Чем на самом деле является пресловутая "коллективизация". Голод в СССР
Вот что пишет в предисловии к своей книге «Ложь. Записки кулака» Александр Попов:
«Уважаемый читатель! Вы держите в руках книгу, которая повествует о трагичной странице в истории нашей Родины, связанной с периодом насильственного насаждения колхозного строя в стране. Изданию книги послужили воспоминания и размышления непосредственного участника и очевидца событий того времени — моего отца, Попова Ивана Сергеевича, ныне покойного. Искренне убежден, что отец был бы очень доволен, узнав, что этот труд читает человек, который сможет его оценить и тем самым взглянуть другими глазами на прошедшую эпоху, в которой жили миллионы его соотечественников. Эпоху, когда фальсификация образа жизни людей и пропаганда лжи были возведены в ранг государственной политики. Когда страх людей за свою жизнь перед властью был нормой поведения миллионов. Возможно, кто-то подумает, что в основу книги взята избитая тема. Не спешите так думать, не торопитесь делать скоротечных выводов. Согласен, что у нас достаточно издано научных исследований и художественной литературы о политических заключенных, репрессиях, лагерях. Но нигде вы не найдете описания судеб раскулаченных со слов самих очевидцев событий — кулаков. Среди заключенных в ГУЛАГе было немало людей грамотных, порой высокообразованных, имеющих отношение к науке и творчеству. Впоследствии они, либо сами написали о репрессиях, либо поделились своими личными воспоминаниями и рассуждениями с известными литераторами. Раскулаченные же, в основной своей массе, были забитыми и малограмотными деревенскими людьми, которые не только написать, но не могли даже связно рассказать о своих злоключениях, а тем более о причинах их вызвавших. К тому же были до смерти напуганы и молили бога, чтобы о них лишний раз даже не вспоминали. Отец умер неожиданно, просто не проснувшись однажды утром. Поэтому уже после его смерти, выполняя свой сыновний долг, я постарался творчески обработать и придать вид художественного произведения оставшимся после него записям, дополнив их тем, что смог узнать сам. Тем самым осуществить мечту отца заполнить информационный пробел в истории многочисленной армии наших сограждан, вся вина которых заключалась в том, что они умели и хотели работать на земле, за которую воевали и проливали кровь на фронтах гражданской войны. Донести до всех, кому интересна история государства и Воронежского края, правду о гонениях на этих людей в местах проживания, затем об издевательствах на поселениях, вдали от родных мест. О выпавших на их долю тяжелых испытаний голодом, непосильным трудом, болезнями, отчего больше половины несчастных отдали богу душу. Из рассказов отца я знал, что те, кому посчастливилось вырваться из этого ада, еще долгое время были объектом унижений. С ними старались не связываться, с опаской брали на работу, связанную даже с самым тяжелым и неквалифицированным трудом, не допускали к учебе. Попав под безчеловечный эксперимент массового психологического внушения в сознание безграмотной толпы большевистского лозунга “земля — крестьянам, фабрики — рабочим”, русский народ оказался одураченным. Откуда люди могли знать, что понятия “пользоваться” и даже “владеть” далеко не всегда сочетаются с понятием “распоряжаться”. Что не для того враги России тратили огромные деньги, сначала на содержание революционеров всех мастей, а затем на организацию октябрьского переворота 1917 года, чтобы большевики, захватившие власть на волне террора и развязанной братоубийственной гражданской войны, вдруг позволили русскому народу самостоятельно распоряжаться плодами своего труда. Тем более от земли — основного богатства такой страны, как Россия. Описанные события действительно происходили в небольшом селе, расположенном неподалеку от Воронежа. Все персонажи были реальными людьми, среди них нет ни одного вымышленного. Большинство названы своими настоящими именами, многих я знал лично» [41].
