Джо Диспенза Развивай свой мозг. Как перенастроить разум и реализовать собственный потенциал. Сила подсознания – Глава6. Стр.118- 130

Глава 6.

Нейропластичность: как знания и опыт изменяют и развивают мозг.

Каждая мутация через новую комбинацию генетических факторов, наделяющую организм способностью приспосабливаться к условиям своей среды, указывает не больше не меньше, как на то, что новая информация о среде проникла в эту органическую систему. Адаптация – это, по существу, когнитивный процесс.

– Конрад Лоренц, доктор философии, «убывание человечности»

Долгое время философы, психологи и нейробиологи пытались сформулировать теории обучения, поведения и развития личности. От tabula rasa Аристотеля до модификации поведения Скиннера и недавних исследований с использованием функциональной томографии, наше понимание мозга и его глубинных процессов прошло серьёзный путь развития.

В последние годы исследователи, пытаясь лучше понять работу мозга, сравнивают его с микрокомпьютером. Однако такая модель не отражает реальности в одном исключительно важном аспекте – насколько в действительности мозг с его синаптическими связями переменчив и податлив.

Многие годы учёные работали, исходя из ложного представления о мозге как органе, который после определённого возраста достигает жёстко фиксированного состояния, то есть завершения развития. И хотя никто не мог точно провести финишную черту на пути развития нервных цепей, тем не менее, господствовало убеждение, что все наши нервные сети полностью формируются к тридцати с небольшим годам.

Соответственно, врачи считали, что, если нервные цепи в мозге взрослого человека нарушены вследствие инсульта или травмы, поврежденные ткани уже никогда не удастся восстановить. Однако если человек получал травму в юном возрасте, когда мозг еще развивался, оставалась надежда, что часть утерянных функций будет восстановлена. Обратите внимание – именно функции, а не структуры мозга считались поддающимися восстановлению до определённой степени.

Даже сегодня тот язык, который мы используем для описания мозга и его работы – связи, цепи, сети, отделы и т. д., – отражает это затянувшееся представление о мозге как о каком‑то жёстко организованном инструменте. Во многих отношениях эта неспособность подобрать более подходящую аналогию для мозга оказывает нам медвежью услугу в нашем понимании того, насколько мозг в действительности податлив, переменчив, гибок и способен к адаптации.

Мы нередко говорим «я изменил мнение» (по‑английски дословно: I changed my mind – «я изменил свой разум»). До недавнего времени наука не поддерживала идею о том, что это изменение может происходить буквально. Только в 1970‑е годы исследования стали давать наглядные доказательства того, что мозг взрослого человека продолжает расти и меняться, формируя новые синаптические связи и упраздняя ненужные. Теперь мы знаем, что пластичность мозга не ограничивается этой способностью формировать новые связи. Начиная с 2000‑х годов исследования в этой области расширились. Сейчас мы только начинаем постигать возможности мозга к изменению как в функциональном, так и в структурном плане.

Теперь мы знаем, что в наших силах изменить не только разум, но и мозг. Мы можем делать это в течение всей жизни по нашему сознательному выбору.

                                         Свидетельства нейропластичности мозга.

В предыдущих главах мы вывели понятие «нейропластичность» и некоторые сопутствующие термины. Мы говорили о глии и, в частности, об одном типе глиальных клеток – астроцитах. Давайте на секунду вернёмся к этим клеткам, чтобы увидеть, как наука разрешила одну из загадок мозга – преобладание белого вещества. Мы знаем, что глиальные клетки существуют в белом веществе мозга, но почему их число перевешивает серое вещество почти в десять раз? Исследования показали, что глиальные клетки не только повышают скорость передачи нервных сигналов, но также помогают формировать синаптические связи. Этот процесс играет первостепенную роль при обучении, изменении поведения и хранении долговременных воспоминаний¹.

По этой причине астроциты привлекают внимание нейробиологов. Очевидно, астроциты, составляющие почти половину клеток мозга, повышают число функциональных синапсов между нейронами в центральной нервной системе.

