ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (76)

Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.




Род уходит и род приходит...

Прежде всего, чтобы потом не повторяться. Следует помнить, что время, в которое мы погрузились, Аргентине удивительно, уникально везло. Так уж звезды сошлись, что экономика плавно шла по нарастающей. Слегка упал спрос на шерсть, зато подскочили цены на зерно (первое место по экспорту в мире) и на мясо (второе место после США), - и при этом, Англия, обычно в финансах беспощадная, своему «пятому доминиону» удавку на шею не накидывала. Внедрялась во все сферы, брала экономику под контроль, но мягко, и нет ничего удивительного в том, что об Аргентине говорили, как о «новом Эльдорадо».

Поэтому, – в отличие от прочих стран Латинской Америки, кроме, может быть, Чили, - население не разделилось на два различных полюса, олигархов с латифундиями и голытьбу, жившую «как при испанцах». Напротив, быстро формировался средний класс, как из местных, так и за счет европейских иммигрантов, привлеченных в страну еще и тем, что дети могли пользоваться благами системы обязательного, бесплатного и светского образования.

Кстати. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать: такие темпы иммиграции плюс образование народа означаюи, что лет через 10-20 дети иммигрантов с гарантией полезут в политику, тесня коренных. И «консерваторы» вполне такую неизбежность сознавали, однако сознательно не препятствовали, исходя из того, - позитивисты же, - что прогресс неизбежен, и это, разумеется, делает им честь, как и то, что из кризиса они сделали вывод: беспредельная коррупция пагубна, и с тех пор никому не позволяли зарываться.

Однако же это после нас хоть потом, а пока что отдавать власть кому бы то ни было, «консерваторы» по-прежнему не собирались, а стало быть, и об отказе от надежных выборных технологий речи не шло. Депутаты должны быть надежны, как часы, и точка. Разве что, в отличие от прежних времен, теперь была готовность принимать в свой круг таких же, как они, но по всяким причинам вылетевших в кювет. По принципу, свои люди, одно дело делаем.

Так что, параллельно с экономикой, разрушенной при Сельмане, в короткую эпоху Эваристо Урибуру (очень достойный человек, первым делом амнистировал всех участников всех «революций») восстановилась и система «рычагов», созданная генералом Рокой. Так что, уже на первых местных выборах, в 1897-м, страна поняла, что хозяева починили поводок на совесть, совершенно четко заявив: кто с нами, тот с нами, кто не с нами, тот против нас, - и руководству Гражданского Радикального союза пришлось принимать решение.

А выбор был невелик. Либо принять «параллельное» участие в выборах с заранее готовым итогом, тем самым показав не знающему, что итог уже готов избирателю, что власть не такая уж и авторитарная, а взамен получив несколько мест в Ассамблеях, но главное, место в системе, либо вылететь в маргиналы. И «аристократы» из руководства радикалов, - митристы, да и не только они, - горой стояли за первый вариант. Ибо синица в руках лучше журавля в небе, тем паче, что журавль не ловится. А вот Иполито Иригойен на съезде, где решался вопрос, 6 сентября 1897 года, категорически сказал: нет, - и покинул зал, осудив соглашателей и призвав всех, кто верит ему, вообще не голосовать.

Итог, думаю, понятен. В провинции Байрес «умеренные и дальновидные» выиграли, а вот в провинциях, где позиции радикалов были не так уж сильны, а махинации раскручивались вовсю, проиграли с треском, и в итоге все печеньки достались нескольким политикам, а обманутый рядовой состав пополнил ряды «непримиримых» сторонников Иригойена. Который, публично резюмировав: «А я же говорил!», вслед за тем поразил общественность, объявив о роспуске областного комитета ГРС. После чего, - поскольку в провинциях у радикалов не было материально базы, а в Байресе «умеренным» уже никто не верил, партии не стало, и вообще, в стране не стало оппозиции. Солидным людям пришлось уйти под «крышу» Роки, который в 1898-м вторично стал президентом.

И да, он опять справлялся хорошо. Не так, как в первый раз, ибо постарел и заметно потерял хватку, но справлялся, благо, как мы помним, экономика стремилась к высотам, - оставалось лишь корректировать. Так что, в основном, «герой пустыни» решал вопросы внешней политики, тоже важные, - в первую очередь, о границах с Чили, где дело всерьез пахло войной. А войны «консерваторы» не хотели, - и не потому, что боялись (народ был военный, храбрый), а чисто по логике, понимая, что любая война несет больше проблем, чем выгод. Тем паче, такая, которая, скорее всего, кончится вничью. Поэтому, умно и практично ведя дело, добились арбитража, сперва в Штатах, затем, окончательно, в Лондоне (судил лично Эдуард VII), и получили даже больше, чем оттяпали бы в случае успешной войны.