Вот как проходило это пресловутое «раскулачивание», а на самом деле дикое ограбление Русской деревни еврейскими большевиками. У людей отобрали все: выгнали из их домов вместе с семьями и свезли для отправки эшелонами на север. Никто, что просто дико и не имеет прецедента в истории, кормить их при этом и не собирался. Большевики самое большее, что на себя взвалили, — это собранных людей для их массового уничтожения — охранять. Вот что говорит центральный герой этого документального рассказа о мытарствах, которые ожидали крестьян, эшелонами высылаемых большевиками на север:
«Вы все должны понимать, что нас выгнали из села, отобрали дома, скотину и даже еду. Мы здесь сидим целый день, никто нас не собирается кормить и дальше будет то же самое. А у нас нет с собой ни погреба, ни коровы, ни кур. Нет печки, в которой всегда можно было найти, что покушать, а поэтому подтяните животы и терпите. Самое большое, на что мы можем рассчитывать — это немножко перекусить раза два в день, а в худшем случае — один, да еще и за это должны Бога благодарить. Не вздумайте тайком брать еду, так как оставите без еды других, и они могут умереть. Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из нас умер? Кормить вас буду только я и если кому-нибудь очень захочется есть, то терпите, не нойте и ждите моего разрешения. Хотя еды и будет мало, но мы все равно останемся живы, а это сейчас — самое главное» [42].
Людей, в ожидании вагонов, согнали в разгромленную большевиками деревенскую церковь. Причем, в обязанности советской милиции входило лишь охранять согнанных сюда крестьян и их семьи. Потому главный герой и сообщает жене своего брата:
«Нас выгнали из домов, и думаешь, что теперь будут кормить? Забудь об этом» [42].
И действительно: до самого Котласа никто и ничем арестованных крестьян не кормил и кормить не собирался!!!
Это как назвать?
Это даже не фашизм: наименования такому вот геноциду, обрушившемуся на русского человека в ту лихую годину, — еще и по сию пору никакими науками не придумано, но сделано все, чтобы эти злодеяния большевицкого режима как можно сильнее чем-либо заретушировать под какую-то такую-де «классовую борьбу». Чуть выше сообщалось — как большевики голодом уничтожали миллионами русских людей на Украине и на Кубани. А вот теперь дошел черед и до центральных областей. И здесь все та же нечеловеческая жестокость: большевикам не хотелось ничего покупать у крестьян — им хотелось взять все даром. Да, они и взяли все даром, но и этого показалось им мало: требовались безплатные руки каторжан на севере. Они и их забрали, но и этого показалось мало — им не хотелось теперь самим кормить детей и жен каторжан. И что же они задумали тогда?
А что и совершили: заморили их голодом…
И если мужчин, как считается, «раскулачили», то есть средь бела дня попросту ограбили до нитки, по разным подсчетам от 5 до 15 млн. человек, то сколько же они истребили с ними женщин и детей, если у всех по тем временам имелось семеро по лавкам — никак не меньше?
Вот что сообщил главный герой повествования Ивана Попова начальнику, когда тот пытался обозвать арестованных людей кулаками:
«Никто на нас не работал, и магазинов с мельницами у нас не было. Наша беда была только в том, что мы работали лучше других, не зная покоя ни днем, ни ночью, а нас не только вышвырнули из своих домов, отобрали все, что мы нажили, но не позволили даже одеться и взять еды. Доходило до того, что когда бабы отказывались выходить из своих домов, то хватали детей и выбрасывали их на снег. Бабы бросались за ними и их назад больше не впускали. И они раздетые, с ребятишками на руках, в мороз, шли по улице, пока сердобольные люди не пускали несчастных к себе в дом. Если ты не веришь мне, то поговори с другими мужиками, и они тебе расскажут не такие чудеса. Пока мы еще жили в своём селе, то родственники или просто соседи, как могли, подкармливали, а как только нас вывезли сюда — лафа кончилась. Многие уже несколько дней сидят голодными. У женщин, которые кормили детей грудью, пропало молоко, а это значит, что грудные обречены на голодную смерть» [42].
То есть все грудные дети матерей, которых вот так запросто большевики повышвыривали на улицу, умерли в первые же недели после ареста. А ведь это миллионы убитых еврейскими большевиками детей! Сталину не нужны были их жизни?? Тогда что ж вы, ублюдки сраные, совки с квадратными глазами, и по сию пору так лелеете своего столь обожаемого вождя?
Ваш вождь, не моргнув глазом, в несколько недель уничтожил несколько миллионов малолетних детей!! Причем, это было еще только начало. Несколько месяцев спустя не останется ни одного ребенка до трех лет. То есть уже не несколько миллионов за несколько месяцев уничтожит ваш вонючий сралин, но десятки миллионов детей!!
