Софья Львовна Перовская
![]()
Перовская Софья Львовна (1853—1881) — российская революционерка, участница движения революционного народничества.
В 1871—1872 гг. — член нелегального кружка «чайковцев». В 1872—1873 и 1874—1877 гг., готовясь к «хождению в народ», получила диплом народной учительницы и окончила фельдшерские курсы. В Петербурге (1873) содержала конспиративные квартиры, вела пропаганду среди рабочих. В январе 1874 г. арестована и заключена в Петропавловскую крепость, однако но «процессу 193-х» оправдана. С 1878 г. — член организации «Земля и воля»', была вновь арестована и отправлена в ссылку в Олонецкую губернию, но по пути бежала и перешла на нелегальное положение. С осени 1879 г. — член Исполнительного комитета «Народной воли», активно участвовала в организации ряда покушений на Александра II. Арестована 10 марта 1881 г. за убийство царя и повешена в Петербурге 3 апреля 1881 г.
Орлов А.С., Георгиева Н.Г., Георгиев В.А. Исторический словарь. 2-е изд. М., 2012, с. 390-391.
Перовская Софья Львовна (1853, Петербург - 1881, там же) - народница. Род. в аристократической богатой семье. В 1869 поступила на Аларчинские женские курсы, дававшие образование в объеме мужской гимназии. В 1870 ушла из дома, порвав с самодуром-отцом. В 1871 стала одним из организаторов кружка "чайковцев" и участвовала в "хождении в народ" в Самарской и Тверской губ. В 1873 вернулась в Петербург и содержала конспиративную квартиру. В 1874 при разгроме кружка была арестована. После недолгого пребывания в Петропавловской крепости отпущена к отцу на поруки. В 1874--1877 после окончания фельдшерских курсов служила в больнице. В 1877 была арестована, судима по "Процессу 193-х", оправдана, но отправлена в административную ссылку в Олонецкую губ. По дороге бежала и перешла на нелегальное положение. Являясь членом "Земли и воли", Перовская участвовала в 1879 в Воронежском съезде, где произошел раскол партии. Вошла в Исполнительный комитет "Народной воли" и деятельно участвовала в двух неудавшихся покушениях наАлександра II в 1879, 1880. В 1881, после неожиданного ареста И. Желябова, возглавила группу, совершившую убийство императора. Приговоренная к повешению, Перовская стала первой женщиной в России, казненной по полит, процессу.
Использованы материалы кн.: Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997 г.
Террорист-цареубийца
Софья Львовна Перовская (1853-1881) родилась в Петербурге, в богатой аристократической семье. Перовские - младшая ветвь фамилии графа Разумовского, морганатического мужа императрицы Елизаветы Петровны. Дед Софьи, Лев Алексеевич Перовский, был министром просвещения; отец долго занимал пост петербургского генерал-губернатора.
В шестнадцать лет Софья поступила на Аларчинские женские курсы, где впервые познакомилась с революционными идеями. Сблизилась с радикально настроенной молодежью, а когда отец потребовал прекратить сомнительные знакомства, ушла из дома. В 1870 г. Перовская начала самостоятельную жизнь. Она стала одним из организаторов революционного кружка «чайковцев». Готовясь к «хождению в народ», получила диплом народной учительницы, окончила фельдшерские курсы. Вместе с друзьями «ходила в народ» в Самарской и Тверской губерниях, стараясь просвещать крестьян. В Петербурге (1873) содержала конспиративные квартиры, вела пропаганду среди рабочих. Однако вскоре правительство стало пресекать деятельность революционных кружков. В 1874 г. в сети полиции попала и Софья вместе с друзьями. После недолгого пребывания в Петропавловской крепости ее отдали на поруки отцу. Четыре года шло следствие по знаменитому «делу 193-х». Перовскую в конце концов оправдали, но именно во время процесса революционные идеи окончательно захватили девушку. Она со слезами на глазах слушала речи Петра Алексеева и бегала вместе с подружками в дом предварительного заключения, выражая солидарность с теми, кто там находился.
Летом 1878 г. она вступила в партию «Земля и воля», вскоре была вновь арестована и в административном порядке выслана в Олонецкую губернию, по дороге бежала и перешла на нелегальное положение. Как член «Земли и воли» Перовская ездила в Харьков для подготовки побега политических заключённых из местного централа. В 1879 г., после раскола партии, вошла в Исполнительный комитет, а затем Распорядительную комиссию «Народной воли». Занималась организационными делами партии, вела пропаганду среди студентов, военных, рабочих, участвовала в создании «Рабочей газеты», поддерживала связи с политзаключёнными. Но ее главным делом стала подготовка покушений на Александра II: под Москвой (ноябрь 1879), в Одессе (весна 1880) и в Петербурге (1 марта 1881).