В исследовании, опубликованном в «Научном журнале» в 2001 году, учёные из Стэнфордского университета в Калифорнии во главе с доктором медицины и философии Беном Барресом культивировали и анализировали нейроны как с глиальными клетками, так и без них. Ученые продемонстрировали, что без глиальных клеток образовывалось меньше синаптических связей между нормальными нейронами. Более того, создаваемые связи казались функционально незрелыми. Также в присутствии астроцитов наблюдалось семикратное увеличение общего числа функциональных синаптических связей. Этот анализ ясно показал, что астроциты необходимы для поддержания работы синапсов и в присутствии глиальных клеток синаптические связи между нейронами почти гарантированы².

Исследователи заключили: «Глия может играть важную и неожиданную роль во взрослой нейронной пластичности, а именно в обучении и запоминании». Это исследование, как и научные работы других учёных, подтверждает, что астроциты способствуют усилению синаптических связей в процессе обучения. Поскольку возможных связей между нейронами гораздо больше, чем самих нейронов, и поскольку астроциты всегда присутствуют при формировании новых нервных цепей, становится понятно, для чего природа позаботилась об их избытке – чтобы мы могли обучаться в ускоренном темпе. По сути, кто мы есть в отношении нашего «я», определяется суммой всех наших синаптических связей.

Добавляя новые нейронные цепи к нашему «я» путём обучения, мы в буквальном смысле меняем себя.

                                                         Люди видят языком.

 

Исследования современной нейробиологии относительно познания и связи его с нейропластичностью могут показаться чем‑то из области научной фантастики. Например, доктор медицины Пол Бах‑и‑Рита, нейробиолог из Университета Висконсина в Мэдисоне, доказывает, что мозг может быть полностью перестроен по отделам. Доктор Бах‑и‑Рита говорит, что наши чувства в буквальном смысле взаимозаменяемы. В своей исследовательской лаборатории в Милуоки, используя устройства с чувствительной обратной связью, он обучает людей зрению при помощи языка. Мы видим не глазами, утверждает он, а мозгом. Так что органы чувств – это всего лишь входы, через которые информация поступает в мозг. Он полагает, что мы можем модифицировать связи в нашем мозге настолько, что начнём переключать по выбору его сенсорные зоны для обработки данных от органов чувств³.

На языке имеется больше тактильных нервных рецепторов, чем на любой другой части тела, кроме губ; поэтому язык иногда называют любопытным органом. Доктор Бах‑и‑Рита проводит эксперименты с добровольцами: он завязывает им глаза и подключает видеокамеру к голове. Камера подсоединяется к компьютеру, который уменьшает изображение до 144 пикселей и направляет эту информацию через электроды на решётку, находящуюся на языке. Когда визуальные образы попадают на язык, люди с завязанными глазами начинают обрабатывать эти сигналы и передавать в мозг информацию о том, где в окружающей среде располагаются объекты. К примеру, после должной тренировки большинство испытуемых ловят мяч, который катится к ним по столу, в девяти из десяти случаев. Неплохо.

Когда одна область мозга повреждена, сообщает доктор Бах‑и‑Рита, можно обучить другие области обрабатывать сигналы от органа‑анализатора, работа которого нарушена. Одна из испытуемых, шестнадцатилетняя девушка, слепая с рождения, является солисткой в школьном хоре. Она начала применять это устройство, чтобы ощущать движения дирижера и выдерживать ритм в соответствии с его каденциями. Она выучила жесты за полчаса и в итоге начала «видеть» его движения на расстоянии. И пусть это нельзя назвать настоящим зрением, тем не менее она начала воспринимать и обрабатывать то, что чувствовал ее язык, в качестве визуальных изображений.

В другом эксперименте, работая с больными проказой, потерявшими чувствительность к прикосновениям, Бах‑и‑Рита создал перчатки, снабженные приёмопередатчиками на каждом пальце, подсоединёнными к пяти точкам на лбу этих людей. Касаясь чего‑либо, они начинали «чувствовать» относительное давление у себя на лбу. В отдельные моменты люди даже могли различать разные типы поверхности, и они забывали, что ощущения возникают не в пальцах, а на лбу.

Перестраивается ли мозг для того, чтобы восстановить повреждённые проводящие пути, модифицировать существующие нервные цепи или выработать новые нервные сети, исследования продолжают выявлять его замечательную способность настраиваться и адаптироваться. Поймите самое важное: нам не нужно быть жертвой инсульта, принимать участие в эксперименте по структуризации языка, иметь сросшиеся пальцы или проводить 10 000 часов в медитации для того, чтобы испытать на себе нейропластичность нашего мозга. На самом деле всё, что нам нужно делать, – это учиться и переживать усвоенные знания на опыте.