Но и остающихся пока в живых ждет все та же страшная участь. А потому, через год-другой, к десяти–двадцати миллионам погибшим малолетним детям до трех лет, и не меньшим количеством стариков (из них до места ссылки тоже никто живым не доедет), прибавятся и еще тридцать–пятьдесят миллионов более старшего возраста детей. А к ним и десяток миллионов несчастных женщин, у которых на руках умирали от голода и болезней, вызванных недоеданием, переохлаждением и ужасающими антисанитарными условиями, их родные дети. Понятно, и мужчины, пытаясь их как-то спасти, а потому отдавая им свою еду и умирая от непосильной работы, будут гибнуть здесь же миллионами.
И что выиграет от их многочисленных смертей этот и сегодня взахлеб расхваливаемый совками усатый кровавый упырь на большевицком троне???
Он нашлепает на их смертях в неимоверных количествах танков, которые в первые же дни войны большевики и отдадут Гитлеру в пользование, так как народ после такого страшнейшего геноцида порешит в тот момент за власть своих убийц не воевать. И сильно и на этот раз просчитается: обе эти фашистские армии, что Сталина, что Гитлера, будут нацелены лишь на одно: поубивать в как можно больших количествах и пропорциях мирное русское население России. И только тогда, поняв, что и немцы пришли за нашими скальпами, как чуть ранее жиды-большевики, русский человек встанет на защиту своей страны. И только тогда, благодаря Царским пушкам, по какой-то причине еще не уничтоженным большевиками, отстоит фланги страны: в Севастополе и Питере, что даст возможность хоть какие-то силы собрать под Москвой и остановить колонны рейха на центральном фронте перед самой столицей. Кстати, недавним зеком Рокоссовским, которого большевики, повышибав ему зубы, сломав несколько ребер, и расплющив пальцы на ногах, так и не смогут сломать втечение двух лет пыток в лубянских подвалах. Царская же железная дорога позволит произвести переброску войск с Дальнего Востока, а потому немцы заполучат очень серьезный разгром своих войск под Москвой. Дальнобойные же тяжелые орудия Николая II не подпустят немцев и к Мурманску, а железная дорога, построенная Российским Самодержцем в тяжелых условиях 1-й мировой войны, доставит моряков Северного флота в помощь сражающимся под Москвой дальневосточникам. Затем русская морская пехота, главная ударная сила на тот момент, не даст врагу овладеть и Сталинградом — городом-ключом от победы в той войне.
Но после войны большевики вернут победителей в стойло уже в четвертый раз все тем же приемом, трижды ими к тому времени испытанным, — голодом…
Но все это случится потом. А в тот момент большевики совершали одно из самых страшных преступлений за всю историю человечества пока только в третий раз: травили голодом, как чуть ранее сначала в Поволжье, а затем на Украине, в Воронежской и Курской областях и на Кубани, обобранных ими до нитки людей, вместе с женами и малолетними детьми…
Но понимали ли люди, подлежащие обобранию до нитки и ужасной пытке — голодом, что большевики, уже ни единожды применившие этот страшный метод воздействия на русских людей, применят его еще ни единожды?
Понимали. Вот разговор, который произошел накануне начавшихся ужасов по отъему имущества у зажиточных работящих мужиков:
«— То, что делается, приведет к голоду. Вот заберут зерно у крестьян, отберут семенной фонд, а чем они будут сеять весной?
— А им плевать на всех! В свое время Троцкий утверждал, что усмирить крестьян и подчинить их себе можно только голодом. Поэтому голод тоже входит в расчеты правительства, поскольку взят курс на порабощение деревни. Коллективизация Сталину нужна по двум причинам. Иметь право отбирать хлеб у крестьян безплатно — раз, и монопольное право продавать этот хлеб — два. Это новое рабство в сталинском варианте. Рабы в Риме не имели ни земли, ни другой собственности, не имели гражданских прав, а имели единственное право — на труд. Вот Сталин и старается возродить рабство в России, а для этого необходимо ликвидировать крестьянство как класс. Не только кулаков, а именно все крестьянство, и лишить крестьян права распоряжаться плодами своего труда. Одним словом — сделать крестьян безправными.
— А не случится ли то же самое, что было в Тамбовской губернии, ведь крестьяне окрепли, почувствовали вкус права распоряжаться, как вы сказали, плодами своего труда?