Во время первого из этих покушений Желябов (ближайший друг, а потом гражданский муж Перовской) готовился взорвать идущий с юга царский поезд в Александрове. На случай неудачи товарищи подстраховали его в нескольких верстах от Москвы: они вели подкоп под железнодорожное полотно, чтобы вложить туда мину. Хозяйкой квартиры, где начинался этот смертоносный тоннель, стала Перовская. Яму затапливало водой; однажды в соседнем сарае произошел обвал, и заговорщики были близки к разоблачению. Только изворотливость Перовской, которая вышла с иконами к толпе, пытавшейся проникнуть в дом, спасла положение.
В 1881 г., после неожиданного ареста Желябова, Перовская возглавила группу, совершившую 1 марта убийство Императора. «Народовольцы» знали, что Александр II готовится подписать важный проект реформы, после которой революция потеряет привлекательность; им было важно убить царя как можно быстрее. Перовская много дней лично изучала его маршруты и тщательно готовила покушение. На случай первой осечки были заготовлены еще три бомбы. Во время покушения Перовская подала товарищам сигнал к атаке. Через несколько дней она была поймана и опознана; ее выдал подельник - Рысаков. Приговор по делу первомартовцев выносил прокурор Николай Муравьев - товарищ детских игр Софьи (в Пскове они жили в соседних домах и дружили семьями). Перовская стала первой женщиной в России, казненной по политическому обвинению.
На словах Софья Перовская и ее однопартийцы могли оправдывать свои дела служением народу, но на деле они вошли в историю России как террористы-цареубийцы, отголоски деяний которых мы ощущаем по сей день.
Черная книга имен, которым не место на карте России. Сост. С.В. Волков. М., «Посев», 2004.
![Перовская Софья Львовна]() П е р о в с к а я, Софья Львовна (01(13).09.1853 - 03(15).04.1881). Родилась в Петербурге. Училась на Аларчинских женских курсах (1869-70). Член кружка чайковцев. Участница "хождения в народ", в январе 1874 впервые арестована. На "процессе 193-х" оправдана (январь 1878). Летом 1878 отправлена в административную ссылку в Олонец. губ. По пути в ссылку бежала в июле 1878 г. Член „Земли и Воли" и И. К. „Народной Воли". Арест. 10 марта 1881 г., по процессу первомартовцев казнена 3 апр.
Перовская о себе:
От роду имею—27, вероисповедания—православного.
Происхождение и народность—из дворян, русская.
Звание—дочь действительного статского советника, не замужем.
Место рождения и место постоянного жительства—родилась в Петербурге, где и проживала почти безвыездно с конца ноября 1879 г.
Семейное положение—имею двух братьев, живущих в Крыму, и сестру, находящуюся замужем за доктором Загорским, который, кажется, служит в Саратовской губ.
Экономич. полож. родителей—отец Лев Николаевич служит в совете при министерстве внутренних дел, мать моя Варвара Степановна живет в Крыму.
Были ли за границей, где и когда именно—за границей была только в детстве в 1865 г.
Привлекался ли ранее к дознаниям, каким и чем они окончены—привлекалась к процессу о 193 лицах, была оправдана, после суда высылалась административно в Олонецкую губ., но по пути скрылась со станции Волхов или Чудово Николаевской железной дороги.
На предложенные мне вопросы отвечаю:
...В 1869 году осенью я вместе с родителями приехала в Петербург, где поступила на женские курсы при 5-й мужской гимназии. В 1870 г. осенью, по семейным обстоятельствам, я оставила родительский дом и начала жить самостоятельно, готовилась в народные учительницы, желая способствовать развитию народа. В 1872 г. я держала в Петербурге экзамен на народную учительницу; несмотря на то что экзамен я выдержала, мне все же, не объяснив причин, не выдали диплома. Тогда на зиму я отправилась в Тверскую губ., в Корчевской уезд, село Едимоново, прожила там всю зиму с 72 на 73 г. в качестве помощницы учительницы при народной школе. В 73 г. весною выдержала экзамен в Твери и тут получила диплом. На лето вернулась в Петербург и с осени начала тут занятия с рабочими. 5 же января 1874 г. меня арестовали; летом я была выпущена на поруки и уехала к матери, в Крым. Потеряв возможность быть дальше народной учительницей, я начала изучать фельдшерство. В 1874 г. поступила в симферопольскую земскую больницу, где я служила вплоть до вызова на суд в 1877 году в августе месяце. Судом я была оправдана, и в мае 1878 г. уехала опять к матери, где была арестована в августе для административной высылки в Олонецкую губ. С дороги я скрылась и с тех пор жила нелегальной. К революционному движению я примкнула с 1872 года.
