Дочь маршала Конева: «Кто-то хочет обнулить историю. Но камни мешают»

Наталия Конева рассказала о том, из-за чего отец рассорился с Жуковым, его встречах со Сталиным и отказе командовать парадом Победы

«Я видела кадры 1945 года, когда освобождали Прагу. Вы бы знали, что творилось в толпе, как армию приветствовали, обнимали ликующие граждане. Но сегодня Европа нам говорит: «Мы жертва», — удивляется Наталия Конева, младшая дочь маршала Ивана Конева. В интервью «БИЗНЕС Online» она вспоминает, почему отец выбрал сторону красных во время Гражданской войны, как его едва не репрессировали в 1937 году, о фронтовом знакомстве военачальника со своей второй женой и «закадровой» стороне взятия Берлина.

«ПАМЯТНИК НА РОДИНЕ ГЕРОЯ СТОИТ ПЕРЕД ПОЧТИ НЕЖИЛЫМИ ДОМАМИ»

— Наталия Ивановна, ваш отец Иван Степанович Конев родился в простой крестьянской семье на севере. Как деревенскому мальчишке удалось добиться таких высот?

— После того, как папы уже не стало, ко мне обращались его земляки. При этом я страшно удивлялась, почему же они все являются земляками, хотя живут в Вологодской, Кировской, Архангельской областях. Я тогда была молода, и не у кого было спросить. Тогда я начала выяснять и поняла, что деревня Лодейно, где родился отец, расположена на совершенно уникальной территории. Местные называют себя жителями поюжья. Дело в том, что там протекает колоссальной красоты река Юг. Устье Юга — поюжье — та земля, где обитали предки отца. Были там новгородцы, выходцы из Московского и Суздальского княжеств, а также местные финно-угорские племена, все они привнесли туда свой типаж. Поэтому часть местных — статные люди с голубыми глазами. И мой отец не исключение: ростом 180 см, плечистый, поскольку в молодости были колоссальные физические нагрузки. Папа был плотогоном, они гоняли плоты по северным рекам, поэтому надо было иметь недюжинную силу. А еще у него был удивительный цвет глаз. У нас ни у кого не повторилось: ни у моих сестры и брата, ни у меня, ни у моей дочки. У него были чистые голубые глаза, которые он сохранял до конца жизни. Они не тускнели, не мутнели. Это порода!

Эта земля в разное время относилась к разным губерниям. Например, в то время, когда папа родился, это была Вологодская губерния. А еще там недалеко Котлас, который уже в Архангельской области, откуда даже проще добраться до папиной деревни, куда нет прямой дороги. Знаю, что он хорошо понимал и ощущал красоту родной северной природы.

— Вы бывали на его родине?

— Да. Но почти всегда зимой. Лишь однажды была летом, и я была очарована, так как никогда не видела такой густоты и красоты лес, голубой мох, из которого торчат грибы.

Еще во время войны отец отправлял туда целую машину книг, чтобы сделать в деревне библиотеку. Для него, мальчишки, родившемся в глухом углу, это было важно. Я знаю, что у них в деревне была семья купца Попова. Они были богатыми, держали объекты инфраструктуры, покровительствовали школе, чтобы дети не росли совсем темными. Видимо, они разрешали папе брать из библиотеки книги, возможно, с кем-то из Поповых он общался и даже ощущал их своими наставниками. Для того времени Поповы были продвинутыми купцами первой гильдии, непререкаемыми авторитетами в этом глухом углу.

Хотя отца вряд ли можно назвать счастливым. Его мама умерла, когда рожала его единственную сестру Марию. Папе тогда было всего два года. Поэтому его воспитывала тетка по линии отца, также его привлекали к разной работе, ведь любая крестьянская семья — это тяжелый труд.

— Я знаю, что в родном доме вашего отца есть музей. Вы с ними общаетесь?