Конечно, «учение и переживание» хороши только в начале этого процесса. По мере продвижения мы будем исследовать роль, которую играют сфокусированное внимание и последовательная практика в развитии новых нейронных связей, меняющих структуру мозга. Но пока наш фокус направлен на то, как мы применяем знания и переживаем их на опыте для развития нашего мозга. Чтобы подготовиться к этому исследованию, коротко рассмотрим два вопроса, необходимых для понимания того, как происходит обучение: как скрепляются нейроны в нашем мозге и какова роль генетического наследия.

                                                               Обучение по Хеббу.

Ученые предпринимали множество попыток понять такое свойство, как обучаемость. Основной фокус здесь направлен на электрохимические импульсы, отвечающие за получение новых знаний и опыта и за их хранение в мозге. Проще говоря, когда мы храним информацию у себя в мозге для последующего использования, мы создаём память. Вопрос о том, как именно происходит этот процесс, породил множество споров, но один из теоретиков представил наиболее правдоподобное на сегодняшний день объяснение.

В 1970‑е годы доктор философии Дональд Хебб, канадский нейропсихолог, выдвинул теорию обучения и запоминания, основанную на природе синаптических трансмиссий в центральной нервной системе (см. главу 2). Согласно Хеббу, когда мы получаем новую информацию, мы меняем взаимоотношения между нейронами.

Подумайте о двух неактивных соседних нейронах (это также могут быть скопления нейронов), которые не связаны ничем, кроме местоположения. Когда нейрон A активируется, или включается, через мозг проносится электрохимический импульс (представьте грозу, вырабатывающую разряд молнии). Это влияет на неактивный соседний нейрон Б и облегчает создание новой синаптической связи между ними. Когда два соседних нейрона запускаются одновременно в нескольких случаях, синапсы между ними изменяются химически. Их изменённое состояние означает, что, когда один из них зажигается, это ускоряет запуск другого. Со временем связь между ними становится настолько сильной, что они зажигаются одновременно в совместной реакции вместо случайной. Им свойственно объединяться и устанавливать более длительные и богатые взаимоотношения, и в дальнейшем они будут стрелять в тандеме с большей легкостью, чем раньше. В итоге нейроны, которые зажигаются вместе, скрепляются. На рис. 6.1 представлена модель Хебба.

Рис. 6.1. Согласно модели Хебба, сильный помогает слабому. Когда нейрон А зажигается (сильный сигнал) и становится возбуждённым, нейрон Б (слабый сигнал) становится более легко возбудимым и сила синаптической связи при нейроне Б повышается. Как только нейрон А помогает укрепить связь с нейроном Б, они с большей готовностью зажигаются в тандеме и их связь усиливается.

Чтобы такое случилось, нам нужно включить нейрон или скопление нейронов, уже синаптически связанных в нашем мозге. Тогда, если один нейрон и не стимулируется, ему будет легче создать новую синаптическую связь с группой нейронов по соседству, которые уже выстреливают в возбуждении.

Представьте, что вы хотите научиться водить мотоцикл. Если вы когда‑то катались на велосипеде, у вас уже имеются скопления нейронов, связанных в вашем прошлом, когда вы учились держать равновесие на двух колесах. Когда вы начинаете водить мотоцикл, эти предварительно скреплённые скопления нейронов, всё ещё хранящие ваш опыт, зажигаются и вы вспоминаете, как держать равновесие и в какую сторону наклоняться на повороте. И хотя вождение мотоцикла потребует от вас усвоить, как переключать скорость, включать тормоз и т. п., что отличается от вождения велосипеда, вы обнаружите, что освоить мотоцикл легче, чем если бы вы никогда не катались на велосипеде, потому что самая важная часть нового опыта уже вам знакома.

Принцип «зажигаться вместе – значит скрепляться» объясняет, как мы можем добавлять новые знания и опыт в наш мозг. Обучение – это построение новых отношений между нейронами, а запоминание – это поддержание социальной активности в этих отношениях.

