Прозорливый Замятин... Д. Оруэлл и О. Хаксли стали его последователями

Русский писатель Евгений Замятин стал родоначальником целого литературного направления в мировой культуре – антиутопии, представление о которой дает простое перечисление имен: Набоков, Оруэлл, Брэдбери… У себя на родине он был свидетелем гигантских, поистине тектонических общественных сдвигов, когда отдельная личность, судьба которой всегда оставалась в центре внимания нашей классики, перестанет быть самоценностью. В России, которую его современник вскоре назовет «кровью умытая», он столкнется с насилием, принуждением, огромным количеством невинных жертв, что не сможет не отразиться на его творчестве.

 

Он родился в 1884 году в Лебедяни. Отец был православным священником, мать – пианисткой. Лебедянь детства – заштатный городок на берегу Дона с без малого семью тысячами жителей. В городе семь православных храмов, Троицкий монастырь и сто лавок. Фабрик и заводов – девять, главные из них – мыловаренный, два кожевенных и винокуренный.

 

«Рос под роялем, – вспоминал писатель. – Мать – хорошая музыкантша. Гоголя в четыре – уже читал. Детство – почти без товарищей: товарищи – книги. До сих пор помню дрожь от "Неточки Незвановой" Достоевского, от тургеневской "Первой любви". Это были – старшие и, пожалуй, страшные; Гоголь – был другом».

Еще в гимназии Евгений понял, что ему легко дается словесность (он писал блестящие сочинения), но совершенно противится математика – математический язык казался очень трудным, а его изучение было мучительным. Тем неожиданней оказался выбор Замятиным кораблестроительного факультета политехнического института. Как позже сам признавался, он сделал это, скорее, из упрямства, наперекор судьбе и своим способностям.

В столичном институте Евгений Замятин быстро примкнул к компании молодых людей из социал-демократов и проникся большевистскими настроениями. Замятин стал постоянным участником митингов и демонстраций.

 

В 1905 году за большевистскую агитацию рабочих его арестовали. Выйти на свободу он смог благодаря стараниям матери. Освободившись, Евгений продолжил обучение в институте.

 

Во время революции 1905 года он прошел всю положенную шкалу испытаний: арест, неотступные мысли о мешочке с порохом, оставленном на подоконнике (найдут - виселица), одиночка на Шпалерной, нелегальное проживание в Петербурге, а затем в Гельсингфорсе, в Финляндии…

 

Об этой поре своей жизни сам Замятин скажет позднее: «Революция была юной, огнеглазой любовницей, – и я был влюблен в Революцию...».

 

… «Петербург начала века – Петербург Комиссаржевской, Леонида Андреева, Витте, Плеве, рысаков в синих сетках, дребезжащих конок с империалами, студентов мундирно-шпажных и студентов в синих косоворотках. Я – студент-политехник косовороточной категории. В зимнее белое воскресенье на Невском – черно от медленных, чего-то выжидающих толп. Дирижирует Невским думская каланча, с дирижера все не спускают глаз. И когда подан знак – один удар, час дня – на проспекте во все стороны черные человеческие брызги, куски "Марсельезы", красных знамен, казаки, дворники, городовые... И чем ближе к девятьсот пятому – кипенье все лихорадочней, сходки все шумнее. Летом – практика на заводах, Россия, прибаутливые, веселые, третьеклассные вагоны, Севастополь, Нижний, Камские заводы, Одесса, порт, босяки…».

 

После «первой русской революции» Евгений Замятин повстречал свою Людмилу. Людмила Николаевна, очаровательная и по-русски общительная, стала не только верной спутницей Замятина, она была помощницей в его литературных трудах. Замятин всегда давал ей на прочтение первоначальные наброски своих рукописей, прислушивался к ее мнению, что-то переписывал. Окончательный текст она же печатала на пишущей машинке.       

 

Окончив институт, Евгений Замятин работает на родном кораблестроительном факультете преподавателем, увлекается инженерией. И начинает всерьез заниматься литературой.

 

В 1911 году Замятина высылают из Петербурга как нелегала. В Лахте родилась первая повесть Замятина «Уездное». Ее высоко оценил Максим Горький, назвав «вещью, написанной по-русски, с тоскою, с криком». С этих самых пор критики начали отзываться о Замятине не как о новичке в литературе, только пробующем слова на вкус, а как о писателе, способном уловить тончайшие настроения и эмоции и перенести их на бумагу.

После «Уездного» Замятин сблизился с группой журнала «Заветы» – Ремизовым, Пришвиным...

 

Ремизов говорил о нём в конце жизни: «Замятин не болтун литературный и без разглагольствований: за 29 лет литературной работы осталось - под мышкой унесешь; но весь - свинчатка».

 

В «Заветах» была опубликована антивоенная повесть  Замятина  «На куличках», вызвавшая большой общественный резонанс. В результате редакция журнала и сам автор были привлечены к суду.