Относительно мотивов, под влиянием которых партия и я, как член партии, начали террористическую деятельность, пояснить могу следующее. Стремясь к поднятию экономического благосостояния народа и уровня его нравственного и умственного развития, мы видели первый шаг к этому в пробуждении в среде народа общественной жизни и сознания своих гражданских прав. Ради этого мы стали селиться в народе для пропаганды, для побуждения его умственного сознания. На это правительство ответило страшными репрессиями и рядом мер, делавшими почти невозможной деятельность в народе. Таким образом, правительство само заставило партию обратить преимущественное внимание на наши политические формы как на главное препятствие народного развития. Партия, придерживаясь социалистического учения, долго колебалась перейти к политической борьбе, и первые шаги по этому пути встречали сильное порицание со стороны большинства партии, как отступление от социализма. Но ряд виселиц и других мер, показывавший необходимость сильного отпора правительству, заставил партию перейти решительно на путь борьбы с правительством, при которой террористические факты являлись одним из важных средств.
Упорство же в посягательствах на жизнь покойного Государя вызывалось и поддерживалось убеждением, что он коренным образом никогда не изменит своей политики, а будут только колебания: одной ли виселицей больше или меньше, народ же и общество будут оставаться в прежнем вполне бесправном положении. Точно определить время зарождения мысли о цареубийстве нет возможности, во время соловьевского покушения единой всероссийской организации, строго говоря, не существовало, и мысль о покушении самостоятельно существовала в нескольких отдельных группах, но не у всех революционных деятелей."
Ч.Ломброзо:
"Считаю несомненным тот факт, что истинные революционеры, инициаторы великих научных и политических переворотов, вносящие действительный прогресс в человечество, почти всегда бывают людьми гениальными или святыми и обладают удивительно гармоничной физиономией. Какие благородные лица у ...Мадзини, Гарибальди... Перовской и Веры Засулич."
Е.Н.Ковальская, конец 60-х гг:
"...Очень молоденькая девушка, скорее девочка, выделявшаяся между другими особой простотой костюма: серое скромное как будто еще гимназическое форменное платье с белым небольшим воротничком, сидело на ней как-то неуклюже: видно было полное отсутствие заботы о своей внешности. Первое, что бросалось в глаза,— это необыкновенно большой высокий и широкий лоб, который так премировал в маленьком кругленьком личике, что все остальное, как-то стушевывалось.
Всматриваясь в неё, я увидела под большим лбом серо-голубые глаза с, несколько опущенными к вискам веками, смотревшие немного исподлобья с недоверчивым выражением: В глазах была какая то упорная непреклонность. Маленький детский рот во время молчания, был крепко сжат, как бы из боязни сказать что-нибудь лишнее. Лицо было глубоко вдумчиво и серьезно. От всей фигуры веяло аскетизмом - монашеством.
Перовская относилась к занятиям очень серьезно. Вдумчиво останавливаясь на каждой мысли, она развивала ее, возражая то Миллю, то Чернышевскому. Видно было, как умственная работа сама по себе, не только как средство для чего то дальнейшего - захватывала ее и доставляла наслаждение. Но это продолжалось недолго. Перовская стала приходить на чтение чем то озабоченная и рассеянная. Придя как то раз очень расстроенной, изменив своей обычной сдержанности и замкнутости, она сообщила мне о своем неприятном личном положении. Она очень близка с матерью, которая ее понимает, и. в то же время в очень обостренных отношениях с отцом, который возмущен ее стремлением вырваться из душной атмосферы их семейной жизни. Теперь он хочет водворить ее в лоно семьи, чего она очень боится и потому находится в полулегальном положении, проживая у разных знакомых."