Нам становится легче запоминать, обращаясь к тому, что мы уже усвоили, поскольку в следующий раз, когда активируется нервная сеть, она будет включать новую связь и они все зажгутся вместе сильнее и легче.

 

Нервные сети развиваются в результате постоянной активации.

Если теория Хебба верна, тогда у нас уже должно иметься известное (более сильный сигнал), чтобы усвоить что‑то неизвестное (более слабый сигнал). Мы должны использовать существующие нервные цепи, отвечающие за то, что нам знакомо – то, что мы уже усвоили и синаптически закрепили на своём месте, – чтобы усвоить что‑то незнакомое. Обучение по Хеббу утверждает, что легче создать новую связь в мозге путём включения существующих нервных цепей; когда они активированы, мы можем добавить новый стежок к живой ткани нейронных связей.

Мы осуществляем этот процесс посредством ассоциаций. Усваивая что‑то по ассоциации, мы опираемся на то, что уже отложено в памяти и закреплено в мозге, чтобы добавить к этому новую связь. Включая существующие нервные цепи, имеющие отношение к новому предмету, мы легче его усваиваем.

Значит, при рождении нам нужны заранее предустановленные нервные цепи, чтобы надстраивать их дальше для формирования новых цепей. И поэтому, вопреки мнению Аристотеля, мы при рождении не чистая табличка, на которой внешняя среда оставляет отметку. Теперь мы знаем, что синаптические связи формируются с немыслимой скоростью уже во время внутриутробного развития. Мы рождаемся с заранее загруженными воспоминаниями, служащими строительными блоками, из которых мы начинаем строить свою жизнь. Но откуда исходят эти воспоминания, позволяющие нам обучаться сразу же после рождения?

                                 Генный фактор: долговременный и кратковременный.

Как мы узнали из главы 5, синаптические паттерны, унаследованные нами на генетическом уровне (активируемые через выборку или указания), делают возможной нашу жизнедеятельность во внешней среде. Многим из них мы обязаны своим выживанием. Например, мы приходим в этот мир с предрасположенностью кричать при дискомфорте – вызван ли он голодом, жаждой, холодом, чрезмерной жарой или любым другим ощущением, беспокоящим нас. Все здоровые представители нашего вида рождаются с относительно схожими, универсальными отделами неокортекса, отвечающими за особые свойства и поведенческие признаки, общие для всех человеческих существ. Это наши универсальные долговременные генетические свойства.

Другим источником нейронных связей, с которыми мы рождаемся, служит, конечно же, генетическое наследие, получаемое от наших ближайших предков – родителей и их родителей. Следовательно, мы рождаемся с уникальными паттернами синаптических связей, проявляемыми определёнными кратковременными генетическими предрасположенностями – не только в отношении роста, веса и цвета волос и глаз, но также в отношении поведения и психологических установок. Мы несём с собой определённый эмоциональный багаж или благословение от наших предков. Часто бывает, что свойства, мешавшие жить родителям, передаются их детям и внукам, и так далее. Понимание этого наделяет особым смыслом библейское выражение: «Грехи отцов ложатся на сыновей».

Однако не следует думать о нашей родословной как о круге, по которому циркулируют плохие привычки и все такое. Правда, что яблоко от яблони падает недалеко, но это не означает, что оно не может откатиться куда‑то подальше. В этом, как‑никак, заключается главный посыл моей книги. Правда и то, что генетически предопределённые воспоминания создают основу в начале нашей жизни. Активирует ли их среда или некая генетическая программа, эти воспоминания служат сырьевым материалом для формирования нашего «я».

Современная наука понимает, что наши гены не обязательно равны нашей судьбе. Мы наследуем около 50 % наших нервных сетей; другие 50 % мы получаем через приобретаемые знания и жизненный опыт.

И несмотря на все общие черты, каждый из нас являет собой индивидуальность, единственную и неповторимую. При смещении фокуса с основных отделов коры на клеточной уровень мы сталкиваемся с таким свойством, как нейропластичность мозга. Нас делает уникальными то, как именно скреплены эти отдельные связки нервных цепей. Теория Хебба говорит нам, что число синапсов, паттерны и даже сила этих связей внутри нервных сетей объясняют то, как мы проявляем свою индивидуальность.