 

Писателя сослали в Кемь, где он пробыл около двух лет. Лет пятнадцать спустя, вспоминая об этом случае, Замятин писал, не без иронии: «С этой повестью вышла странная вещь. После ее напечатания раза два-три мне случалось встречать бывших дальневосточных офицеров, которые уверяли меня, что знают живых людей, изображенных в повести, и что настоящие их фамилии - такие-то и такие-то, и что действие происходит там-то и там-то. А между тем дальше Урала никогда я не ездил, все эти "живые люди" жили только в моей фантазии…»

 

Поездке на Север предшествовала амнистия 1915 года, по которой Замятину, наконец, разрешалось легально проживать в столице. Однако симптомы болезни сердца, которая затем сведет его в могилу – «грудной жабы», - заставили, по рекомендации врачей, покинуть Петербург. Замятин уезжает в Николаев, где строит землечерпалки.

 

Специальность морского инженера и летняя практика давали писателю возможность путешествовать. Замятин побывал в Севастополе, Нижнем Новгороде, Одессе, на Камских заводах, плавал на пароходе в Константинополь, Смирну, Бейрут, Порт-Саид, Яффу, Александрию, Иерусалим. Совершая заграничное плавание в качестве практиканта на пароходе «Россия», он становится свидетелем восстания матросов на «Потемкине», впечатления от которого далее легли в основу рассказа «Три дня».

 

В Англии молодой инженер принимает участие в строительстве ледокола «Александр Невский», позже переименованном в «Ленин».

 

Замятин написал сатирическую повесть «Островитяне», вдохновленный бытом англичан. Английские джентльмены жили по твердому расписанию: в определенные часы принимали пищу, дышали воздухом, занимались благотворительностью и т. д. А главное, писатель не видит никаких преимуществ европейской цивилизации, хваленной доморощенными западниками, перед уездной Россией.

 

Замятин пишет об этом времени: «До этого на Западе был только в Германии. Берлин показался конденсированным, 80 %-ным Петербургом. В Англии другое. Здесь – сперва железо, машины, чертежи: строил ледоколы в Глазго, Нью-Кастле, Сэндэрланде, Саус-Шилдсе… Немцы сыпали сверху бомбы с цеппелинов и аэропланов. Я писал "Островитян". Когда в газетах запестрели жирные буквы: "Revolution in Russia", "Abdication of Russian Tzar" – в Англии стало невмочь, и в сентябре 17-го, на стареньком английском пароходишке (не жалко, если потопят немцы) я вернулся в Россию. Шли до Бергена долго, часов пятьдесят, с потушенными огнями, в спасательных поясах, шлюпки наготове».

На родине он сближается с Горьким и активно участвует во всех культурных начинаниях, им предпринимаемых.

 

Настала «жуткая, веселая» зима 1917-1918 гг. В головах творческой интеллигенции всяческие затеи всемирного уровня – издать классиков всех времен и всех народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира…

 

Но Октябрь постепенно гасит веру художника в революцию. Он не переходит в стан белогвардейцев, не эмигрирует из России, но он и не идет на работу к советской власти: «Практическая техника заглохла и отломилась от меня, как желтый лист» (из автобиографии Замятина).

 

«Мир жив только еретиками. Наш символ веры – ересь... Вчера был царь и были рабы, сегодня – нет царя, но остались рабы... Война империалистическая и война гражданская – обратили человека в материал для войны, в нумер, в цифру... Умирает человек. Гордый homo erectus становится на четвереньки, обрастает клыками и шерстью, в человеке – побеждает зверь. Возвращается дикое средневековье, стремительно падает ценность человеческой жизни... Нельзя больше молчать», – пишет он во время Гражданской войны.

 

В 1921 году его усилиями было создано объединение писателей «Серапионовы братья», куда вошли Зощенко, Тихонов, Каверин и прочие. Молодые мастера учились у него особому вниманию к построению сюжета, выверенности каждой фразы, образной выразительности языка.        

 

Исследователь Замятина Н.Н. Комлик пишет: «Детально описанные художником многочисленные обеденные столы крестьянско-мещанской России, на которых в изобилии расставлены «шаньги, заспенники, овыдники, студни, щи, сомовина, а то сазан соленый, кишки, жаренные с гречневой кашей, требуха с хреном, соленые арбузы, да яблоки, да мало ли там еще что» — это не просто экзотические подробности ее быта, но часть национального космоса, метатекст, в котором прочитываются бытийные воззрения народа, его национальные традиции, менталитет. Через обеденное, праздничное застолье, сопровождающее православный календарь, по которому живут замятинские герои, просвечивает мифологическая, сказочная Русь, открытая на рубеже веков и воплощенная в живописи таких художников, как Васнецов, Билибин, Нестеров».

 

Замятин превратил петроградский «Дом искусств» в своего рода литературную академию. Орнаментальный стиль Е. Замятина оказал влияние на многих прозаиков, к тому же он неоднократно выступал против «литературного раболепства», заслужив репутацию бунтаря, «внутреннего эмигранта».