— Дом, в котором папа родился, — большая изба, которая на севере называется пятистенкой. Она до сих пор сохранилась, хотя ее построил мой прадед еще в 1860-х годах. Конечно, сейчас там осталось мало из оригинального быта тех Коневых. Поэтому энтузиасты отыскали в местных городках и деревнях посуду, домотканые коврики, иконы, ладанку, утварь тех времен. Говорят, что из подлинников только пузатый самовар. Когда я впервые вошла в этот дом, у меня были необычные ощущения: я была в доме, который построил мой предок более ста лет назад. Это невероятно! Там также восстановили сарай и колодец «журавль».

Сейчас у меня головная боль. Деревня Лодейно практически умерла, там почти никого не осталось. Поэтому памятник на родине Героя стоит перед почти нежилыми домами. Мне неприятно об этом думать, тем более мы не пришли к единому решению. Есть вариант сделать реплику дома в каком-то посещаемом месте и передать туда коллекцию музея. Мне жалко трогать сам дом. Пусть он останется там с табличкой, что здесь жил маршал Иван Конев.

— В какое людное место можно было бы перенести музей?

—  Есть несколько вариантов. В 100 км оттуда находится Великий Устюг. Есть рядом Подосиновец и Демьяново с железнодорожной станцией. Какой-то выбор сделать придется. Нельзя, чтобы музей был в обезлюдевшей деревне.

«МЫ БЫЛИ ЗАРАЖЕНЫ ИДЕЕЙ РЕВОЛЮЦИИ»

— Так как же деревенскому мальчишке удалось стать маршалом?

— Папа видел перед собой пример пробившихся в жизни Поповых. Поэтому ему хотелось учиться. Тогда его отправили в Николо-Пушемское земское училище, где в том числе преподавал старый русский земский интеллигент. Не будем забывать, что он учился еще до революции, поэтому в тех местах еще остались представители интеллигенции, которая считала своим долгом пойти в народ и учить детишек. Учитель хорошо относился к папе, видел, что у него есть природный ум. Там же, в училище, он получил за отличные успехи свою первую награду, о которой помнил всю жизнь, — книга «Ревизор» Николая Гоголя. У меня даже сохранился его наградной лист с гербами, печатями, подписями.

Папа был интеллектуальным человеком, уже в молодости ему хотелось выйти из той среды, что он видел вокруг себя. Он всегда много писал, у меня осталось после него много материалов и записок. А в последние годы жизни папа очень много занимался историей, аналитикой, теорией военного искусства.

А потом, когда он попал на фронт Первой мировой войны, уже появились другие наставники, которые, судя по всему, действовали очень активно. Политинформация в то время была на высоком уровне. Папа рассказывал, что они знали обо всем, что происходило в Петербурге, обсуждали это, среди них пропагандировали одни большевистскую идею, а другие, напротив, были за белых. Папа рассказывал, что к ним в царскую армию даже привозили газеты, что не приветствовалось. Он вспоминал, что все знали, что у царицы есть Распутин, который на нее влияет, а она — на царя. И это мальчик 18 лет, которого из деревни отправили в унтер-офицерскую команду!

Кстати, его сначала отправили в учебную команду, где заметили его сообразительность и что с математикой у него неплохо, поэтому определили в артиллерию. Так что на Первой мировой войне он стал артиллеристом-разведчиком, артиллерию знал еще с тех времен. Поэтому в будущем все свои наступления в знаменитых операциях, даже в Берлинской, которая была особенно мощной по артиллерийскому огню, он сам со своими соратниками разрабатывал.

— В 1916 году ваш отец был призван еще в царскую армию, а через два года вступил в ряды большевистской партии. Как вы говорите, пропаганда шла и со стороны белых, и со стороны красных. Он вам никогда не объяснял, почему выбрал красных?