С.Иванова:
"В первый раз я увидела Софью Львовну Перовскую летом 1875 г. в Москве при следующих обстоятельствах: идя по Никольскому бульвару я встретила свою знакомую Н. А. Армфельд и остановилась на несколько минут, чтобы поговорить с ней. Под руку с ней шла какая-то девушка, скромно одетая в темное платье и такую же простую шляпку. Она была очень миловидна и моложава; рядом с Армфельд, отличавшейся гигантским ростом, ее фигурка казалась миниатюрной. Я приняла ее за девочку-подростка и мало обратила на нее внимания. На другой день я снова встретила ее в обществе Армфельд и Батюшковой, но встречи эти были так мимолетны, что я даже не помню, познакомились ли мы с ней в этот раз, но фигура и милое личико этой девушки остались у меня в памяти.
Новая встреча с этой особой произошла в зале Петербургского Окружного Суда в 1877 году, куда я была приведена под конвоем жандармов в числе других подсудимых но процессу 193-х.
В зале стоял невообразимый гул от разговоров, несмотря на звонки председателя, призывавшие к порядку. Среди множества незнакомых лиц я снова увидела ту девочку-подростка, с которой встречалась в Москве. Каково же было мое; удивление, когда я узнала, что это была Софья Львовна Перовская, та самая, о которой я много слышала, как об одном из видных деятелей кружка чайковцев. Я знала, что кружок чайковцев организовал петербургских рабочих, и Перовская в этом деле играла не последнюю роль. Она была арестована вместе с другими пропагандистами, но против нее не было серьезных улик, и обвинения, по счастливой случайности, были так слабы, что даже прокурор Желиховский счел возможным не только освободить ее на поруки, но даже не арестовывать ee снова перед судом, как это было сделано с другими подсудимыми, бывшими на поруках. Таким образом, она могла являться на суд в качестве подсудимой, живя на воле. Это не помешало ей, однако, присоединиться к тем из товарищей, которые назывались «протестантами»,—они отказались от суда и не пожелали принимать в нем никакого участия. Так как я была тоже «протестанткой», то в зале суда мне не пришлось присутствовать долго, и Софью Львовну я снова увидела только по окончании суда, когда она стала являться к нам на общие свидания. Она была в числе оправданных судом. На женскому отделении «предварилки» тоже освободили массу народа, так что там осталось всего шесть человек, которых, в ожидании высылки до приговору суда, держали довольно свободно: кто желал, мог помещаться в общей камере, а кто оставался в одиночных,—ходили обедать, или просто проводить время, в общую. Свидания разрешались не только с родными, но и со знакомыми, так что все освобожденные, которые оставались в Петербурге, считали долгом посещать нас. В конце концов их стали прямо пускать в нашу общую камеру, которая, поэтому, стала представлять собою два раза в неделю настоящий салон. Женщины, как это всегда бывает в делах посещения тюрьмы, особенно старались окружить нас вниманием; им было совестно, как говорили некоторым, что они пользуются свободой в то время, как мы сидим под замком. Нам старались приносить побольше новостей с воли, книг, газет, лакомств. Софья Львовна была из самых старательных. Я особенно помню одно посещение, когда она пришла сообщить нам неприятную новость о том, что наши товарищи, приговоренные к каторге и сидевшие в Петропавловской крепости, увезены неожиданно в Харьковскую центральную тюрьму. Тут, как известно, случилось небывалое дело: суд сам ходатайствовал перед верховной властью, о замене каторги ссылкой на поселение в Сибирь, адвокаты уверяли, что не бывало таких случаев, чтобы ходатайство суда не было уважено, и потому все осужденные и их родственники свыклись с мыслью о том, что они пойдут на поселение. И вдруг пришла весть, что ходатайство не уважено, некоторым объявлено, чтоб они собирались в Сибирь на каторгу, а пятеро из наших товарищей спешно увезены в «централку». Это известие подействовало на всех удручающим образом. Всем было тяжело и не хотелось говорить о посторонних предметах. Я видела, что у Перовской подергиваются губы и подбородок, и она делает над собою усилия, чтобы скрыть слезы. Но она быстро овладела собой и начала торопясь сообщать нам другие новости, чтобы отвлечь наше внимание.