Наша индивидуальность только частично формируется людьми, передавшими нам свою ДНК. Вы не клон, создаваемый на конвейере, и даже не составная версия кого бы то ни было в вашем роду. Возможно, вы не получите некоторые свойства самых давних предков, но унаследуете от родителей основную часть их жизненного опыта. Также имейте в виду, что ваш генетический код является комбинацией кодов двух человек. И возможно, что пессимизм вашего отца сглаживается оптимизмом вашей матери.

Вероятно, каждый из нас в какой‑то момент ловил себя на том, что делает или говорит что‑либо как мать или отец. Не знаю, как вас, но меня такое осознание очень напугало. Каковы же шансы, что в итоге мы станем вести себя как наши родители? Это оправданный и важный вопрос.

Если сознательное внимание активирует только генетически предустановленные нервные сети, мы, вероятно, будем думать, чувствовать и действовать в точности как наши родители. Со временем унаследованные синаптические связи станут настолько крепкими, что естественным образом приведут к тому же умственному настрою, как у наших родителей. Что бы мы ни унаследовали через генетический код наших предков – злость, чувство обиды или незащищённости (поскольку наши родители запоминали, практиковали и оттачивали эти сети для воспроизводства одного и того же опыта), – если эти нейроны продолжат зажигаться вместе, они образуют более сильные и более сложно сплетённые цепи.

Наше сознание имеет склонность пребывать в той части мозга, где эти знакомые цепи держат бразды правления. Люди часто действуют так, словно у них имеется только один вариант поведения. Мы все слышали такую фразу: «Ну да, это я. Такой, какой есть». Но, учитывая то, что нам известно о роли генетики, правильней было бы сказать: «Ну да, это мой выбор – активировать цепи, доставшиеся от родителей. Конечно, мой мозг обладает нейропластичностью и я создал немного собственных нервных сетей. Но пока я выбираю идти по жизни с тем, что мне дано с рождения. Это я, такой, какой есть».

Изучив это явление, я начал сознавать, что теоретически, если не создавать новых синаптических связей, мы можем полагаться только на унаследованные, что ведёт к такому состоянию разума, при котором проявляются только наши генетические предрасположенности.

Но как мы можем добавить что‑то к тому, что уже есть у нас? Как мы можем что‑то добавить к триллионам возможных комбинаций, последовательностей и паттернов синаптических связей, чтобы обновить аппаратное обеспечение нашего мозга? Рассуждая математически, если просто добавить несколько синаптических связей к существующей матрице, получится множество новых направлений, в которых наш мозг сможет зажигать нейроны в новых удивительных последовательностях.

Генетическое наследие – это не конец пути, а только первоначальный вклад нашего неврологического капитала. Для того чтобы мы развивались (и наш вид в целом), мы должны преумножать и модифицировать то, что нам было дано изначально.

                                                  Выход из генетической ловушки.

Если полагаться исключительно на унаследованные нервные цепи, развивается привычка к генетическому бытию. А какова альтернатива?

Есть два способа создания новых синаптических связей в мозге. Первый состоит в изучении нового; второй – в получении нового опыта.

Каждый раз, когда мы получаем новые знания, наш мозг меняется. Когда мы испытываем новое переживание, мозг также записывает его в качестве нового паттерна нервных цепей.

Поэтому, чем реже мы учимся чему‑то новому и разнообразим свою жизнь новыми впечатлениями, тем меньше синаптических связей мы создаём. По большей части, наше сознательное внимание будет ограничено использованием тех первоначальных нервных сетей из нашей генетической родословной, которые образуют наш разум. Согласно модели Хебба, когда мы зажигаем те же самые генетически унаследованные нервные цепи снова и снова, мы проживаем только генетически предопределенную жизнь. Говоря иначе, если мы повторяем знакомые, предсказуемые, рутинные и автоматические действия, наш мозг сохраняет «статус‑кво». И если принять теорему «зажигаются вместе – значит скрепляются», тогда понятно, что эти связи становятся только крепче из‑за постоянной активации одних и тех же нервных сетей. И наш мозг, по большому счёту, не развивается.

Выход из ситуации в том, чтобы постоянно усваивать новую информацию и получать новые впечатления.

                                                Развиваться, получая новые знания.