— Не думаю. Большевики научены восстанием тамбовских крестьян, и больше не допустят такой ошибки. Думаю, что они, прежде чем создавать колхозы, нанесут удар по прогрессивным, но еще слабым силам деревни. И не обязательно это будут кулаки. Вот в вашем селе много кулаков? Нет. С трудом можно назвать одного мельника, но и он никого не эксплуатирует, работает один. А я уже слышал, что в кулаки у вас зачислено больше десятка семей. Это первый ход к разобщению людей и дальнейшего их покорения. Кулаки будут злиться на бедняков, бедняки будут злорадствовать над кулаками, а середняки притихнут, боясь попасть в число кулаков. Второй ход был сделан, когда прислали директиву о взимании дополнительного налога. Сделано все с той же целью — разобщение народа. Бедноту освободили от налога, на середняков наложили дополнительно по 30 пудов на семью, а на кулаков по 100 пудов на семью и по 100 рублей деньгами. А кто мешает тем же беднякам и середнякам жить зажиточно? Но не дай Бог, где-нибудь люди станут возмущаться, а тем более выступать против коллективизации. Их согнут в бараний рог и не остановятся перед расстрелами. Недаром же укрепляют войска ОГПУ. У нас, говоря откровенно, нет боеспособной, кадровой армии, но зато имеются укомплектованные, хорошо вооруженные три дивизии чекистов, не считая милиции. Для какой надобности? Разве они будут воевать с агрессором? Нет, Сергей Егорович, их подготовили для борьбы с собственным народом. Думаете, что я преувеличиваю или это плод моего больного воображения? Нет. И чтобы вы убедились в правоте моих слов, я покажу вам один интересный документик, который затрагивает ваши интересы.
Павел Иванович взял со стола какую-то книгу, перелистал и достал из нее листок бумаги, протянул его Сергею и попросил прочитать написанное на нем. Текст гласил:
“Всем парткомам. Центральный Комитет партии подверг специальному обсуждению вопрос о мероприятиях связанных с взиманием единого сельхозналога и констатировал крайнюю слабость работы по проведению налоговой компании. Принятое по этому вопросу Постановление Совета Народных Комиссаров от одиннадцатого сентября полностью совпадает с постановлением ЦК. Центральный Комитет партии предлагает принять к руководству все конкретные директивы, указанные в постановлении и добиться решительного усиления всех партийных, профессиональных и советских организаций по энергичному и правильному проведению налоговой компании. Проведение всех мероприятий по исправлению недочетов и извращений ни в коем случае не должно привести к ослаблению темпа взимания сельхозналога. Необходимо шире развернуть в среде бедняцко-середняцкой массы политическую агитационную и организационную работу, особенно по разъяснению классного характера налога. Ввиду увеличения суммы налога известные трудности неизбежны, особенно в связи со злостным сопротивлением, которое оказывают кулацкие элементы. Тем более необходимо усилить политическую работу на селе и особенно организацию бедноты. Постановление СНК получите в исполнение.
Секретарь ЦК ВКП (б) Л. М. Каганович».
Сергей прочитал и надолго задумался. Директива была отпечатана на машинке, на тонкой бумаге и не вызвала сомнений в подлинности. Наконец он поднял глаза, и посмотрел в глаза учителю.
— Теперь мне все ясно. Только зачем отбирать хлеб, потом торговать, взваливать на себя эту обузу. Не лучше было бы оставить, как было, и пусть болит голова у крестьян?
— Понимаете, Сергей Егорович, ради этого и революция делалась, чтобы в результате величайшего в мировом масштабе обмана, к власти пришла небольшая группа лиц, которая от имени государства будет продавать и выставлять на продажу все, что производится в стране, в том числе и хлеб. Большевики объявили, что одним из главных завоеваний социализма в России является национализация земли, а суть национализации, что бы ты знал, заключается в отмене частной собственности на землю и передаче земли в общенародную собственность без права продажи. То есть, сначала всю землю необходимо конфисковать у ее владельцев, а затем передать в управление колхозам, которые подчинены органам власти... Сталину предложение понравилось. Особенно то, что крестьяне, не имея ничего за душой, за регламентированный, нормированный труд в колхозе будут получать ровно столько, сколько посчитают нужным большевики, а не купцы на хлебном рынке. Доходы должно считать Политбюро ЦК партии решил он. Ну, а если кто организовываться в колхоз не собирается, сам решил хозяйничать, объявить кулаком и подвергнуть репрессиям в назидание остальным. Так что, Сергей Егорович, за что боролись, на то и напоролись!
Павел Иванович махнул рукой, как отрезал.
— Наверное, я надоел вам своими разговорами? Что ж поделаешь, обидно и стыдно за Россию. Проснется ли она исполненная сил?
