Мое веснушчатое детство-4
Воспоминания поэтессы Маргариты Лосевской о своем детстве, проведенном в селе Осипово, - яркое живописание нехитрого быта советских людей военной поры. Многое она пишет по рассказам ее мамы и тетушек, бывших в годы войны уже взрослыми людьми. Благодаря простому, живому языку автора этот рассказ становится красочной картиной Ковровского района в сложные военные годы. А что такое пастыши и гаглюшки? Кому интересно - читайте дальше. Там еще много примечательных подробностей жизни в середине прошлого века!
Продолжение, начало опубликовано в рубрике "Ковров в лицах" 25, 26 и 28 июля.
Папанька (воспоминания моей мамы)
Зимой 43-го года Гостюхинская пекарня наладила выпечку чёрного хлеба на продажу по близлежащим сёлам. В это же время я стала работать продавцом в магазине посёлка Ащеринского каменного карьера. В магазине был только хлеб. Изредка завозили водку. Я покупала для семьи буханки чёрного хлеба и выпечкой караваев мы занимались реже. На работу ходила пешком километра четыре туда и обратно в темноте, по сугробам, по лужам, летом – в палящий зной. Сначала направлялась в Гостюхино, на пекарню. Там меня ждал возчик на лошади с санями или телегой. Я получала хлеб, погружала его на возок и везла в Ащеринский посёлок. В магазине было очень холодно. Он отапливался буржуйкой. Мёрзли руки и ноги. Тепло было только поблизости от печки и то один бок греется, а другой стынет. Возвращалась из Ащерина по тёмной лесной дороге пешком.
В Ащеринском карьере добывали камень. Приезжие мужики взрывали каменные пласты динамитом и уезжали. Ащеринские бабы, подростки, дети дробили каменные глыбы ломами на меньшие куски. Они же наваливали камень на вагонетки, вывозили на станцию Гостюхино, где погружали его в товарный поезд. Каторжный труд! В войну всем было тяжело.
Тётя Катя о дедушке
Уже в недавнее время на мою просьбу рассказать что-нибудь о дедушке 89-летняя тётя Катя всплёскивала руками и удивлялась: «Неужели ты не помнишь дедушку?! Он качал тебя в люльке, звал Редькой, катал на своей ноге. Нога у него – большущая, 46-го размера. Ты на ней сидела, как на санках. Он устанет катать, встанет, ходит по избе, а ты бегаешь за ним, просишь: дедя, покатай ещё! Он снова сядет на табуретку, положит ногу на ногу, ты на его стопу заберёшься, голень руками обхватишь. Он тебя катает вверх-вниз, вверх-вниз, да высоко так! А ты взвизгиваешь, смеёшься, как колокольчик. Дедушка тоже улыбается, радуется. Ты его первая внучка, любимая и на него похожа. Как же ты дедушку не помнишь»?
Весна воды
Снег посерел, осел, кругом лужи. На пруде тронулся лёд. Ребятня собралась на плотине с длинными палками, шестами. С берега прыгаем на льдины. Они плывут, покорные течению, направление которого определяется ветром и рельефом дна. Страшновато, но в то же время – трепетно, радостно плыть на неуправляемых льдинах. Ярко светит солнце. Пахнет водой, свежестью, весной. Дует приятный ветерок. Новизна ощущений, дух свободы. Перекликаемся с плывущими на соседних льдинах. То здесь, то там вспыхивает смех. Ощущаем себя путешественниками, мореплавателями. Но льдины наскакивают друг на друга, кренятся на бок. Чуть зазеваешься и можно оказаться в ледяной купели. Нужно быстро, ловко оттолкнуться шестом от накренившейся льдины и перепрыгнуть на соседнюю, горизонтально плывущую. Перепрыгивая так, мы иногда вдвоём, втроём оказываемся на небольшом куске льда, и он начинает погружаться в воду. Этот момент нельзя прозевать. Надо быстро перепрыгнуть на свободную льдину. Сейчас я удивляюсь, что все мы, безнадзорные искусители судьбы, целыми и невредимыми возвращались домой из рискованного плавания.
Снег сходит постепенно, открывая проталинки на солнечной стороне домов. На жёлтом глиняном фоне земли мы находим сверкающие радугой разноцветных огней сокровища: зелёные, жёлтые, голубые стекляшки разбитой посуды. Создаём из них калейдоскопные узоры. Любуемся разноцветным искрящимся чудом. Влажная жёлтая глина хороша для строительства, лепки. Тщательно обкладываем глиной носок своего ботинка, осторожно вынимаем ногу. Получается домик. Сверху вылепляем трубу, по низу – окна и дверь. Древесным прутиком рисуем на глине телят, овец, кошек, петухов. Играем в лапту или чижик, в классы, в прятки, прыгаем через верёвочку. Игры на воздухе – такая благодать!
