Faith in the leaping
Во вступлении к последнему рассказу в известном сборнике "The Loneliness of the Long Distance Runner" Алан Силлитоу, с некоторым отчуждением описав свою книжную полку ("in what has come to be called my study"), сетует на искажение истинной, изначальной личности приобретённым знанием и на течение времени вообще. Эти два фактора связаны неразрывно. С изумительной и внезапной яростью он пишет о насилии, которое учинил бы над собой, если бы мог изъять начитанную заразу из уст и сердца и мозга, и над часами, если бы нанесённый циферблату (face) ущерб остановил время. Не случайно, мне кажется, в перечисление органов не входят глаза. Слепота и так признак начитанности/учёности/мудрости.
Отступление. Тиресий.
Миф о Тиресии повёрнут странным и замечательным образом: слепота настигает его как кара за извращённое и жизненное знание, связанное с телесной страстью (мера мужского и женского желания, нагота богини); дар прорицания, то есть мудрость более интеллектуального толка, он получает в качестве компенсации за ослепление. Могло бы показаться, что мудрость - следствие слепоты, или что слепота предпослана мудрости, но на самом деле всё наоборот. Тиресий либо проявляет хитрость, убивая разнополых животных для собственного гендерного преобразования (и неожиданно и отдалённо напоминая модусом операнди библейского персонажа, размножавшего скот загадочным применением симпатической магии, поилок и палок), либо же заряжается от наготы не какой попало богини, а мудрой Афины. Последующее его наделение формальной, бездеятельной, безжизненной мудростью прорицателя восстанавливает каузальность: знание обусловливает и причиняет слепоту.
1. Сердитые мужчины из Ноттингема, дальше
Здесь Алан Силлитоу (нарочито слившийся с лирическим героем в силу мемуарности текста) углубляется в лоно природы ("further along the valley, away from the town noises ... with eyes half-closed") и слышит, как кукует кукушка в пиниях на склоне и:
The cuckoo accomplished what a surgeon's knife could not. I was plunged back deep through the years into my natural state, without books and without the knowledge that I am supposed to have gained from them. I was suddenly landed beyond all immediate horizons of the past by the soft, sharp, fluting whistle of the cuckoo, and set down once more within the kingdom of Frankie Buller.
Дальше о Фрэнки Буллере, отсталом юноше лет 20-25, чей отец был героически контужен в окопах. Фрэнки, вооружённый палкой и крышкой от мусорного бака, водит войско мальчишек с камнями в карманах в нападение на "Содом" (так называют социальный проект на той стороне путей, но Фрэнки думает, что это официальное название городского района).
Д.Г. Лоуренс писал о таком стихами:
Softly, in the dusk, a woman is singing to me;
Taking me back down the vista of years, till I see
A child sitting under the piano, in the boom of the tingling strings
And pressing the small, poised feet of a mother who smiles as she sings.
In spite of myself, the insidious mastery of song
Betrays me back, till the heart of me weeps to belong
To the old Sunday evenings at home, with winter outside
And hymns in the cosy parlour, the tinkling piano our guide.
So now it is vain for the singer to burst into clamour
With the great black piano appassionato. The glamour
Of childish days is upon me, my manhood is cast
Down in the flood of remembrance, I weep like a child for the past.
Это распространённый, видимо, топос ("Proustian moment"): сенсорный опыт (крайне редко, похоже, зрительный), в данных случаях слуховой является триггером для погружения автора в "natural state" (вопрос первый: что?), т. е. по ту сторону опосредованного (вопрос второй: чем?), косвенного восприятия, где его ждёт невинность, незнание, зрячесть. Зрение - проводник похоти; знание убивает похоть, вызывая слепоту. Ослепление Тиресия, "возмездие" и "возмещение" - это знак равенства между плотским знанием и мудростью. Силлитоу, Лоуренс и упомянутый первым как пример знания на книжной полке "двенадцатитомный" Пруст перемещаются в "детство", не омрачённое похотью и искушением. Избавиться от похоти можно только через довершение, что приводит к мудрости, скорби и слепоте. Закрывая глаза, суровые мужчины позволяют остальным органам чувств вернуть их в рай неполовозрелости. Лоуренс, например, "сжимает мамины ножки", его "мужественность" опадает в наплыве воспоминаний и потоке слёз; рассказ Силлитоу сложный и амбивалентный: у его мальчишек штаны полны камней, а предводитель Фрэнки в силу возраста подвержен похоти, но не омрачён знанием, т. к. дегенерат, и его умственная деятельность ограничена военными манёврами, десексуализированным насилием - он не достиг синтеза разума и страсти.