Поближе познакомиться с Софьей Львовной мне пришлось уже в 1879 году, когда мы обе снова жили в Петербурге, примкнув к партии Народной Воли. Я уже успела побывать в ссылке, она же вернулась, даже не побывав в ней. Вот как это случилось: Всех оправданных и освобожденных по процессу 193-х правительство решило в один прекрасный день выслать из Петербурга административным порядком, а тех, которые жили в провинции — прикрепить к месту, не позволяя им выезжать без разрешения начальства. Перовскую тоже решили выслать в одну из северных губерний. Ее повезли по железной дороге два жандарма. Ночью оба они уснули, сидя на вокзале, в ожидании поезда (названия станции не помню). Вероятно, молодая барышня с таким добродушным и милым лицом не внушала им опасений. Барышня же, заметив, что стража спит, задумала этим воспользоваться. Чтобы не разбудить своих спутников, она сняла башмаки и, неся их в руке, осторожно вышла из комнаты, где они помещались. Через несколько времени она дождалась поезда, идущего в Петербурга, и благополучно поместилась в одном из вагонов. Удивлению ее петербургских друзей не было границ, когда она явилась к ним в квартиру. Однако, ее уговорили на время уехать из Петербурга.
Летом 1879 года Перовская опять появилась в Петербурге, где в это время произошло разделение организации «Земля и Воля» на две самостоятельные группы. После нескольких лет практики большинство этой партии пришло к тому заключению, что при данных условиях социалистическая пропаганда в народе невозможна, и что поэтому необходима борьба за политическую свободу, для чего одним из средств выдвигался террор. Считали нужным добиться такого положения вещей, при котором была бы возможна пропаганда социалистических идей как в городе, так и в деревне. Кроме того, многочисленные приговоры к смертной казни по политическим процессам, которые сыпались как раз в это время, тоже вынуждали партию дать отпор правительству. Таким образом, значительная часть сил парии настаивала на необходимости вступить в непосредственную борьбу с правительством, тогда как другая часть ее, не признававшая политической борьбы и во многом не согласная с первой, выделилась в группу «Черный Передел». При разделении партии «Земли и Воли» на две самостоятельный группы неизбежно возникли несогласия и неудовольствия, которые были, конечно, неприятны для обеих сторон, но особенно сильно отзывались эти несогласия на людях с более чуткой душой, к числу каковых всегда принадлежала Софья Львовна. Она на время как бы ушла в себя и объявила, что она пока не примкнет ни к одной из групп, но будет иметь дело с Исполнительным Комитетом, входя с ним в соглашение по каждому отдельному случаю. Но как человек живой и очень деятельный, она не могла долго оставаться в этой роли и очень скоро сделалась полноправным членом парии «Народной Воли», тем более, что к этому времени силы партии увеличились, и она, во главе с Исполнительным Комитетом, наметила сразу несколько крупных предприятий. Члены парии приветствовали вступление Перовской, потому что ее тогда уже высоко ценили все близко знавшие ее товарищи.
Об ее участии в деле взрыва под Москвою я говорить не стану, так как об этом подробно рассказано в «Подпольной России» Степняка. На другой же день после взрыва она была уже в Петербурге и, когда ее друзья советовали ей на время; скрыться и уехать если не за границу, то хоть в какое-нибудь глухое место, она отвечала только смехом, не признавая никаких опасностей. В серьезных делах, особенно когда дело касалось других людей, Софья Львовна бывала очень осторожна и осмотрительна, но если речь шла об ее собственной особе, она отличалась поразительной беспечностью и никогда не думала об опасностях; эта черта особенно располагала к ней людей. Как сейчас вижу ее маленькую подвижную фигурку, которая поспевала всюду, не производя при этом ни малейшей суеты. Организуя какое-нибудь серьезное дело, она умела держать себя так просто, что мало знавшие ее люди никогда не заподозрили бы в ней делового человека. Причиной тому была не одна только конспиративность: на всяком поприще есть такие работники, которые умеют работать легко; это не значит, конечно, что они относятся по своему делу не серьезно, а просто, благодаря большим способностям, легко справляются с делом и в большинстве случаев имеют бодрый и веселый вид."
М.Ф.Фроленко:
"...В одном разговоре Перовская явилась не только завзятой народницей, но еще и русачкой. Все русское — народ, Волга, Жигулевские на ней горы, русские песни — все это она ставила выше малороссийского и не раз вступала в горячие споры, отстаивая свои симпатии. Землевольческие народники как раз и действовали в ее излюбленных местах. Не будь на ее плечах дела с централкой, она, вероятно, и сама была бы там. К тому же всем известно было, что она почему-то недолюбливала так называемых «троглодитов», и это сохранилось у нее и тогда, когда уцелевшая их часть стала землевольческой. А ими-то и устраивался Липецкий съезд. Все это и было причиной, почему я не пригласил Перовскую, а вместе с ней и Татьяну Ивановну. Их надо было приглашать обеих или ни одной. После мои соображения оказались неправильными. Соня, оставаясь в душе народницей, в то время находила новое направление настолько отвечающим требованиям и запросам жизни, что не только пристала к нему, но и пошла впереди, отлично справляясь со своими симпатиями к народничеству и антипатиями к отдельным лицам."