— Отец как-то рассказывал об этом своим друзьям и обронил такую фразу: «Мы были заражены идеей революции». Понимаете, это носило характер массового увлечения, поддержки. Тем более отец, как человек крестьянских корней, видел, как они жили, и надеялся, что новая власть распахнет двери. Это была мечта о другой жизни, в которой, возможно, было много романтизма. Но, как я понимаю, раз они были «заражены», то эта идея большевиков была на уровне подсознания у всей молодежи, вернувшейся с фронтов и желавшей мира, земли, семьи. Все были вдохновлены. Поэтому сейчас мы, находясь на такой дистанции от тех времен, должны смотреть непредвзято, ведь революция на самом деле заражала. На нее нельзя смотреть только через призму кино, которое нам показывают. Это было многоцветье, мозаика. Таких крестьянских сыновей, как мой отец, было много, они многое повидали и считали, что будет новая счастливая светлая жизнь.

Но пройти дорогами Первой мировой войны, хотя их отправили на Восточный фронт, ему по-настоящему не удалось. Сначала он был в учебках, а затем отправили на Украину, под Тернополь, где их разоружили гайдамаки. Тогда папа впервые встретился с представителями другой политической силы, которые ратовали за свои идеи независимости. Когда их разоружили, отец пытался спрятать под шинелью шашку, но кто-то заметил и выдал его — начальник отхлестал как мог.

После этого все разъехались по своим малым родинам. Отец отправился в Никольск Вологодской губернии. Как он потом писал, земство умирало своей смертью, и все понимали, что пришла новая власть, а отец занимался ее организацией. Тогда еще не было Красной Армии, но вооруженная сила была нужна. Тем более как раз на Русском Севере началась интервенция, и надо было готовить маршевые роты. Папа как молодой комиссар Никольского уезда готовил местный военком, роты для отправки на фронт.

Конечно, солдаты уже не хотели воевать, поэтому ему приходилось их убеждать. Он был очень хорошим оратором, харизматичным, энергичным человеком, как говорили те, кто его знал. Одна из первых маршевых рот отправилась под Царицын. Когда их отправляли, одна из газет писала, что провожал на фронт «дорогой товарищ Конев».

Конечно, ему самому хотелось на фронт, он ощущал внутреннюю необходимость этого: он отправился на Дальний Восток, с которым была связана его большая часть жизни. Там он прошел Гражданскую войну. Ему было нелегко, ведь в 20 с небольшим лет ему пришлось ездить по железкам Дальнего Востока в бронепоезде «Грозный», комиссаром которого он был. Так уж случилось в его жизни, что он видел, как действовали атаман Семенов, генерал Пепеляев и Колчак.

Я обратила внимание на сохранившийся уникальный дневник отца, который он вел в 1924 году. Да, его сложно сейчас расшифровать, так как он написан карандашом. Но какие-то вещи для себя я оттуда выдернула. Например, папа писал о том, что какой смысл агитировать за новую власть среди простых ребят на поезде — сначала следовало им привить элементарную культуру: пользоваться зубной щеткой и расческой, соблюдать гигиену, а уже потом что-то говорить о мировой революции по учебнику Преображенского и Бухарина. Он даже писал, что необходимо, чтобы к ним приезжали артисты и показывали спектакли.

Там, на Дальнем Востоке, папа серьезно заболел тифом, из которого его вытащила его будущая первая жена Анна, с которой он там познакомился. Она привозила ему еду, отпаивала его морсом. У меня в архивах сохранилась справка о том, что он переболел тяжелым сыпным тифом.

В следующий раз на Дальний Восток судьба метнула отца в самый трудный 1937 год, что его спасло от репрессий. Отец оказался в пустыне Гоби в Монголии, где выполнял задачи, поставленные лично Иосифом Сталиным, — ввести особый корпус наших войск, чтобы сохранить Монголию от интервенции.

«ОТЕЦ САМ ВСЕГДА ЕЗДИЛ НА ПЕРЕДОВУЮ»

— Подождите, но как же он дорос до военачальника?

— Часто спрашивают про социальные лифты. У моего отца это получилось благодаря характеру и желанию выйти из захолустья. В итоге он попал на курсы. Наша новая власть понимала, что настоящую профессиональную армию не построить, если не прибегнуть к знаниям, которыми владели опытные специалисты — те, кто преподавал или служил в старой армии. На этих курсах усовершенствования высшего начальствующего состава (КУВНАС) Красной Армии преподавали вполне известные люди, например, министр в правительстве Керенского, представитель Генштаба царской армии — новые теоретики и старая школа протягивали друг другу руки. Эти события были важны для отца, он часто о них вспоминал. Более того, сохранились даже конспекты его лекций, а также книг не только российских авторов, но и зарубежных.