 

Наиболее значительное сочинение Замятина – роман-антиутопия «Мы». Он был написан в последние годы  Гражданской   войны и, вобрав в себя литературные традиции русской и английской литературы, оказал сильное воздействие на будущих авторов великих антиутопий Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли.

 

В назидательной беседе со взбунтовавшимся строителем «Интеграла» (у которого будет затем вырезана «фантазия») – через тысячелетия – Благодетель вещает о том же, о счастье, насильственно привитом человечеству.

 

Одним из главных вопросов, волновавших писателя, становится вопрос о насилии. В неизбежной жестокости классовой борьбы Замятин видит жестокость неоправданную, осуждает Гражданскую войну как братоубийственную.

 

Его собственные взгляды на сущность революции отразились в программной статье «О литературе, революции, энтропии и прочем» начала 20-х годов, в которой революции социальной, как частному проявлению, он противопоставляет революцию космическую, универсальную, призванную противостоять всякому застою, догматизации найденной истины.

 

«Мрачное зрелище всеобщего одичания, развернутое перед читателем в последней главе романа, так знакомо и так близко нам. В этих людях, все свои силы тратящих на первобытную борьбу с голодом и холодом, мы узнаем себя; в этих развалинах мы узнаем Россию. И только одно может и должно дать нам силу жить дальше: камни от развалин так похожи на камни, приготовленные для какого-то нового, может быть, огромного и светлого здания», – пишет писатель в разгар Гражданской войны.

 

Замятин утверждал, что человеческую жизнь и жизнь всего человечества нельзя искусственно перестраивать по программам и чертежам, потому что в человеке, кроме его материально-физических свойств и потребностей, имеется еще иррациональное начало, не поддающееся ни точной дозировке, ни точному учету.

 

В 1921 году издательство З. Гржебина в Берлине предложило Замятину издать собрание сочинений в 4-х томах. За рубеж были посланы старые и новые произведения писателя, в том числе роман «Мы». Разорившийся издатель успел выпустить лишь один том, куда вошли повести и рассказы. Роман «Мы» без согласия автора был переведен на английский язык и издан в Нью-Йорке в 1924 году.

 

В СССР тотчас последовали обвинения. Резкая критика в адрес романа привела к тому, что после 1929 года Евгения Замятина в Советском Союзе больше не печатали.

 

А в 1930 году все его произведения оказываются в стране под запретом, из-за чего писатель решается уехать. Он выходит из Союза писателей и письменно просит И. Сталина разрешить ему покинуть СССР.

 

В ноябре 1931 года Замятин перебирается в Ригу, оттуда – в Берлин. Конечной точкой его путешествия стал Париж, где он обосновался в феврале 1932 года, сохранив советский паспорт.

 

В Париже Замятин пишет статьи для местных газет, рассказы, сценарии для фильмов.

 

Он очень тосковал по родным краям. «... Если бы в 1917 г. не вернулся из Англии, если бы все эти годы не прожил вместе с Россией – больше бы не мог писать», – скажет Замятин.       

 

К сожалению, еще раз увидеть родину ему не довелось. В 1937 году 10 марта писатель скончался от стенокардии. Его похоронили на кладбище в Тье, в Париже, где обычно хоронили бедных русских эмигрантов.   

 

Евгений Иванович Замятин вошел в русскую культуру не только как писатель, но и как прекрасный литературовед, разработавший собственную филологическую концепцию.

 

Дж. Оруэлл напишет о нем: «Вполне вероятно, что  Замятин  вовсе не думал избрать советский режим глобальной мишенью своей сатиры. Цель  Замятина не изобразить конкретную страну, а показать, чем грозит машинная цивилизация».

 

Но то ли время слепило себя с творения Замятина, то ли автор уловил невесомые информационные флюиды, тогда ещё эфирно колышущиеся между настоящим и будущим, однако ему удалось с гениальной прозорливостью уловить грядущее, утешая и предостерегая одновременно.

 

«Будет время, – говорил писатель, – оно придет непременно, – когда человечество достигнет известного предела в развитии техники, время, когда человечество освободится от труда, ибо за человека станет работать побежденная природа, переконструированная в машины, в дрессированную энергию. Все преграды будут устранены, на земле и в пространстве, все невозможное станет возможным. Тогда человечество освободится от своего векового проклятия - труда, необходимого для борьбы с природой, и вернется к вольному труду, к труду-наслаждению. Искусство только еще рождается, несмотря на существование Фидия и Праксителя, Леонардо да Винчи и Микеланджело, на Шекспира и на Достоевского, на Гёте и на Пушкина. Искусство нашей эры – лишь предтеча, лишь слабое предисловие к искусству. Настоящее искусство придет в эру великого отдыха, когда природа будет окончательно побеждена человеком».

 

В России роман «Мы» был впервые опубликован спустя несколько десятилетий после его написания…