— Что вы, Павел Иванович, я так вам благодарен, что даже не могу выразить. И все же последний вопрос: что нам делать?
— Могу посоветовать только одно: смириться и ждать лучших времен. Все авантюрные государства рано или поздно разваливались, а народы остались. Много еще выпадет лишений на долю русского народа, но он все перенесет, все переборет и широкую дорогу проложит себе. Вам лично, Сергей Егорович, я посоветовал бы продать все имущество, даже раздать и бежать отсюда, куда глаза глядят. Правда в городах все еще процветает безработица, но я помог бы с трудоустройством. Сгубите вы здесь себя, поверьте моему слову!» [41].
То есть бросать все и бежать из деревни без оглядки: вот какой совет в ту пору дал крестьянину понимающий в политике партии и правительства человек.
Какая там пресловутая классовая борьба? Какая там борьба с мифологическим кулачеством, которого к тем временам давно уже и в помине не было?
Но большевикам требовалось свободных славян обратить в рабство. А для того, как у них считалось изначально, все средства хороши. В том числе и самая неприкрытая ложь. Репрессивный же аппарат был к тому времени готов в случае повторения событий в Тамбовской губернии задушить любое сопротивление в самом его зародыше: вся армия большевиков прежде всего подготавливалась для войны с собственным населением. Такого, конечно же, в анналах истории еще не бывало. Большевики были первыми завоевателями, которые в рабство обращали не завоеванный внешней агрессией народ: они обращали в рабов людей, завоеванных обманом. Вот почему и поименовал Иван Попов свое не веселое повествование об обмане русского человека захватившими в России власть жидами — ложь. Понятно, здесь подразумевалась конечно же именно большевицкая ложь. Та самая, которая и позволила евреям без единого выстрела овладеть возведенной ими теперь на Голгофу несчастной Россией.
И вот как, в описании очевидца событий, происходило перемещение арестованных жидовской властью людей из разгромленного большевиками здания церкви, ставшего на время им тюрьмой, на железнодорожную станцию:
«…ночью громкие голоса охраны разбудили спящих людей. В распахнутые двери от Дона потянуло ночной свежестью. В тусклом свете “летучих мышей” зашевелилось многоголовое и многорукое чудище многоликой толпы. Люди ёжились от прохлады, сбрасывали с себя остатки сна и не сразу поняли, что от них хотят. Они сбились в кучу и притихли в ожидании, ожидая решения своей судьбы. Малыши сидели на руках своих родителей. Ребятишки повзрослей, держались за юбки матерей и штаны отцов. Село еще спало в молчаливых, темных избах и кругом стояла зловещая тишина. Даже собаки, неизменные нарушители тишины, забились в свои конуры и молчали. Только в церкви толпились те, кого лишили сна и покоя. Но вот ворота ограды открылись, толпа дрогнула и люди, окруженные охраной, потянулись нестройной колонной вдоль затаившихся и равнодушных к их судьбе дворов. И только когда последние избушки остались позади, вслед ушедшим заголосили петухи, словно посылая обездоленным людям, свое последнее прости — прощай. Их повели той же дорогой, по которой вели сюда. Охранники негромко, с матерком, торопили, пытаясь в темноте поскорей увести людей подальше от любопытных глаз. Люди на прихваченном морозцем песке спотыкались, падали, на них натыкались другие, валились на упавших, проклиная всех и вся на этом свете. Как ни торопили людей, но когда они пришли на станцию, на востоке слегка посерело, и тьма стала рассеиваться, предвещая утро. Контуры редких строений и человеческие фигуры стали вырисовываться более четко и все вздохнули с облегчением. Люди, хотя и были измотаны переходом и бессонной ночью, сразу обратили внимание на то, что тупик заставлен двухосными товарными вагонами во главе с попыхивающим паровозом. Начальник эшелона… распорядился грузиться, указав на вагон. В вагоне был наведен порядок, и по всему чувствовалось, что к нему приложили руки. По обеим сторонам от двери в два уровня были сколочены нары из оструганных досок, в дверях висела деревянная стремянка, а на люках прикреплены железные решетки. Посредине вагона к полу был прибит большой железный лист, но печки не было. Зато стояло пустое ведро. Не трудно было догадаться, что сделали все это на заводах и в депо Козлова, Грязей и Воронежа, выполняя срочное указание руководства области» [43].