Папа говорил: «Я учился со страстью». То есть у него были эмоции, желание узнать что-то новое. Хочу отметить, что он читал книги не только по специальности, но и художественную литературу. Он был уверен, что кругозор — это особая вещь. У меня в библиотеке стоят книги в тонких обложках, которые были выпущены в 1941–1944 годах. Видимо, тогда тоже понимали, что во время войны человеку нужны минуты, когда он может взять в руки не только донесения, указы, директивы. Я была очарована этим. Например, папа читал историческую книгу про Багратиона или, что меня поразило, о Римском-Корсакове или о Пржевальском. Казалось бы, где война, а где Пржевальский!

После курсов отца, как человека, подающего надежды, отправили в особую группу Военной академии им. Фрунзе, которую он окончил в 1934 году. Вместе с ним тогда учились многие, проявившие себя на войне люди, многие стали элитой в годы Великой Отечественной войны. Там был сгусток всего передового, что им могли бы дать. К несчастью, многие, кто преподавал там, были расстреляны в 1937 году. Я читаю фамилии и с ужасом понимаю, что эти люди — учителя моего отца. Прекрасные лекции по истории инженерного дела читал тот самый генерал Дмитрий Карбышев. А начальником академии был один из первых маршалов, Шапошников Борис Михайлович, к которому отец относился как к наставнику и учителю. Тот показывал, что такое высокопрофессиональный человек, он был эрудированным, любил искусство, был женат на солистке Большого театра. Слушатели его звали «наша энциклопедия».

Я помню прекрасную историю. Однажды Шапошников, когда отец еще командовал полком в Нижнем Новгороде, приехал с проверкой. Отец в это время был в отъезде. Тогда Шапошников, по его воспоминаниям, сказал: «Командир уехал? Хорошо, я подожду». Отец с уважением говорил, что тот не стал проверять полк без командира: «Я проверяю, но ты командир, поэтому не собираюсь делать это втайне от тебя. Хочу, чтобы ты понимал, где твои достижения, а где — неудачи». Никогда не дискредитировать командира — это важная мысль. Поэтому отец сам всегда ездил на передовую, всегда разбирался с командирами, объяснял. В современной жизни это тоже важно.

— Я читала, что Ивана Степановича называли «солдатским маршалом». Почему, как думаете?

— Расскажу одну историю. На фронте с отцом был генерал Крайнюков Константин Васильевич. Он был членом военного совета, который занимался вопросами тыла, обеспечения, работой с личным составом. Сначала 1-м Украинским фронтом командовал генерал Ватутин Николай Федорович, который попал под обстрел бандеровцев на Украине, получил тяжелую рану и его эвакуировали в госпиталь в Киев, где он скончался от заражения крови. После того, как Ватутин ушел из жизни, отца назначили командовать этим одним из самых больших фронтов. Крайнюков писал, что когда приехал мой отец, то он первым делом сказал: «Завтра, Константин Васильевич, по нашим армиям проедемся, а сейчас расскажите, как снабжаются, питаются солдаты, какая горячая пища, что у них с обмундированием. Давайте сядем и об этом поговорим». Я недавно прочитала этот момент в воспоминаниях Крайнюкова и подумала, что если бы его это не поразило, вряд ли бы он стал об этом писать. Я так думаю, что именно это отношение к рядовым передавалось из уст в уста. Поэтому люди знали, что приехал командующий, для которого ты не просто винтик в его гениальных планах, а человек, о котором нужно подумать.

Еще хочу добавить одну деталь. Некоторые люди в мемуарах о войне вспоминали, как двигали армию, как форсировали реку, завоевывали плацдарм, вошли в город, а некоторые — откуда это? — писали о том, какими были наши солдаты. В наших солдатах была крестьянская закваска, они не боялись физического труда. Не секрет, что в составе армий были люди разного социального положения, но большинство были из районов и сел нашей страны.