Когда подсыхают поля и луга, блуждая в них, мы находим растения, которые кажутся нам вкусными: красноватые листики щавеля, прозрачно-жёлтые побеги хвоща полевого (мы зовём их пастыши); нежные сочные трубки дягиля (гаглюшки), дикий лук, мягкие пресные почки липы и другие. Это богатая аптека. Наверно поэтому при скудости домашнего питания мы не болели.
Напротив нашего дома – дом Шлюндиных. Перед ним - огромный тополь, который весной наряжается в бугорчатые красные серёжки. Он роняет их, создавая багряный ковёр у подножия. Я и мои подруги: Надя Олонцева, Аля Власова, Фая Малышева, Зоя Бардина чистим тополиными серёжками наши старенькие ботиночки. Ожидаем, что они станут красными, нарядными, новыми. Обувка наша очищается, увлажняется, хорошеет. Но, не приобретая красного цвета, подсыхает и становится прежней: серо-чёрной или серо-коричневой с облупившимся носом. Мы удивляемся, почему красные серёжки не окрасили наши ботинки. Но разочарование длится недолго. Нас ждёт весенний мир, яркий и солнечный. Мы бежим навстречу его радостям.
Лёня уходит на войну
17 апреля 1943 года нашему Лёне исполнилось 18 лет. Это означало призыв на фронт. В мае он, его друг Витя Кованов, односельчане Иван и Николай Кабины получили повестки. Бабушка очень переживала: мальчишка уходил на войну. Накануне отправки она собрала небольшое застолье. Поставила брагу. Ребята сидели при тусклом свете коптящей лампы. Чувства разлуки с близкими, непознанный мир войны, грозная неизвестность, всё это вылилось в грустную песню, которую затянули новобранцы:
Уродилася я в поле, как былинка…
Моя молодость прошла на чужой сторонке…
Пойду схожу в монастырь, Богу помолюся,
Пред иконою святой слезами зальюся.
Бабушка безмолвно плакала, укрывшись в чулане. Моя мама и бабушка собрали Лёне разношёрстную одежёнку. На ноги его 46-го размера никакой подходящей обуви не нашли. Приготовили галоши с портянками. На следующий день встали в три часа утра, чтобы идти пешком до Коврова. Лёню провожали бабушка, моя мама, Катя, Витя. Они шли с ним до Ковровского военкомата. Бабушка горько плакала, уже не скрывая слёз.
Из Коврова призывников отправили во Владимир и разместили на краю города в сырых землянках, где на полу, не просыхая, стояла вода. Их держали там долго. От сырости и холода заболел туберкулёзом лёгких и умер Витя Кованов. Болели и умирали другие новобранцы. Рослый, крепкий Лёня выстоял. Во Владимирском военкомате его определили в кремлёвские курсанты. Но через несколько месяцев он, вольный сын сельских просторов, не выдержал железной дисциплины, попросился на фронт. Сражался на Ленинградском. Его часть попала в окружение в районе Ораниенбаума.
Дядя Гора
В конце села, у гамазеи, жил ещё один бабушкин брат, дядя Гора, Георгий Иванович Кабин, с женой тётей Лизой и тремя детьми. В начале 42-го года в возрасте 39-ти лет он ушёл на фронт. Тётя Лиза не получала от него никаких писем и очень страдала от неизвестности. В декабре этого же года пришло извещение о том, что муж её пропал без вести. Вскоре тётя Лиза тяжело заболела и, спустя два года, умерла, оставив круглыми сиротами троих детей в возрасте от 5-ти до 10-ти лет. Я помню её похороны. Разноцветные георгины в гробу. Тесную толпу родственников и односельчан в избе. Ребятню, забившуюся на печку, сироты и соседские дети. Помню бездонную, безысходную тоску сиротских глаз. На столе – тёмные щи из серой капусты и кисель, такой густой, что его резали на тарелках ножом. Темнели разложенные горками ломти хлеба с картофельными очистками. После похорон осиротевших детей отправили в детдом.
