даля. Он переживал, что это по его вине, что он плохо сыграл. А ведь это, наверное, его лучшая роль.
Но что было то было. Все фильмы в итоге вышли. Им много лет, но жена Тамара регулярно докладывает, что то по одному, то по другому ТВ–каналу идет моя картина.
Труднее всего дался фильм »Поклонница« о романтической дружбе Чехова и молодой писательницы Лидии Авиловой. А причина была до банальности проста — не было денег. Мне было уже 85. Я серьезно волновался — закончу ли? И снова судьба улыбнулась мне. Город помог, мне выделили недостающую сумму. А теперь, как мне сказали, в бюджете города появилась целая строка на кинопроизводство. Выходит, я был первооткрывателем.
Судьба — быть питерцем
— Вы следите за новыми фильмами?
— А как же! Я ж вхожу в комиссию по премиям »Ника« и »Золотой орел«. Раньше, правда, присылали диски, теперь приходится скачивать на компьютере. Спасибо моим продвинутым внукам, они в этом мне помогают.
Знаете, скажу сразу: как бы там кто ни ворчал, вспоминая доброе советское кино, и современное российское кино поднимается. Есть много молодых и талантливых кинематографистов. А хороший фильм видно сразу, ничего не надо ни придумывать, не объяснять. Если не можешь оторваться от экрана, значит, это — кино.
— Еще будете снимать?
— Это уже вряд ли. С удовольствием пишу сценарии. Один из них для меня особый долг. Это будет картина о блокадных кинооператорах — тех, с кем работал в первые мои годы в кино.
Вообще, жить в Ленинграде–Петербурге и не ощущать это трагическое и героическое время невозможно. Отметины блокады всюду — их не залечило время. Блокада — часть городской судьбы. И теперь моей тоже, ведь я, родившийся на Дальнем Востоке, живший в Сибири и Москве, считаю себя ленинградцем, если хотите — питерцем. Здесь мой дом, семья, жена — кстати, блокадница.
Cколько бы ни ездил по миру, всегда с удовольствием возвращаюсь на берега Невы.
Анатолий АГРАФЕНИН,
писатель,
Санкт–Петербург — Рига,
специально для газеты »СЕГОДНЯ«.
Алло!
По словам родных и близких Виталия Вячеславовича, вчерашнее утро в доме Мельниковых состояло из сплошных звонков: звонил Путин, звонили Медведев, Мединский, другие випы; звонили коллеги–режиссеры и актеры, звонили друзья, звонили поклонники; звонили из России, из ближнего и дальнего зарубежья…
Когда в два часа пополудни — по сложившейся семейной традиции — домашние сели за стол с большим тортом с 90 свечами (сил юбиляра все же хватило, чтобы их задуть!), звонки продолжались.
От имени читателей и редакции газеты »СЕГОДНЯ« поздравили Виталия Вячеславовича и мы, вклинившись в очередь из именитых звонивших. В ответ именинник прислал нам и читателям свой факсимильный ответ.
Многая лета, мэтр!
Фото из архива Виталия Вячеславовича Мельникова.