— Вы отметили, что именно то, что вашего отца отправили на Дальний Восток, спасло от репрессий. Почему вы считаете, что ему это угрожало?

— Дело в том, что судьба свела его с еще одним учителем, о котором он был всегда высокого мнения. Это был генерал довоенного времени Иероним Петрович Уборевич, который командовал Белорусским военным округом. Именно там оказались все те будущие маршалы, включая Георгия Жукова, моего отца, Матвея Захарова, Кирилла Мерецкова и других. Известно, что Белорусский округ всегда был на острие, так как нередко враги шли именно через Белоруссию на Москву и Ленинград.

В армии в 1937 году начались репрессии, поиски врагов народа. Под этот напор репрессий попали многие люди, которых отец лично знал, например, Василий Блюхер, Александр Егоров и Иероним Уборевич. Уборевич очень хорошо относился к отцу и видел в нем способного человека. Отец рассказывал, что Уборевич мог ночью поднять их и вместе со своей дивизией отправить в марш-бросок. Он готовил армию к войне, понимая, какие вещи стали происходить в Европе.

Когда начали сгущаться тучи, все поняли, что что-то будет происходить. Был 1937 год, уже многие исчезли. Даже на отца был донос, что якобы он на митинге неправильно оценил роль Сталина. Так что он тоже писал оправдательные записки, которые сохранились в его личном деле. Но поскольку сложилась трудная ситуация на Дальнем Востоке, наше правительство решило ввести войска в Монголию. Поскольку Конев имел авторитет человека, который знает Дальний Восток, поэтому, видимо, Сталин решил отправить его туда. Незадолго до отправки его вызвали к Сталину из Минска по тревоге: «Ничего лишнего не берите, только необходимое, и срочно приезжайте». Отец думал, что или совсем все плохо, или выживу. С таким настроением он уезжал из Минска. А всего за пару дней до этого он был в квартире Уборевича, отец вспоминал, что тот был мрачным и, видимо, ощущал, что находится под угрозой.

В Монголии отец просидел довольно долго. Там, в степях, они блестяще выполнили свою задачу, был бросок через пустыню Гоби, чтобы отрезать все возможности занятия Монголии и отстоять ее независимость. Туда ввозили не только еду, но и дрова, так как отапливать было нечем. Там была тяжелая обстановка, но, видимо, Монголия была так далеко, что туда не дошли репрессии, хотя отец был любимым учеником Уборевича, которого расстреляли как врага народа.

«ОТЕЦ ПОДПИСАЛ ЭТУ СТАТЬЮ, НА ЧТО ЖУКОВ БЫЛ ОЧЕНЬ ОБИЖЕН»

— Насколько знаю, Георгий Жуков тоже примерно в те годы был в Монголии. Когда они познакомились?

— Отмечу интересную историческую деталь: именно те войска, которые отец в Монголии приводил к определенному уровню боеготовности, потом воевали с Жуковым на Халхин-Голе. Возможно, там они тоже пересекались, я не знаю. Но в Москве встречались точно, потому что отец приезжал докладывать Сталину о ситуации в Монголии. Тогда в 1938 году собирались в узком кругу на ближней даче Сталина, и он расспрашивал не только про боевые, но и бытовые подробности. Отец рассказывал о быте и нравах монгольского народа, что для него было в диковинку, так как до этого он там не был. И Сталину, как я понимаю, тогда доклад отца понравился.

Потом они встречались с Георгием Константиновичем во время знаменитой игры, когда Жуков командовал «синими» и выиграл, тем самым показав, что произойдет после нападения Гитлера. Мой отец тоже там был. После этой игры переназначили  командующих в округах. Все прекрасно понимали, что грядет война. И моего папу тогда отправили командовать Северо-Кавказским военным округом. Штаб был в Ростове-на-Дону, туда переехала и его семья. А утром 22 июня туда же позвонил моему папе Жуков и просил срочно вылететь и возглавить 19-ю армию, которая стояла под Черкассами на Украине.