Е.Н.Ковальская:
"В конце зимы 79 г. один рабочий из кружка, который я организовала в Харькове, пришел мне сказать, что какая то, видимо, революционерка очень хочет меня видеть, но ей не дают мой адрес, не зная — можно ли это сделать.
В тот же вечер я очень обрадовалась, увидев пришедшую Перовскую. Внешне она очень изменилась. Прежний недоверчивый взгляд исподлобья куда то совсем исчез, глаза смотрели открыто, добродушно. Лицо стало мягче, женственнее, потеряло свою строгость и стало как то обыденней. Она рассказала мне о своем побеге с дороги, когда ее везли, уже оправданную судом, в ссылку. Ее рассказ был необыкновенно прост и лаконичен:"Убедившись, что жандармы,. сторожившие меня на станции, в ожидании перемены поезда заснули, я вышла из комнаты, села на .первый подошедший поезд, который шел в Петербург, и приехала".
Моя мать, относившаяся весьма недружелюбно к моим знакомым, после первого визита ко мне Перовской вошла ко мне улыбаясь: „вот первая из твоих знакомых, которая мне понравилась, такое милое, чистое лицо, так сразу и влечет к себе"
С.Иванова:
"Чувство долга было развито в Перовской очень сильно, но она никогда не была педанткой; напротив, в свободное время она очень любила поболтать, а хохотала она так звонко и заразительно, по детски, что всем окружавшим ее становилось весело. Общительность ее была так велика, что она всегда ухитрялась повидаться с товарищами не смотря на массу дел. Надо сказать, что Софья Львовна предпочитала общество женщин, говоря, что с ними она чувствует себя проще. Впрочем, она не смотрела на эти свидания как только на препровождение времени, и высказывала не раз, что, по ее мнению, всем нам необходимо сходиться хоть изредка для обмена мыслей по поводу текущих дел, -иначе мы сделаемся слишком большими специалистами. Она знала, что многие из нас тяготятся той замкнутой жизнью, которую они вынуждены вести в силу взятых на себя обязательств. Товарищеские чувства были в ней сильно развиты, и она была всегда внимательна к своим ближним. Партийные собрания, которые устраивались изредка, мало удовлетворяли ее в этом смысле: во первых они, в силу конспиративных соображений, не могли повторяться часто, а во вторых, они имели слишком деловой характер. Она была большая мастерица придумывать способы повидаться с друзьями на нейтральной почве. Например, я несколько раз получала в ту зиму от нее через кого-нибудь из знакомых билет в театр и, приходя туда, я находила Перовскую и еще кого-нибудь из наших общих друзей. В антрактах мы успевали наговориться досыта и, в конце концов, все оставались довольны. Правда, на нас ворчал за это Александр Дмитриевич Михайлов, который считал такие наши поступки очень легкомысленными, ибо все мы были нелегальными людьми и рисковали быть узнанными кем либо из полицейских или жандармов, но уважение его к Софье Львовне было так велико, что он ей не противоречил даже в тех случаях, если приглашение посылалось именно через него. Ко мне Михайлов был неумолимо строг, потому что я в это время была хозяйкой типографии, за которую он вечно боялся. «Дяденька», как звали мы его, так следил за моими выходами «в свет», что я могла бы серьезно сердиться, если бы не знала, что к себе он относится еще строже, чем к другим. Мы смеясь говорили, что душа «дяденьки» только тогда бывает спокойна, когда все наши типографщики сидели дома; иначе ему представлялось, что нас могут выследить шпионы, и тогда пропало столь дорогое учреждение. Зная, что я иногда терплю притеснения от Александра Дмитриевича, Софья Львовна устраивала мне выходы и назначала свидания у кого-нибудь из знакомых. В таких случаях я иногда приносила ей письма от ее матери, которую она очень любила. Ее мучило, что живя в нелегальном положении, она не могла вести с ней правильную переписку. Я устроила ей так, что мать ее, жившая в Крыму, адресовала письма на имя одной моей знакомой барышни, а та передавала мне.