Бывает, что, усвоив какие‑то знания, мы говорим: «Я узнал сегодня что‑то новое». Но что на самом деле это означает? В основном, что мы получили фактические данные, поместили их в память и можем извлекать по необходимости или желанию. На неврологическом уровне это означает, что мы организовали нервные цепи в нервную сеть, хранящую это воспоминание. Сам процесс усвоения и хранения этого факта в мозге в качестве воспоминания оставляет отметку в нашей живой неврологической ткани.

В начале 1970‑х годов психолог Эндел Талвинг назвал подобное хранение знаний в мозге семантической памятью⁴. Семантические воспоминания охватывают информацию, которую мы узнали на интеллектуальном уровне, но не пережили на личном опыте. Другими словами, мы получили новую информацию в виде идеи, но ещё не прочувствовали. Усвоенное нами осталось только в разуме, но не в теле. Я называю этот метод создания связей текстовым, поскольку он лишен опыта. Семантические воспоминания – это просто факты, записанные в мозге, интеллектуальные или философские сведения. Такое знание существует как возможность, а не реальность.

Так что считайте усвоение новых знаний философским освоением личного опыта других людей. Это та информация, которую кто‑то другой усвоил или осознал, но мы ещё не применили её в своей жизни. Семантика – это просто факты, которые мы можем знать и вспоминать.

Например, мы можем прочитать о таком понятии, как dйjа vu. Мы можем понимать, что оно означает эффект восприятия, испытываемый человеком, когда он полагает, что переживает заново некое прошедшее событие или отрезок времени. Если мы заложим такое определение себе в память, сформировав необходимую нервную сеть, мы получим семантическое воспоминание об этом понятии. Однако когда мы сами переживаем ощущение dйjа vu, такое определение внезапно кажется плоским и не отражающим его подлинной сути.

Все мы знаем книжных умников, то есть людей, имеющих внушительный запас семантических воспоминаний, хранящихся в неокортексе. Однако не все семантические воспоминания включают такую информацию, которая сможет помочь участнику телевикторины «Рискуй». (Российский аналог «Своя игра».) Возьмите для примера телефонные номера. Если два человека захотели обменяться телефонами, но ни одному из них некуда записать номер, им придётся доверить его своей семантической памяти. Мы не можем пережить это на опыте, так что акт запоминания номера остаётся почти полностью в области семантической памяти.

Тем не менее, полностью полагаясь на семантическую память, мы подвергаем себя риску. Большинству из нас трудно удерживать семантические воспоминания длительное время; поэтому такой тип памяти называют ещё кратковременным. Мы не переживаем эту информацию во всей полноте. Когда кто‑то называет нам телефонный номер, мы воспринимаем последовательности цифр на слух, но если этим наша активность ограничивается – услышать и повторить, – мы полагаемся только на один орган чувств. Часто не получается сформировать достаточно сложную нервную сеть, чтобы с лёгкостью вспомнить услышанный телефонный номер по прошествии какого‑то времени – минут, часов или дней.

Большинство воспоминаний, которые мы усваиваем интеллектуально, в форме знаний, почти наверняка становятся кратковременными. Они доступны какое‑то время, а потом словно изглаживаются из памяти, пока кто‑то или что‑то не пробудит их снова.

                                                       Картография наших знаний.

Направляя внимание на новые идеи и удерживая их в уме достаточно долго, мы синаптически кодируем это знание в неокортексе. Цель данного действия в том, чтобы в дальнейшем усваивать новые понятия.

Читая книгу или слушая лекцию, мы обучаемся путём проведения ассоциаций между новыми сведениями и знакомой информацией. Когда мы интегрируем это знание с уже имеющимися, в мозге словно выстраивается трёхмерная карта. Новые дендритные связи, формирующиеся для обработки и хранения знаний, только что усвоенных нами, действуют как проводящие пути, проложенные нашим сознательным вниманием, чтобы мы могли вспомнить эти сведения в будущем. Нервные сети, которые ассоциируются с этой информацией, теперь будут включаться в правильной последовательности, очередности и комбинации, чтобы напомнить нам об этом знании. «Вспоминать» – значит «напоминать», и эти свежесформированные нервные цепи оживляет наше сознательное внимание, вырабатывая соответственный уровень разума. И все это делает возможным фундаментальная пластичность нашего мозга.