Во время войны отец часто встречался с Жуковым. Они всегда оказывались на важных направлениях, которые дают историком возможности сопоставлять и рассматривать психологические нюансы и тонкие вещи. Да, конечно, это были два сильных человека, я тут готова сослаться на мнение Александра Василевского, который знал обоих очень хорошо, тем более возглавлял Генштаб во время войны и сам планировал и разрабатывал многие операции. Он писал: «Г. К. Жуков — одна из наиболее ярких фигур среди полководцев Великой Отечественной войны. Пожалуй, столь же сильный характер имел И. С. Конев. По моим наблюдениям, он любил много бывать в войсках». Сначала в битве под Москвой, потом на Курской дуге, так как отец возглавил Степной фронт, и Жуков приезжал, чтобы координировать действия фронтов. Потом они встречались на Украине, в Польше и, наконец, в Германии, где два фронта — 1-й Белорусский и 1-й Украинский — брали Берлин.

Сталин хотел первым взять этот город, поскольку у него были донесения разведки, что союзнические войска собираются первыми взять Берлин и даже назначили командующим фельдмаршала Монтгомери. Он был предназначен для этой роли. Поэтому в нашей армии даже была шутка: «Хотелось Монти взять Берлин, да не вышло». Сталин понимал, что конец войны — это вишенка на торте. И тут важны стремительность, динамика и темпы наступления, чтобы ни у кого не было возможности изменить ход истории. Для Сталина как политика и стратега было важно поставить точку в войне, поскольку именно победители пишут историю. Поэтому Жуков и Конев должны были наступать на Берлин, а Рокоссовского отправили севернее.

Сталин вызвал моего отца и Георгия Константиновича в Ставку и на карте (я ее видела) провел разграничительную линию до города Люббен — это примерно 60 км от Берлина. У фронта моего отца была задача выйти на Эльбу и там встретиться с американцами. Но, как рассказывал папа, уже тогда на встрече со Сталиным хоть и не говорилось прямо, но подразумевалось, что кто первый войдет в город, тот его и возьмет. Но во время Берлинской операции были свои эмоциональные моменты. Так, фронт Жукова замедлился на Зееловских высотах, которые были предназначены, чтобы задержать наступление наших войск. Так что маршал, нацеленный на Берлин, был вынужден пробивать хорошо укрепленную оборону немцев.

17 апреля (это был важный день для отца) наступление его войск было стремительным и эффективным. Позвонил Сталин, спросил, как дела. «Хорошо, товарищ Сталин, преодолели первую линию, прорвали оборону немцев, идем ко второй», — ответил мой отец. Тогда Сталин сказал, что у Жукова дела замедлились: «Вы не могли бы через ваши боевые порядки пропустить войска Жукова?» «Зачем? — честно спросил мой отец. — Мы имеем возможности и силы, чтобы повернуть две танковые армии на Берлин». Сталин издал указ. Отец тут же позвонил своим командармам Павлу Рыбалко и Дмитрию Лелюшенко, которые двинули армаду танков вперед на Берлин. Они довольно быстро прошли вторую линию обороны, преодолели реку Нейсе.

Однако в Берлине решили разводить войска. К концу апреля Сталин провел новую разграничительную линию, и войска Рыбалко, которые уже практически были на траверсе рейхстага, надо было отводить. Конев позвонил и сказал: «Павел Семенович, надо отводить войска. Это приказ». Как писал отец, это было трудное решение, но приказ есть приказ. Войска отвели за новую разграничительную линию. Да, наверное, эмоционально было нелегко. Но все равно после войны было великое единение людей, достигших победы.

— Известно, что в 1946 году, когда на Жукова посыпались обвинения в присвоении себе заслуг в победе над Гитлером, ваш отец, как и прочие генералы, высказался в поддержку. Но спустя 11 лет, напротив выступил на стороне противников и написал статью, в которой утверждалось, что «Жуков не оправдал доверия партии, оказался политически несостоятельным деятелем, склонным к авантюризму в понимании важнейших задач внешней политики СССР и в руководстве Министерством обороны». Как думаете, почему?