Вот так. Людей, чья вина состояла лишь в том, что они русские и проживают, на свое горе, на Русской земле, большевики вместе с женщинами и детьми загоняли в вагон для скота, в котором печка отсутствовала, туалетом и для мужчин, и для женщин в неразделенном никакими перегородками помещении служило ведро, причем, посреди вагона. Оконные же проемы закрыты железными решетками как для перевозки преступников. И люди:
«за что именно их, да еще в мирное время, лишили всего, что было нажито каторжным трудом, лишили свободы и теперь, словно скот, загнали в вагоны, внятного объяснения для себя не находили. К тому же скот при перевозке поят и кормят, а тут сотни детей, больных стариков, крепких и работящих мужиков и баб взяли и обрекли на голодную смерть. Выходит, что их и за скотину не считают. Так думали люди, заточенные в эти деревянные коробки на чугунных колесах» [43].
Большевики старались не показывать эти страшные эшелоны смерти с умирающими от голода людьми советским обывателям, а потому перегоняли эти поезда исключительно в темное время суток:
«Ночью, в закрытых вагонах, их везли, а днем загоняли в тупик на каком-нибудь пустынном полустанке и давали возможность перевести дух. На ночь в вагоне обычно укладывались и молчали, но чувствовалось, что спят не все. Ворочались, охали, вздыхали на жестком ложе. Очевидно каждый, в одиночку переживал свое горе. Но вскоре всему этому пришел конец. Появились больные, маявшиеся зубами, животами, головной болью. У Насти Дымковой пропало молоко, и ее ребенок от голода кричал не переставая. Иван посоветовал дать ему кусок хлеба, который размочил в воде, завернув в тряпочку, но мальчик такую соску в рот не взял и продолжал надрываться от крика до тех пор, пока не охрип и стал синеть. На другой день он умер. У матери, обезумевшей от бессонницы и голода, не нашлось сил даже оплакать своего ребенка, и она бессмысленно смотрела на его худенькое тельце, почти прозрачное и воздушное. Чульниха обтерла трупик влажной тряпочкой и завернула в лоскутное одеяльце. Отец Василий прочитал над ним молитвы, и Федор вынес мертвого сына из вагона. Григорий Чульнев вырыл на обочине могилку, уложил в нее мертвого ребенка и забросал его землей. Вокруг не было ни куста, ни деревца. И осталось сиротская могилка без креста и надгробья. Что ждало впереди других?
На второй день после смерти внука слегла Акулина Дымкова. Жалея внучат и детей, она почти ничего не ела, таяла на глазах и безропотно шла к своему концу. Как жила она молчаливой и покорной, так и умерла — тихо и незаметно. Кинулись только утром, когда поезд стоял на очередном разъезде, а Дымковы собрались завтракать. Вся большая семья очень любили бабушку, и ее смерть повергла всех в шок. Сначала заголосили снохи и внуки, следом присоединились и дети. Женщины, рыдая, столпились возле нар, где лежало высохшее тело их подруги по несчастью. Оплакивали они не только бренные останки усопшей, но и свою горькую судьбу, которая уготовила им страдания и могилу в чужой, неизвестной стороне. Чульниха прикрикнула на баб и заставила их умолкнуть. Потом они обтерли тело Акулины мокрой тряпкой, завернули ее в какое-то тряпье, и заставили мужиков вынести труп на улицу. Над неглубокой ямой, вырытой с помощью топора и обломка доски, батюшка Василий прочитал молитву, и могилку засыпали. Никифор срубил березку, соорудил крест и воткнул его в мягкую землю могильного бугорка. В это время с косогора спустился охранник, вытащил самодельный крест из могилы, сломал его и забросил в кусты, объяснив, что приказано не оставлять после себя следов. В тот же день, когда похоронили Акулину, в поезде умерло еще одиннадцать человек.
Через три дня, после похорон Акулины, умер Митрофан Пономарев и его мать Матрена, оставив на голодную смерть десять ртов. В тот же день из других вагонов вынесли и похоронили еще двенадцать умерших. Егор Иванович, после смерти брата, стал понемногу прикармливать оставшихся девчонок и сына. Но у дяди тоже не было продуктовых кладовых.