Согласно кредо «зажигаются вместе – значит скрепляются», может потребоваться многократное напоминание для создания семантической памяти. Чтобы продлить существование любой синаптической связи, требуется многократная активация. Когда мы запомнили новую информацию, у неё появляется специальное место в мозге, чтобы наше сознательное внимание могло активировать её снова и снова и мы могли использовать то, что усвоено нами на интеллектуальном уровне. Теперь мозг географически размечен для записи мысли.

Допустим, что у нас никогда не было собаки, но мы подумываем завести щенка. Почитав книгу о кокер‑спаниелях, мы можем узнать о породе, психологических характеристиках собаки, её предпочтениях и т. д. Когда мы рассматриваем иллюстрации в книге, они также отпечатываются в качестве воспоминаний, которые будут ассоциироваться с новыми идеями о кокер‑спаниелях.

До тех пор пока у нас будет сохраняться намерение запоминать эту информацию, каждый раз, когда мы будем узнавать что‑то о кокер‑спаниелях, будут создаваться новые связи с соседними нейронами. Эти соседние нейроны могут иметь ограниченную ассоциативную память о собаках (поскольку у нас никогда не было собаки), однако мозг выстроит паттерны, основываясь на любых знаниях о собаках и возможном жизненном опыте, связанном с ними. В понятиях Хебба сильные сигналы (то, что нам уже известно о собаках) помогают зажечь соседние нейроны; мы пытаемся создать связи, основываясь на том, что ещё только узнаем о кокер‑спаниелях.

Думая о том, что мы только что узнали о кокер‑спаниелях, мы в действительности зажигаем эти паттерны и закрепляем знания. Мы запоминаем и мысленно прорабатываем новые знания, укрепляя нейронные связи, чтобы подготовить себя к тому, что значит быть хозяином новой собаки. Теперь у нас имеется интегрированное понятие о кокер‑спаниелях, с выстроенной нервной сетью. (Наш последующий опыт обладания собакой ещё больше обогатит эту нервную сеть.)

Как мы теперь знаем, нервная сеть представляет собой миллионы нейронов, зажигающихся вместе в различных отделах и модулях по всему мозгу. Они группируются, формируя сообщества нервных клеток, действующих в унисон, сплочённых своей принадлежностью к определённому понятию, идее, воспоминанию, навыку или привычке. Целые паттерны нейронов по всему мозгу становятся связаны через процесс обучения, вырабатывая уникальный уровень разума.

                                                               Выращиваем мозг.

Наша способность к обучению в действительности произрастает из возможности нашего мозга образовывать синаптические связи.

В статье, опубликованной в начале 2000‑х годов в «Нью‑Йорк таймс», Андерс Эрикссон, доктор философии и психологии при Государственном университете Флориды обсуждал свою работу, направленную на обнаружение факторов, определяющих, насколько тот или иной человек хорошо приспособлен для выполнения той или иной задачи. Ранние эксперименты Эрикссона были связаны с памятью. Он обращался к участникам эксперимента с просьбой прослушать ряд случайных цифр, запомнить их, а затем повторить в той же последовательности. После 20 часов тренировок один из участников эксперимента улучшил свой навык настолько, что оказался в состоянии запомнить 20 цифр вместо 7, как в начале эксперимента. После 200 часов тренировок этот участник был в состоянии запомнить до 80 цифр!⁵

Эрикссон с удивлением обнаружил, что запоминание в большей степени зависит от когнитивных способностей. Он предполагал, что генетика играет главную роль в том, насколько хорошо тот или иной человек запоминает информацию. Однако изначальные различия в способности к запоминанию, проявляемые участниками его эксперимента, были преодолены умениями каждого из испытуемых кодировать информацию.

Тщательно продуманные задания, выполнявшиеся ими, включали постановку целей, получение немедленной обратной реакции и применение концентрации внимания. Запоминание этих цифр представляло собой семантическое заучивание в чистом виде, и такая практика (приводившая к многократному зажиганию последовательностей нейронов, используемых для хранения цифр) привела к улучшению навыка.

                                                          Сила внимания.

Ключевым компонентом создания нейронных связей для семантических данных (запоминания) является сфокусированное внимание. Когда мы мысленно обращаемся к тому, что учим, мозг намечает для себя информацию, на которой сфокусировано наше внимание. С другой стороны, когда мы не уделяем полного внимания тому, чем заняты в настоящий момент, мозг активирует массу других нервных сетей, которые могут отвлекать его от первоначального намерения.