— В 1946 году Сталин собрал Высший военный совет, на который пригласил моего отца, Рокоссовского, Рыбалко, Соколовского и других. Там был поставлен вопрос, что Жуков неправильно позиционирует себя и свою роль в войне, что все победы приписывает себе, неправильно себя ведет. И это досье на Жукова было доложено Сталину. Отец откровенно рассказывал об этом эпизоде Константину Симонову, хотя дома об этом знаковом сюжете не упоминал. Так вот он рассказал, что в ту минуту понял, что сгущаются такие тучи, когда Георгия Константиновича могут репрессировать. Сталин был очень недоволен: «А что мы сидели и делали, Георгий Константинович?» Тогда отец подумал, что или пан, или пропал — выступать надо было первым. Тогда он встал и сказал, что да, у Георгия Константиновича может быть непростой характер, его можно критиковать, но он честный и порядочный человек, который во время войны был на передовой, жертвовал собой для того, чтобы добиться победы. Защитил, одним словом. Потом выступали в защиту и другие военачальники. Поэтому Сталин понял, что военные не приветствуют его шаг. Все-таки после войны он должен был прислушиваться к мнению таких авторитетных людей. Поэтому Сталин решил не предпринимать никаких жестких шагов, а отправил Жукова командовать Одесским военным округом.

— Я читала, что якобы в начале войны, напротив, Жуков спас вашего отца, которому грозил трибунал.

— Все эти истории про то, кто кого спасал, были написаны значительно позднее, уже после довольно неприятной для отца истории в 1957 году, когда во времена Никиты Хрущева Жуков вмешался в политическую интригу. Хрущев ощутил в Жукове ту силу, которая его очень пугала. Сегодня мы называем это бонапартизмом, кстати, не вижу в этом ничего плохого и оскорбительного, когда сильный волевой человек, представляющий силовые структуры, замешан в политике. А Жуков говорил на пленуме, что ни один танк без его ведома из ангаров не выйдет. Хрущев от этого напрягся. Материалы того пленума опубликованы. В итоге отец получил статью из главного политуправления, где сказали печатать под своим именем. Он всю ночь сидел и что-то правил. А говорилось в ней, что Жуков преуменьшал роль партии, не учитывал того и сего. И там была использована как раз фраза про бонапартизм. Да, Жуков вмешался в политическую борьбу, где проиграл Хрущеву.

Отец подписал эту статью, на что Жуков был очень обижен. С тех пор прошло много времени, но в мемуарах Жукова эта обида читалась. «Ты что, не можешь написать опровержение?» — спрашивал он у моего отца. «Вы же знаете, что опровержение никто не напечатает, потому что это точка зрения партии, а партия у нас — закон», — ответил отец. Поэтому их отношения были испорчены, Жуков отцу даже книжку воспоминаний не прислал.

А уже потом появилась история про то, что Жуков спас моего отца после Вяземской катастрофы. Но тех, кто тогда присутствовал при принятии решения в отношении папы, уже нет на свете, включая Молотова и Ворошилова. Я знаю только один документ, который улетел в Ставку после тех событий, — это шифровка, подписанная моим отцом, начальником Западного фронта Василием Соколовским и членом военного совета Булганиным. Они писали, что из-за сложившейся на фронте обстановки просят объединить все фронты под одним командованием. А для того, чтобы действия были эффективными по отражению страшного удара немцев, просили, чтобы объединенными силами фронтов на московском направлении командовал маршал Жуков, который к этому времени уже имел авторитет. Что при этом Сталин говорил Жукову, а тот ему, мы оставляем за скобками. Ни одного свидетеля тех событий уже нет.

— И все же почему ваш отец в 1957-м согласился подписать статью против Жукова?

