Беззащитный ...Валерий Рыженко.
БЕЗЗАЩИТНЫЙ.
Вначале сентября осень ещё приветливо балует игривыми, искристыми лучами бабьего лета. Зачаровывает красотой разноцветья, золотистыми красками. Запахом опавших листьев. Пушистыми белыми тучками, похожими на небольшие островки, в ярко лазурном небе. Погода тёплая, но небо частенько застёгивается хмурью и выплёскивает короткие, словно просеянные дожди. На листьях зелень перемешивается с желтизной. Всё чаще и чаще вместо коротких дождей срываются серые продолжительные хлюпающие. Замешивается вязкая грязь. Деревья никнут, обвисая водянистыми ветками, и оголяются. Сыро и холодно. Выпадает первый снег.
Осенние воспоминания. Одни сумрачные, сырые и слякотные, другие пробиваются порой туманной проседью, иной раз светлым, ясным днём с горьковатым дымком костров на огородах, запахом поспевших зарумянившихся яблок, тёмно-синих слив, желтоватых груш с лёгким розоватым отливом на боках... О чём думается? Какие цвета и краски нагоняет осенняя природа? У каждого свои.Одна осень притоптывает и гнёт, другая радует?Но как бы там не было, а пришла осень, надеешься, что, может быть, и протопчешь ещё тропинку к зиме. Протопталась тропинка. Порадовался, Да вот пришло письмо мне с посёлка, где я родился. «Пошта Украины».
За лесами и полями, за буграми и холмами вдали от хором красных в степи с ветром вольным, жил, да был посёлок. С пыльными улочками, да петляющими переулочками и закоулочками. С белоцветными акациями и высокорослыми тополями, с загустевшими сиреневыми палисадниками и раскидистыми садами яблоневыми. С лавочками и скамеечками, с домами из камня белого, с дворами просторными.
Посёлок не то, что большой, но и не крохотный, а махонький. В ладошку вместить можно было, и на ладошке рассмотреть. В сотню, а, может быть, в две сотни мужичков и баб, да ребятишек. В другие руки он не просился, на чужое хозяйство не зарился, к чужому добру не подбирался, своё не отдавал и от родного берега к чужому прибиваться не хотел. Вдоволь всего не было, недоходно жили, но то, что было, всем хватало. Если у кого-то недоставало, то добавляли, кто мог. А кто не мог, словом поддерживал. Если кто сверх имел трудом своим, тому не завидовали, в углах не шептали, взглядом не косили, а подтягивались и наживали. Мало кто о нём знал. Давайте заглянем в него, но прежде, чем заглянуть, расскажу я о прошлом его. О том, что в памяти осталось. А после и до настоявшего доберёмся. А уж как и кому настоящее посёлка глянется от его души зависит.
По утрам летним и весенним, зимним, да осенним будилась тишь звонким говором и хлопотными делами домашними. Хозяин по мастеровому делу чинил, латал, возводил, вспахивал. А хозяйка утруждала себя тем, чтобы по красившей и ярче было. Высаживала весной цветы вокруг дома, охорашивала палисадник, подкрашивала залохматившиеся зимой рамы оконные, мыла стёкла, чтобы светёлка домашняя теплом и солнцем наполнялась, а частенько и в подмогу хозяину шла и ленцу с него стряхивала, когда тот в пустословие, а не в дело забирался. Внутри дома чисто прибирала, стены кирпичной печи подбеливала. Узорчатые занавески простирывала, веником сплетённую за зиму в углах паутину осаживала. Потускневшие цветы из фольги в дедовских и прадедовских иконах на новые меняла и за мальцами крепкий пригляд держала.