Я была арестована в начале 1880 года, раньше многих других моих товарищей, и .узнавала о том, что делается на воле, лишь изредка, случайно; родственников у меня в Питере не было, и я не имела ни с кем свиданий. Неофициальные сношения с волей устраивать было трудно. Время было горячее, и деятельность партии «Народной Воли» была настолько кипуча, что заботиться об арестованных, не было никакой возможности; дело это предоставлялось организации «Красного Креста» или родственникам. Здесь как на войне: выбывшие из строя не могли ждать помощи от товарищей, тем более, что большинство их находилось в «нелегальном» положении. Тем ценнее было их внимание и заботливость, проявлявшаяся в отдельных случаях. Время от времени мне удавалось получать записочки от товарищей с воли, что было для меня настоящим праздником. Но однажды приветствие было получено в совершенно неожиданной форме: в день моих именин я получила букет живых цветов и коробку сластей. Так как до этого времени я с воли официальным путем ничего не получала, то меня это очень заинтересовало. Перебирая в уме всех, кто мог послать все это, я невольно вспомнила Софью Львовну—это было так на нее похоже, но как могла она придти сюда? Потом оказалось, что она придумала послать эти вещи с посыльным, взятым с улицы. Через нисколько дней я получила записку с воли, в которой меня спрашивали, между прочим, получила ли я посылку от Софьи, которая приезжала в Питер на несколько дней и придумала такой способ передачи мне привета. Ей очень хотелось бы знать, достигла ли она цели? Видеться с Софьей Львовной мне больше не пришлось, а последний ее привет я получила уже после приговора по делу 1-го марта, когда все осужденные сидели в доме Предварительного Заключения. Из крепости их перевезли накануне суда, но они были окружены такой усиленной стражей, что завязать сношения с кем-либо из них не было возможности. После приговора в камере Перовской был поставлен жандарм, который следил за входившими туда надзирательницами. У меня была надежда завести сношения, чтобы исполнить какое-нибудь ее поручение и вообще оказать ей последнюю услугу, но за ней постоянно следили и вход к ней имели только избранные начальством надзирательницы. Между приговором и казнью прошло, кажется, два дня, и это было страшно тяжелое время. Но у меня все-таки не пропадала надежда, что приговор изменят, хотя бы только относительно женщин. Самое мучительное состояние для меня началось, когда я узнала, что вечером накануне казни к ней прислали священника для беседы. Не помню даже, как мне передавали,—отказалась ли она говорить со священником, или приняла его,—-для меня это было признаком того, что надежды нет никакой. Всю ночь я не спала, а рано утром узнала, что уже появились дроги, которые должны увезти осужденных, и я слышала за стеной во дворе глухой стук этих колесниц. Потом мне спешно передали, что Перовскую уже повели одевать в контору Д. П. 3. Потом я должна была прислушиваться, когда колесницы снова загремят во дворе... Конечно, легче было бы не знать этих подробностей, но искушение спросить и узнать что-нибудь о них было так велико и состояние мое так мучительно... Бессильная злоба от сознания, что я не только не могу ничем предотвратить того ужасного дела, которое сейчас должно совершиться, но даже не могу выразить своего протеста и негодования. Состояние было мучительное. С тех пор прошло уже 24 года, но я так ясно помню и чувствую то, что переживала тогда, что и теперь воспоминание об этом ужасном дне заставляет меня содрогаться.
За все дни, пока Перовская сидела в «Предварилке», мне удалось получить от нее только привет на словах, переданный одной доброй феей. Но мне удалось узнать кое что о том, как Софья Львовна проводила свой последний день. Говорили, что она была очень спокойна, но бледна и слаба физически. Это и не удивительно, так как за последнее время на воле она часто хворала. Ее письмо к матери, которое приводится у Степняка, было написано накануне смерти и, к слову сказать, бесцеремонно прочитано дежурными надзирательницами. Руководило ими, конечно, только праздное любопытство, но письмо произвело на всех сильное впечатление и внушило к автору уважение. В общем мне пришлось слышать много выражений удивления ее мужеству и спокойствию."
С.М.Кравчинский:
"Она была хороша собой, хотя наружность ее принадлежала к тем, которые не ослепляют с первого взгляда, но тем больше нравятся, чем больше в них всматриваешься.