Однако жизнь с каждым днем становилась все сложнее. Его Величество Прогресс нес с собой новые реалии, - промышленный бум, а соответственно, рабочее движение, умело руководимое идейными иммигрантами из Европы. И как естественное следствие, профсоюзы (в основном, анархистские), кружки социалистов, вскоре объединившиеся в партию, стачки, забастовки, - а что делать со всем этим добром ни Хулио Аргентино Рока, ни другие позитивисты старого чекана просто не знали.

Да и в их стане начались споры. Укрупнение эстансий злило эстансьором помельче, проигрывавших конкуренцию, олигархи, решившие вкладывать деньги в промышленность, лоббировали политику протекционизма, а предпочитавшие жить по старинке слышать об этом не хотели, да, наконец, интересы «королей зерна»  расходились с интересами «герцогов мяса» и «графов шерсти».  В общем, возникали новые противоречия, и относительно простая идея линейного Прогресса, когда «свой» всегда свой, а «не свой» всегда чужой, шла вразнос, не обеспечивая твердых договоренностей в рамках клана. Даже у Роки, искусного политикана, все хуже получались комбинации, а уж у тех, кто его окружал и метил в преемники, так и тем паче.

Конечно, комбинировали, заключали сделки, - это «митристам», а это «рокистам», благо, разницы уже никакой не было. Пытались тормозить издержки прогресса старыми методами, - разгоняли демонстрации, а в 1902-м приняли «Закон о резиденции», позволяющий депортировать любого иммигранта без суда, на основании подозрений в опасности для общества. С другой стороны, поскольку всех не депортируешь, да и чем жестче гнули, тем злее становились анархисты, а таких обострений, как в Европе, никто не хотел, так что, приходилось и уступать. Уже к 1905-му рабочий день, ранее безразмерный, сократился до (максимум) 10 часов, мизерную зарплату приподняли в 1,5 раза, а заодно и определили воскресенье, как обязательный выходной.

Но благодарности не было, напротив, аппетиты новых, непонятных людей росли, а что делать, не знал никто, зато зыбкость всех кулуарных пасьянсов, ранее таких надежных, и половинчатость решений чувствовали все. Вплоть до Роки, который, сдав полномочия, вообще уехал в имение «отдыхать от политики, переставшей быть интересной». Правда, пообещав вернуться, - но без него понимать стало еще тяжелее, особенно, когда на авансцену, весь в белом, вышел тот, кого давно уже списали в расход, отпели и забыли.



Феникс прилетает с шумом

29 февраля 1904 года в лучшем концертном зале Буэнос-Айреса ярко и красиво состоялся Национальный (с делегациями от всех провинций и столицы) съезд Гражданского Радикального союза, о котором большинство политикума уже и не вспоминало. С сеньором Иригойеном, ставшим за минувшие с роспуска организации семь лет уважаемым человеком в лучших салонах столицы и членом престижного Жокей-клуба, все встречались, все раскланивались, но о политике он говорить категорически отказывался. О спорте, о бизнесе, о новостях из-за рубежа, о дамах, - сколько угодно, но о политике ни-ни.

И кто бы мог подумать, что все эти годы дон Иполито готовил возрождение партии, - с той же платформой, что и при Алеме, но принципиально нового типа? Никто. А между тем, он трудился, как вол. Через тернии, упорно, настойчиво, рассылая эмиссаров в самые глухие углы, принимая у себя сотни посетителей, ухитряясь не допускать утечек. Разъясняя провинциальным политикам, да и просто интеллигенции, основной тезис: в рамках этой системы ничего не добьешься, играя по ее правилам, ей только помогаешь, а значит, необходима свобода выборов, чтобы каждый гражданин мог сказать свое слово, и все голоса были услышаны, учтены и точно подсчитаны.