И так из года в год обустраивался посёлок. Не так чтобы богато, но и не совсем худо и ладилось складно и живо. Военную пору забывали и надежду на будущее возлагали. А когда солнышко просыпалось и на посёлок свет лучистый и искристый бросало, высыпала ребятня малая и голосистая. Зимой в снежки играла и крепости снежные строила, снеговиков лепила, а деда Мороза с мешком подарков и Снегурочкой как самого дорого гостя встречала. Весной в гурьбу собиралась и по балкам с подснежниками, да ландышами рассыпалась. А летом на речке, да ставках день деньской забавлялась, осенью мамкам и папкам в садах яблочных и сливовых, медовых, да грушевых помогала. Споро и складно жизнь текла, углы совестью закругляла. Вечерами гармошки, баяны, частушки, да песни лихие. Всё, что в душу за день набиралось, то вечером и выплёскивалось. Мужички не богатырские были, силой не славились, друг перед дружкой не выставлялись, душу и ум не в хвальбе, а в делах держали. Руками ловкие были. Подворье вывести, дом возвести, толоку справить дело лёгкое и быстрое. Собрались. Кто за мастерок, кто за пилу, кто за топор. Заплясала работа. С утра только фундамент был, а к вечеру ветрениц на шиферной крыше зажужжал. Хозяин и хозяйка в пояс кланялись. А уж после рюмки что чечётку, что барыню, что вприсядку, что хлопками дробь рассыпали. Под стать душе. Что привлекало, то и в дело подбиралось. А бабы, как цветы полевые. Шаль разноцветную на плечи и закружат, завьются. По ровной дорожке жизнь шла. Порой и сбивалась, мужичок хмельным побаловался, а баба с бабой межу не поделили да быстро и выпрямлялась. Весельем через край жизнь не переливалась, трудом не умалялась. Не в широких берегах и не в узких, а посерёдке бежала и ни кому не мешала.
И жил, да был бы посёлок и в большую жизнь вышел бы, а пришло недуманное и нежданное. Не с дальних гор накатилось и не с чужих плеч свалилось. Не сказочное, а житейское. Исчезли из посёлка мужички да бабы с ребятишками, словно выветрились, будто кто-то подхватил и унёс. А куда? У кого бы спросить? Спросить есть у кого, не все выветрились, да другими они стали. Неразговорчивые. Слова не вытянешь. Что им не говори и как, ни слова в ответ. Даже здороваться и то перестали. Если бы кручина малая перехватила, то с ней можно было бы справиться, а перехватило то, что ни души, ни слова не имеет, что всё забирает, а обратно ничего не отдаёт. Пройдём вначале по главной улице «Интернациональная», так называли её, пока она не исчезла, а если вернётся, то Бог его знает, как её назовут, а если не вернётся и такое может быть. С главной потом и до закоулочков доберёмся, если не заблудимся.
Поиспортилась главная улица. А была дорога ровная, да гладкая. Даже в асфальт «одели», а сейчас асфальт на куски раздробили и какими-то ямами задолбили. Усеялась воронками, как оспой. Вот и первая находка. Валяется в воронке двухрядная гармошка кременчугская в мехах разорванная, а к белым и чёрным перламутровым кнопкам пальцы прилипли, силятся плясовую сыграть, да подсекли их. Оторвали от хозяина. Вытекла из них жизнь, а место, куда бы снова поселиться, так и не нашла. Может быть, это пальцы Ивана Степановича, который рядом с гармошкой лежит. Закадычный дружок моего батьки, который любил петь «Эх, Андрюшка, нам ли жить в печали...». Трудно сказать. Ведь он уже не может ни играть, ни петь. Замертвел и лицо отлетело. А ведь на войне даже не царапнуло, чужака гнал до Берлина, а на родной земле свои в земляную постель уложили.
А может быть, это Яков Михайлович, который часто говорил «Отвоевали, побили немчуру, теперь жизнь вольная заладится. Ни одну вражину на свою землю больше не пустим». Так и его голоса не слышно. Затих в земле. Приложился к своему отцу, деду... Встречайте гостя. А встречают там или не встречают, то не знаю. А рядом с ним цветастая шаль, в куски посечённая. Укрылась ею хозяйка, словно спит. Может быть, это соседка наша Анастасия Петровна. Частушки распевала, каблуками выбивала, и голос до окраин посёлка выводила. Шаль вроде её, а вот лицо какое-то другое. Белое, словно мелом помазали. Не даст голоса, не выведет частушку, скатилась с жизни. Что же Анастасия Петровна жизнь твоя хлопотная завистной кому-то показалась или частушки не понравились, или шаль цветастая приглянулась, что стряхнули тебя, как с деревьев яблочных спелые яблоки стряхивают. А может быть это и не Анастасия Петровна. Разве разберёшь по лицам кто, если лица нет.