Спустя 70 лет моя внучка, Алиса Бирюкова, с детства интересующаяся историей страны, семьи, разыскала на страницах интернета след дяди Горы. В декабре 1942 года среди других военнопленных он был заключён в концлагерь «Ламсдорф» в Верхней Силезии. На титульном листе личного дела узника – страдающее, измождённое лицо дяди Горы, на груди – таблица с номером 67183 и надпись: «Умер 26 июля 1943 года». В 70-ти летнюю годовщину Победы в Великой войне ещё один воин восстал из небытия, пополнив ряды Полка Бессмертия.
Весна цветения. Конец войны
Наступила весна цветения. На усадьбе, за огородом, растут мои деревья: рябина и черёмуха. Они тесно переплелись друг с другом, образовав зелёный остров. Их толстые ветви, перекрещиваясь и сплетаясь у стволов, создали удобную седловину, наподобие кресла. Я забираюсь туда, уютно сижу, невидимая в густой зелени. Осматриваю окрестности, открывающиеся далеко. Солнечные блики, проникая в крону, проскакивают тёплыми зайчиками по лицу, рукам. Ласковый ветерок нежно перебирает волосы, гладит кожу. Над головой по голубому атласу неба плывут пушистые, белоснежные облака.
Внизу, слева от моего трона, у сенного сарая, - чудесный ивовый куст овальной формы. От низа до верха он густо покрыт нежными жёлтыми барашками. Вокруг, обволакивая его цветной вуалью, роятся бабочки красно-коричневые, жёлтые, белые; голубые мотыльки; сине-зелёные с перламутром стрекозы; толстые, пушистые шмели, как россыпь бархатных мушек, на рисунчатом полотне. Эта радужная картинка и тонкий, нежный аромат ивовых цветков, смешиваясь с запахом черёмухи, рябины, наполняет меня удовольствием, радостью встречи с весной, ожиданием счастья. Впереди, подковой по горизонту, - густой зелёный лес, иногда он кажется синим. За лесом – загадочный мир с его городами, сёлами, незнакомыми людьми. Когда-нибудь я там побываю.
Однажды утром в переднюю, где мы спали, вошла бабушка и громко сказала:
- Девчонки, вставайте, война кончилась. Василий Паршин залез на крышу свово дома, палит из ружья, кричит: «Войне конец! Победа!»
Мы побежали на улицу. Дом Паршиных недалеко от нас, на другом порядке, у чистого пруда. Дядя Вася стоит на крыше, стреляет в воздух, провозглашает Победу! Из домов выбегают люди, что-то кричат друг другу, смеются, плачут. В середине села, на лужайке у плотины чистого пруда устроили пир. Расстелили простыни, полотенца, газеты. Разложили принесённую еду, у кого что было. Расставили бутыли с брагой, самогонкой. Кто-то принес заморское блюдо, американский омлет. Играют гармони, поют, пляшут, танцуют.
На круг выходит Зина Малыгина, перманентно кудрявая, с ярко накрашенными губами, в невиданно красивом шёлковом платье с кружевами на рукавах, по подолу. Заглушая всех, взвивается её пронзительный голос:
Самолёт летит, крылья стёрлися,
Мы не ждали вас, а вы припёрлися.
Самолёт летит, крылья бантиком,
Хорошо гулять с лейтенантиком.
Стоящие за моей спиной две тётеньки шепчутся, что платье на Зинке – это и не платье, а немецкая ночная рубашка, а она, дура, напялила и ходит.
Зину перебивает Яша Кокин. Изрядно хмельной, выбрасывая немыслимые коленца, вращая круглыми орлиными глазами, он выдает частушку собственного сочинения о создателях Осиповского колхоза, один из которых – его родной отец:
Сидит Кокин на берёзе, а Беспалов на ели,
Всех в колхоз они согнали, а лаптей не наплели.
Покачнувшись, он упал, но резво вскочил и выкрикнул ещё один куплет:
Помидоры, помидоры, помидоры - овощи,
Из-за леса выезжает хрен на скорой помощи.
Стройная, высокая Роза Пьянова пляшет цыганочку и поёт, обращаясь к кому-то в толпе:
Ты цыган и я цыганка, оба мы цыгане,
Ты воруешь лошадей, а я ворую сани.
На круг выскакивает кудрявый темноволосый парень и пускается вприсядку у ног Розы. Взмахнув над ним платочком, она пропела:
У милёночка мово кудри завлекательны,
На свиданье нынче с ним выйду обязательно.
Всю ночь на селе заливались гармони.
Маргарита Лосевская
Использованы фото из архива автора и иллюстПродолжение следует.