А до тех пор, - чеканил докладчик, глядя в зал, где рядом с прилично одетыми сеньорами из «чистой публики» равноправно сидели работяги, торговцы, студенты, даже пеоны, - никакого участия в выборах. Вообще. «Только упорная борьба за радикальный слом этой ненормальной ситуации, и в этой борьбе допустимы любые средства, предложенные патриотизмом». Потому что горбатого исправит только могила. То есть, революция. Чем и следует заняться. Прошу голосовать. Кто за? Прекрасно. Кто против? Занесите в протокол. И добавьте, что воздержавшихся нет. А теперь по кадровому вопросу.

В итоге сформировали руководство – Национальный комитет, избрав главой президиума самого старого и уважаемого лидера радикалов, провинциала Педро Молина, сам же дон Иполито, как раз и предложивший кандидатуру ветерана, стал почетным президентом партии. Однако все понимали, что руководить будет именно он, - потому что его авторитет признавали все. И вот сейчас, полагаю, самое время наконец заглянуть в личное дело. Просто чтобы понять.

Фигура Иригойена по сей день тревожит аргентинцев. О ней спорят. Она как памятник Хрущеву на Ваганьковском. Для кого-то черная, для кого-то белая. Без оттенков. Или «популист, посмешище, демагог, мстительный и бессердечный ханжа, аморальный бабник». Или «рыцарь без страха и упрека, святой мирянин, великий идеалист-практик, нежный отец и верная опора, пожертвовавший семейными радостями во имя народа».

С юности опекаемый Леандро Алемом, с подачи Алема побывал много кем. И комиссаром полиции в сложном районе, заработав репутацию «честного мента», умевшего убеждать даже бандитов, что грабить нехорошо, заодно заработав на обучение. И депутатом, где обратил на себя внимание, проголосовав против повышения жалованья народным избранникам. И преподавателем, обретя популярность, когда стало известно, что свою зарплату он перечислял детским больницам, - причем, известно это стало совершенно случайно.

Популярный в провинции Байрес, в хаосе договорняков легко мог сделать карьеру, но отказался, презирая лицемерие. Мог прильнуть к кормушке, но отказался, предпочтя, изначально будучи небогат, сколотить состояние трудом и умом, на пике бума взяв кредит и раскрутив бизнес на откорме скота, чтобы иметь право, не кривя душой, сказать: «Работа была законом моей жизни, труд на природе - способом моего существования, мораль – основой обогащения».

Порядки в его эстансиях были патриархальными: пеоны считались частью семьи, получали жалованье намного выше среднего, имели долю в прибылях, соответственно трудовому вкладу. Сам «падрон», став миллионером, жил предельно скромно, тратя деньги на воплощение в жизнь своих идеалов. На его средства дядя ездил по стране, он спонсировал раскрутку партии, партийную печать и обе радикальные революции.

Взгляды? А трудно сказать. Считается, что был поклонником философии то ли Карла Краузе, видевшего «внутреннюю мораль» основой прогресса, а всеобщее избирательное право его гарантией, то ли кого-то из «краузианцев». Но с религиозным оттенком, ибо был добрым католиком, и полагал, что «Иисус есть свет морали, ее критерий». В практическом же смысле с первых шагов в политике и до последних дней стоял на том, что «Демократия состоит не только в гарантии политической свободы, одновременно она содержит возможность для всех достигнуть хотя бы минимума счастья».

Внезапность съезда, мгновенность сразу после его окончания появления во всех провинциях областных комитетов с прекрасными СМИ и слаженной работой, невероятно быстрое расширение рядов потрясли политикум. Это был, без всякого преувеличения, сюрприз, по оценке La Nacion, «поразительный, как второе пришествие». Но еще большим сюрпризом стало то, что слово Иригойена не разошлось с делом: в ходе закрытого заседания съезд взял курс на «вооруженное свержение диктатуры олигархов», - по мысли дона Иполито, морально оправданное, если будет быстрым и без пролития крови, - а то, что он планировал, всегда воплощалось в жизнь без проволочек.

4 февраля 1905 года, рано утром, началась «третья революция радикалов», прекрасно подготовленная во всех отношениях, с участием множества молодых офицеров, разделявших точку зрения Иригойена. По всей стране, в самых ключевых провинциях и в столице, где руководство взял на себя сам лидер партии, - и в глубинке дело пошло, как предполагалось. В Мендосе взяли арсенал и банк, в Кордове захватили вице-президента страны, послав президенту Кинтане телеграмму: если он не подаст в отставку, сеньор Фигероа будет расстрелян.