— Это любопытный вопрос, я его задавала и военным, и их потомкам (вдруг что-то слышали). В 1946 году, когда перед генералами был Сталин — человек неробкого десятка, который решал судьбы многих людей, они все как один встали на защиту Жукова. Однако в 1957 году на пленуме, когда снимали Жукова, ни один не встал и ничего не сказал в его защиту. Почему так произошло? Ведь там сидел не Сталин, а Хрущев, который, напротив, провозгласил борьбу с культом, волюнтаризмом. Это вопрос для историков, пусть думают.

— Но ваш отец не отвечал на этот вопрос?

— Нет, он эту тему не затрагивал. Все равно уважение к Жукову у отца было всю жизнь, несмотря на все коллизии и на фронте, и после войны. Не надо думать, что это была послевоенная борьба за власть. В 1957 году отец не стал сопротивляться линии партии, Хрущев ему сказал, что все равно статья пойдет за его подписью.

Сожалел? Конечно. Я знаю, что он сожалел, пытался налаживать отношения. Отец позвал всех своих боевых товарищей на свой последний 70-летний юбилей. Жуков тоже пришел. Тогда все были в гражданском. Жуков был в темном элегантном костюме со звездами Героя. Это было застолье, где собрались звезды войны, а также писатели Симонов и Полевой. И вот один генерал начал рассказывать, как правильно командовать фронтом, что ездить на передовую и ползать на брюхе неправильно. Жуков сидел, терпел, но потом встал и сказал: «А вот я командовал фронтом и всю передовую на брюхе исползал». И мой отец тоже вскочил: «Это правда! И я тоже» Все они на передовой сидели и без этого не отправляли войска в наступление. Тогда Жуков и мой отец друг к другу подошли, обнялись. А Симонов написал, что когда это произошло, все поняли, что главное было на войне, а вот эти все ненужности, острые шипы остались в прошлом. Главным была та тяжело добытая победа и тот военный гений и искусство, которыми обладали те люди.

Папа умер за год до Жукова. Мне рассказывали его дочери, что Георгий Константинович собирался прийти и проститься, но врачи запретили. Тогда он прислал нам с мамой соболезнования. Оба — мой отец и Жуков — были свидетелями грандиозных событий, каждый сыграл свою роль. Оба это понимали. Хотя обида у Жукова на ту статью с подписью моего отца была безмерная.

Тем не менее, моя мама сохраняла все статьи, где говорилось о Георгии Константиновиче, а когда он болел, навещала его в госпитале, он ей подписал книгу. Она ощущала, что Жуков — свой человек.

«ТОВАРИЩ КОНЕВ, СЕЙЧАС САЛЮТ БУДЕТ, — СТАЛИН РАДОВАЛСЯ, КАК РЕБЕНОК. — ПОЙДЕМТЕ К ОКНУ»

— Я знаю, что ваш отец виделся не только со Сталиным, но была короткая встреча с Владимиром Лениным, с которой осталась даже фотография.

— Да, Ленин сфотографировался с участниками подавления Кронштадтского мятежа. Оригинал фотографии отец подарил музею, но у меня есть копия.

— Ваш отец рассказывал о своих оценках Ленина и Сталина?

— Когда издавали полное собрание сочинений Ленина, отец их выписывал. Мы с мамой ахнули. Это новое издание он не просто читал, но еще и делал заметки в некоторых работах, особенно там, где Ленин писал о войне и военных. Ленина он воспринимал как мудрого человека, остро понимающего, что такое отношение к военным и войне. Отец ценил в Ленине практика и мудреца, он считал, что тот не был склонен к опрометчивым решениям. Поэтому когда огромный объем книг встал на полку, я поняла, что это не просто ради декораций. А в сталинском собрании сочинений я таких пометок не видела. Почему? Не знаю.

Тем не менее, Сталин был тем человеком, которого папа видел в разных проявлениях, поэтому точно не мог оценивать одномерно. Он видел его и как человека, стоявшего за репрессиями знакомых ему людей, и то, каким он был в начале и конце войны, а также в послевоенный период.

Я вспоминаю один забавный случай. Как-то отец прилетел в Москву докладывать Сталину о ситуации на фронте. В тот день должен был состояться салют в&nbs