А дальше на обочине, кажется, Виталька Захаров – товарищ мой школьный. Балагур посёлковый. Красовался и словом, и делами, а подшибли возле старенькой «Победы», на которой он ездил и металлолом собирал. А то и посельчанам помогал. Прицепит тачку к «Победе», и где сена накосили, хоть в овраге, от того места и вёз. Не за бутылку, а не мог переносить, когда видел, как мужик или баба под мешком травы горбатились. Накрыли его обломки «Победы» не за слово и не за дело, а так для общего порядка. Для напоминания, чтоб не рыпались мужички и бабы, а знали, что главные не в посёлках, а в городах. Вокруг него клубные духовые инструменты разбросаны: корнет, альт, басы, барабан и мужики среди них в раскидку. Кто на спине, кто лицом к верху, а кто так вывернулся, что глаза отводи. Это поселковая похоронная команда. Хоронили кого-то, да на собственные похороны попали. Со степи пальнули. Не то «Градом», не то «Ураганом». Не важно, как называется, а то, что оно с жизнью человека не считается.
В конце главной улице крепкое кирпичное здание. Это депо. Мужички в нём мастерили. Кто на какую ухватку был и к чему прилажен. За место держались. Другого заработка не было. Душа не ладилась с такой работой не потому, что спина гнулась, а потому что сверх хлебной копейки больше не давала, но и той радовались и копили. В первую очередь на ребятню тратили. Сами ещё толком из шахтёрок и застиранных кухонных фартуков не выбрались. По деревянному мостику и в цех заглянем. Станки токарные, фрезеровальные сами по себе работают, а токарей, фрезеровщиков, инструментальщиков не видно. Стружка змейкой вьётся, и в горку складывается. Отработались мужички. Загрузили станки и вышли из цеха отдохнуть. В будку в посадке направились, где в перерыв в домино щёлкали. Байки рассказывали, делами домашними делились, тормозки с нехитрой снедью раскладывали, а зашумело, вспыхнуло, паленым воздухом дохнуло с бугров. Деревья, как траву на лугу скосило, а куда мужичков разбросало, то Бог ведает. Из депо дорожка выведет в центр посёлка. К магазинам. Их три было: хлебный, промтоварный, продовольственный, а за ними больница. Неказистая была, а посельчанам помогала. Бродит взгляд по посёлку за что ухватиться, а ухватиться не за что и как в пустоту падает. Не поле ровное, и не поле вспаханное, а кучи отходов. За больницей двухэтажное кирпичное здание стояло. Детский сад с площадкой. Качели качаются, игровое колесо крутится, мячи скачут, а ребячьего голоса не слышно. Видно, как и мужички куда-то вышли.
Не заканчивается на этом сказ, а только начинается. Был посёлок махонький, жизнь складно, да ладно текла, мужички да бабы в достатке радовались, не в достатке не грустили, себя в совести воспитывали и тому ребятишек учили, в строгости их держали и баловству меру давали, к большой жизни готовили, да не стало посёлка. Как бритвой сбрили. Накатилось на него то, что глазом не увидишь, рукой не потрогаешь. Ненависть хлынула и главное Слово упустили. Не языком болтливым оно рождалось, а душой чистой и незамаранной, и не только языком передавалось, а памятью, поступками, воспоминаниями. Защищало оно, веселило, жизнь поднимало, горе отбивало, на праздники собирало, любовь и веру прививало, тесно друг с другом держало, Корня оно векового, да пошатнулось. Думалось, что Слову этому и сносу нет. А Слово то «Родина». Этим Словом и судьба рождается. В этом Слове и прошлое, и настоящее, и будущее. Отошёл от Родины, отступился, забыл, променял и слова твои уже не те, и поступки иные, и душой сам другой. Раскололась Родина, трещинами посеклась, у каждого свой кусок остался, а цельного нет.
Да не всё потеряно. Балки с подснежниками и ландышами остались.