Белокурая головка с парой голубых глаз, серьезных и проницательных, под широким выпуклым лбом; мелкие, тонкие черты лица; розовые полные губы, обнаруживавшие, когда она улыбалась, два ряда прелестных белых зубов; необыкновенно чистая и нежная линия подбородка.
Впрочем, очаровывали не столько отдельные черты, сколько вся совокупность ее физиономии. Было что-то резвое, бойкое и вместе с тем наивное в ее кругленьком личике. Это была олицетворенная юность. При своей удивительной моложавости Соня в двадцать шесть лет выглядела восемнадцатилетней девушкой. Маленькая фигурка, стройная и грациозная, и свежий, звонкий, как колокольчик, голос увеличивали эту иллюзию, становившуюся почти непреодолимой, когда она начинала смеяться, что случалось очень часто. Она была очень смешлива и смеялась с таким увлечением, с такой беззаветной и неудержимой веселостью, что в эти минуты ее можно было принять за пятнадцатилетнюю девочку-хохотушку.
Своей наружностью она решительно не занималась. Одевалась она с величайшей простотой и, может быть, не знала даже, что значит быть одетой к лицу или не к лицу, но любила чистоту до страсти и в этом отношении была требовательна и педантична, как швейцарская девушка.
Соня очень любила детей и была отличной школьной учительницей. Была, однако, другая роль, которую она выполняла еще лучше, - это роль сиделки. Если какая-нибудь из ее приятельниц заболевала - она первая являлась предложить себя на эту тяжелую должность и умела ухаживать за больными с такой заботливостью и таким терпением, которые навсегда завоевывали ей сердца ее пациентов.
Величайшей привязанностью ее жизни была мать, Варвара Сергеевна, которую она любила со всей трогательной и наивной нежностью, какая бывает только у дочерей. Не раз рисковала она собою, чтобы иметь свидание с нею. Среди тревог и забот своей бурной жизни она сохранила в сердце укромный уголок, где теплилось это доброе чувство. Никогда не забывала она о тех беспрерывных муках, которые должна была испытывать из-за нее мать, и пользовалась малейшим случаем, чтобы дать ей о себе весточку. Не раз, даже в последний период своей жизни, она оставляла на минуту суровые конспирационные работы, чтобы составить ей посылочку из любимых, ее гостинцев и сластей.
И вот эта-то девушка, с такой скромной и невинной внешностью, с таким кротким и нежным характером, была одним из наиболее грозных членов грозной революционной партии. Ей-то было поручено руководство делом 1-го марта. На клочке конверта она рисовала карандашом план местности, распределяя заговорщикам их места, и в роковое утро, стоя на поле битвы, она получала от часовых известия о движении императора и указывала заговорщикам платком, куда они должны направляться. Она же в мрачный день 2-го апреля потрясла друзей и врагов своей истинно геройской кончиной."
В.Н.Фигнер:
"Я познакомилась с Софьей Львовной в 1877 году в Петербурге, когда она, как подследственная по "делу 193-х" находилась на поруках. Ее привела ко мне Александр Ивановна Корнилова и оставила ночевать. Ее наружность обратила на себя мое внимание: в своей сорочке деревенского покроя она походила на молодую крестьянскую девушку, с ее небольшой русой косой, светло-серыми глазами и по-детски округленными щеками. Только высокий лоб противоречил общему простонародному облику. Во всем белом миловидном личике ее было много юного простого и напоминающего ребенка. Этот элемент детского в лице сохранился у нее до конца, несмотря на трагические минуты, которые она переживала в мартовские дни. Глядя на простоту всей ее внешности, никто не подумал бы о среде, в которой она родилась и провела детство и отрочество, а общее выражение лица с мягким линиями совсем не говорило о сильной воле и твердом характере, которые ей достались, быть может, по наследству от отца. Вообще, в ее натуре была и женственная мягкость, и мужская суровость. Нежная, матерински - нежная к людям из народа, она была требовательна и строга по отношению к товарищам-единомышленникам а к политическим врагам — к правительству — могла быть беспощадной, что приводило почти в трепет Суханова: его идеал женщины никак не мирился с этим...
Софья Львовна Перовская по своей революционной деятельности и судьбе, как первая русская женщина, казненная по политическому делу, представляет одно из немногих лиц, которые перейдут в историю.
С точки зрения наследственности и влияния окружающей среды любопытно, что эта аскетка-революционерка была по происхождению правнучкой Кирилла Гр |