Без концентрации не возникают синаптические связи и воспоминания не хранятся.

Другими словами, мы не создаём долговременных воспоминаний.

Более того, чем сильнее концентрация, тем сильнее сигналы, направляющиеся к соответствующим нейронам, что ведёт к более высокому уровню активации. Внимание порождает стимулы, повышающие нормальный порог зажигания нейронов, и тем самым побуждает нейроны объединяться в новые команды.

Профессор Майкл Мерзенич, доктор философии из Сан‑Франциско, ведущий мировой исследователь пластичности мозга, наблюдал в своих исследованиях, что формирование нейронных связей происходит только тогда, когда человек уделяет внимание стимулу⁶. Все типы стимуляции должны вызывать образование новых нервных цепей в мозге, но если мы не будем направлять внимание на стимулы, нейроны ни за что не образуют сильных, долговременных связей. Требуется внимание к тому, что мы изучаем, и присутствие разума, чтобы мозг мог сфокусироваться на желанных входящих импульсах и в полной мере активировать соответственные цепи.

Давайте предположим, что прямо сейчас, пока вы читаете эту главу, ваше внимание полностью захвачено ею. А теперь остановитесь на секунду и прислушайтесь к звукам вокруг. При чтении вы не обращали внимания на внешние стимулы и могли не замечать звука работающего компьютера или тиканья часов.

При отсутствии посторонних звуков мозг не создает никаких синаптических связей, кроме тех, на которые направлено активное внимание. Направляя внимание, или применяя сфокусированную концентрацию, мы создаём долговременные воспоминания. Тем самым мы повышаем эффективность нашего обучения.

                                             Развиваться, получая новые впечатления.

Помимо обучения, имеется еще один способ образования синаптических связей в неокортексе – посредством нашего жизненного опыта. Опыт обогащает мозг и по этой причине создаёт сильнейшие, наиболее долговременные синаптические связи.

Вы, вероятно, слышали выражение: «Опыт – лучший учитель». Кто бы ни ввёл его в обиход, у этого человека, вероятно, не было того понимания физиологии и химии мозга, которым мы обладаем сегодня, но это высказывание правдиво даже в большей степени, чем предполагает его изначальное значение. Если цель любого обучения – возможность вспомнить информацию спустя какое‑то время, тогда опыт в форме эпизодических воспоминаний, ассоциируемых с известной информацией, хранящейся в неокортексе, преодолевает за нас эту дистанцию.

Психолог из университета Торонто, Эндел Талвинг назвал такую память эпизодической, потому что она опирается исключительно на наш личный опыт. События, связанные с людьми и вещами в конкретном месте и времени, заявляет он, имеют больше вероятности храниться в долговременной памяти. По его мнению, в отличие от фактов и интеллектуальной информации, эпизодические воспоминания вовлекают тело и органы чувств так же, как разум. Они требуют нашей полной вовлечённости.

Эпизодические воспоминания – это то, что мы усваиваем из личного опыта. Например, мы можем сознательно провести связь между временем и местом и человеком и вещью – или иной подобной комбинацией. Такие паттерны личного опыта встраиваются затем в неврологический каркас неокортекса. Мозг сохраняет эти эпизодические воспоминания посредством различных неврологических процессов, в отличие от семантических воспоминаний.

Нам гораздо легче хранить воспоминания о чувственном опыте в долговременной памяти, чем семантически усвоенную информацию. Я без малейшего усилия могу вспомнить Брайана М., сидевшего рядом со мной на уроках химии, и его привычку накручивать на карандаш свои светлые волосы, а также слабый серный запах, витающий в воздухе после опытов, и модель атома из зубочисток и пенопласта, висевшую на флуоресцентных креплениях. И разве мне забыть тот случай, когда Бобби О. на одном из скантрон‑тестов не смог «побить мартышку» (номер на кривой с отметками, которую наш суровый преподаватель химии, м‑р А. приписал обезьянке, произвольно заполняющей круги). Я отчетливо помню стул с металлическими ножками, в который вжимался в ожидании, пока м‑р А. проблеет своим тонким голосом мои отметки. Как я ненавидел эти моменты жгучего ?