…люди не переставали умирать. Для всех полной неожиданностью стала смерть Григория Чульнева. Он не жаловался на здоровье, не болел и вдруг угас. Умерла его внучка двенадцатилетняя Таня. Следом, на второй день, дочка Полина. Сначала детишки маялись животами, потом открылся кровавый понос и рвота. Они не слазили с ведра, которое для нужды поставили у двери, но никто и ничем не смог им помочь. Власти, загнав сотни людей в вагоны, не собирались их ни кормить, ни оказывать врачебную помощь. Да пошли хоть дюжину врачей, результат был бы один, так как люди, обезумевшие от голода, ели подряд все, что росло вдоль железной дороги...
Кому-то в голову пришла мысль, и с помощью нехитрого приспособления из трех кусочков проволоки, мужики стали ловить сусликов. На них, на каждой стоянке, ребята и взрослые устраивали настоящую охоту. Нежное мясо сусликов стало серьезным источником поддержки силы удачливых охотников и пополнения их скудного рациона питания. Без всякого преувеличения можно утверждать, что эти незаметные грызуны в то время спасли жизнь не одному голодному человеку. Но большинство людей были не в силах ловить сусликов и умирали от голода. Они не бились в агонии, не стонали, не жаловались, а молча угасали, как догоревшие свечи и, оставшиеся в живых, в скорбном молчании провожали их в последний путь, дожидаясь своей очереди. Больше не было слышно надрывного плача над покойниками, не было душераздирающих сцен» [43].
Вот так большевики отправляли на верную смерть русских людей эшелон за эшелоном. И те немногие, кто добирался все же живым до места ссылки, шансов выжить здесь все равно не имел. Они также продолжали голодать, хоть вроде бы большевики уже и начинали на первых порах доставлять сюда какие-то продукты. Потом случались перебои, воровство большевицких чиновников, за чем следовали вновь уже выше описанные: голод, болезни и смерть…
Лучше ли они фашистов? Те хоть чужих убивали, а эта твари — своих… Но своих ли убивали эти фашисты, именующие себя большевиками? Или все же методически истребляли русских именно жиды?
И как можно после всего произошедшего набраться этим поганым тварям наглости, чтобы еще вопить о том, как распрекрасно жилось в их любимой стране грез — сталинском застенке под наименованием Советский Союз?
Насчет медицины, которую Сталин в своих лагерях и даже местах ссылки людей с детьми лишил вообще всяких лекарств. Отец Михаил Труханов, например, отсидевший в сталинских застенках с 1941-го по 1956 г., свидетельствует:
«нас ничем не лечили» [226] (124).
И если кто-то думает, что такое недоразумение, когда врачам никаких лекарств вообще не выдали, является исключением, то вот, например, что свидетельствует Попов И.С. о методах борьбы большевицкой власти даже не с «врагами народа», мужчинами, но с высланными вместе с ними на верную смерть в тайгу их малолетними детьми:
«в здешних лазаретах нет никаких лекарств, все болезни местные лечат спиртом, благо его здесь навалом» [331].
И это потому, что местными здесь являются народности севера, которых большевики усиленно спаивали. А потому спирта здесь, у коммунистов в закромах, приготовленного для спаивания туземного населения, было хоть залейся.
Ладно, взрослым можно и так лечиться. Понятно, исключительно от простуды, но уж вовсе не от всех бед. А что у большевиков заготовлено было для лечения детей, свозимых сюда не известно для какой цели десятками миллионов?
Вот что заявил местный врач вновь прибывшим переселенцам окрестностей северного города Котласа:
«…никого лечить не буду, ввиду того, что у меня нет никаких лекарств, кроме зеленки» [331].
И что это могло означать для свезенных сюда полураздетых голодных русских ребятишек, которым жить здесь приходилось в помещениях, вовсе не предназначенных для детей: землянках или бараках?
Только смерть. Да, это был смертный приговор, вынесенный русскому народу большевиками. Всем же остальным, кого органы пока не отправили на пополнение людей, уже погибающих миллионами, оставалось только в страхе за свою жизнь становиться безгласными рабами советских колхозов: работать с утра до ночи за 50–200 г зерна, которые выдавали за трудодень, что означало полную невозможность работающему человеку прокормить свою семью. А потому человек, работающий в этой советской каторге, поименованной коллективным якобы хозяйством, обязан был смириться с медленным, но верным, вымиранием его семьи. То есть Сталин позаимствовал у своего предшественника на посту главы государства, издохшего от сифилиса, самое верное средство держать народ в рабстве — голод.
Библиографию см.: Слово. Том 36. Серия 12. Книга 3. Раскулачивание