Трактовать дальнейшие события в жизни Фрэнки как евангелические соблазнительно, но out of scope. Надо, правда, заметить, что место своего назначения, куда восхищает его кукушка, автор рассказа обозначает как "kingdom of Frankie Buller", при том, что Фрэнки нигде больше не претендует на монархический титул. Этот "kingdom", однако, прекрасно рифмуется с "гимнами" Лоуренса, наполняющими воскресно-рождественский мир, в который его отправляет экстатическая поющая женщина, и где он спрятан между материнских ног.
Примечание. Вальтер Беньямин, особый случай.
Попытка анализировать триггеры и состояния Беньямина, например, в его "рассказах" о детстве в Берлине приводит к пониманию герметичности его восприятия и мировоззрения. Модель целого города - по крайней мере нескольких районов - он возводит у себя в мозге и использует для познавательных экспедиций в детство, которое у него отмечено не невинностью и незнанием, а близостью к скрытому для взрослого взгляда мифологическому хаосу, тайнам мироздания. Вместо того, чтобы погружаться в блаженное и бессмысленное утробное бытие (зачем зародышу зрение?) Беньямин использует позицию незахламлённого восприятия для постижения кровообращения, пищеварения и других таинств породившего его мироздания.
Трактовать его воспоминания в ключе "прогулок по старому Берлину" - исключительно фельетонная позиция (вот я купил его книжку, например, за деньги). Но старый Берлин включает в себя телефонный аппарат и доску с буквочками для составления слов. Складывание буквочек в смыслы, умение сделать смысл из хаоса суть для Беньямина детство и сопряжённая с ним благодать (Gnadenstand). Именно динамика познания, утерянная во взрослой особи, опосредованная смыслами уже сложенных в слова буквочек, это то, чего ищет Беньямин, перемещаясь в "старый Берлин". Сенсорные триггеры вроде мокрой печеньки во рту у Пруста, похоже, никак не помогают Беньямину, потому что, научившись словам, он отделил все свои чувства от сути непроницаемым слоем смыслов, и только заблаговременно и невольно оставленные в уме руины позволяют восстановить величие истины. Зато не нужна никакая кукушка.
(Мне кажется, в этой скрытой от человеческих смыслов динамике механизмов бытия - особый извод модернизма, свойственный Беньямину.)
Впрочем, пытаться объяснять Беньямина буквами - занятие неблагодарное, потому что проще, чем он сам объясняет, всё равно не получится, а он объясняет очень сложно. Так или иначе, похоть и искушение его, кажется, интересуют мало. Но его позиция интересна как противовес "Прусту".
Самые яркие прустовы моменты переживала, значит, старая слепая Ева, разжёвывая те из фруктов, которые не выравнивают зрение и знание.
2. Овчарка или пастырь
В рассказе Джой Уильямс "Овчарка" (или "Пастырь") у девушки в море утонула собака. Она горюет, а её бойфренд - мудак и мужлан - неспособен вникнуть (тоже топос в некоторой мере). С собакой у девушки связаны два мистических свойства: безмолвия и невесомости. Собака прыгала ей на руки, когда девушка говорила о любви, и была удивительно легка на её руках.
Девушка время от времени думает теологические мысли о животных, и можно было бы снова завести волынку о роли этих последних в мироздании и мировоззрении, но меня интересует, в общем, только созвучие Уильямс с поэтом Мервиным.
Уильямс:
And he was light, so light, containing his great weight deep within himself, like a dream of weight.
[...]
He could leap so high—there was such lightness in him, such faith in the leaping.
[...]
She remembered feeling the stillness in her house as it flowed into her eyes.
[...]
Animals are closer to God than we, the girl thought, but they are lost to him.
[...]
There was a yawning silence all around her, like an enormous hole. Silence was a thing entrusted to the animals, the girl thought. Many things that human words have harmed are restored again by the silence of animals.
Мервин (Vixen):
Comet of stillness princess of what is over
high note held without trembling without voice without sound
[...]
the escaped dreams the sentences
never caught in words
[...]
you are unharmed even now perfect
as you have always been now when your light paws are running
[...]
when I have seen you I have waked and slipped from the calendars
from [...] the contradictions
that were my life [...]
as long as it lasted until something that we were
had ended
[...]
let my words find their own
places in the silence after the animals