Глава государства, однако, в отставку не подал, а повстанцы, как приличные и гуманные люди не стали расстреливать пленника, считавшегося достойным человеком, - но, тем не менее, на периферии получилось. А вот в столице вышла накладка: откуда-то (откуда, не известно и сейчас), власти знали обо всем, в том числе, и о дате, и атака на арсенал провалилась. Нападавших окружили и под угрозой расстрела на месте принудили сдаться, после чего Иригойен, всегда считавший, что восстанию – да, гражданской войне – нет, приказал сворачивать затею. К 8 февраля все было кончено, а дон Иполито из личных средств возместил государству 300000 песо, которые увезли с собой в эмиграцию, где без денег не прожить, лидеры восстания в Мендосе.

Начались оргвыводы. Взятых с оружием в руках судили жестко, приговоры весили от 4 до 8 лет, - по меркам Аргентины за «революцию» крайне сурово. Сам Иригойнен, произнеся ярчайшую речь в суде первой инстанции, после которой суд отказался судить подсудимого «до полного выяснения обстоятельств», был осыпан цветами и на руках принесен домой, для помещения под домашний арест восторженной толпой поклонников.

Заодно (грех же не использовать такой случай) долбанули по рабочему движению. Арестовали сотни профсоюзных активистов, закрыли анархистские газеты, кое-кого даже выслали (редкий случай использования закона 1902 года). По ходу досталось и социалистам, хотя те были вообще не при делах, наоборот, призвали пролетариев «держаться подальше от буржуазных склок», а огромную демонстрацию протесты 21 мая подавили со стрельбой и убитыми. Короче говоря, разгул реакции. Но победа власти оказалась сродни поражению.



Откровение от Иполито

Сила действия, как известно, равно силе противодействия. Президент Мануэль Кинтана, один из столпов «рокизма», очень старый и очень жесткий по натуре, был человеком, от которого можно было ждать всего. В полном смысле слова. Без преувеличений: в свое время, будучи адвокатом одной из британских фирм, которой задолжала правительство провинции Коррьентес, он внес в Конгресс законопроект о разрешении английским судам обстреливать Росарио до тех пор, пока долг не будет выплачен.

Предложение, конечно, не прошло, однако с тех пор репутация у дона Мануэля сложилась весьма конкретная. Комплексов у дела не было никаких. Вот только развернуться ему не дали, - и не радикалы. Время на дворе стояло такое, что в Европе расстрел рабочей демонстрации давал конкретное эхо с серьезными последствиями, без оглядки на последствия для исполнителя, а в Аргентине уже было достаточно европейцев, чтобы знать, что делать.

11 августа некто Сальвадоо Планас, анархист из Каталонии, ни с кем не связанный, по собственной инициативе расстрелял карету президента. Сеньор Кинтана, правда, не пострадал, но от порясения (старенький был) слег и уже не вернулся на работу, а вскоре и умер, на пост же заступил «вице», сеньор Фигероа Алькорта, человек совсем иного склада, первым делом подписавший Закон № 4939 о общей амнистии всем участникам революции 1905 года, а вторым делом упустивший контроль за ситуацией.

Впрочем, покушение на президента особой сенсацией не стало, как и еще одно покушение, уже на нового президента, ничего плохого сделать не успевшего, - но ведь такие процессы, пойдя, уже не останавливаются. Темой не дней, но месяцев стала «революция», в пиарном смысле победившая, ибо вся страна узнала, что есть люди, штатские и военные, которым не в труд отдать жизнь во имя своих идеалов, и что этих людей тысячи.

Об Иригойене заговорили. Везде. В салонах и пабах, на рынках и на заводах, в эстансиях и в портах, в приличных кварталах и рабочих предместьях. У него брали интервью, по итогам восторженно повествуя о скромности и «внутреннем свете», излучаемом «аскетом демократии» и «предтечей свободы», и очень скоро сложился имидж, как отмечала та же La Nacion, «пророка, нового Моисея, возвещающего близость Обетованной Земли». Такая моральная победа с лихвой окупала и военное поражение, и принесенные жертвы.

Ряды ГРС росли, как, пардон за трюизм, грибы после дождя, благо, радикалы не отталкивали никого. Эстансьеро, пеон, заводчик, лавочник, сапожник, работяга, учитель, журналист, студент, офицер, католик, атеист, еврей, индеец, гаучо, белый, - неважно. Если «за справедливость», значит, наш. Но только если уже гражданин Аргентины и не только по паспорту, но и по самоосознанию. Среди иммигрантских землячеств радикалы работу принципиально не вели.

И что очень важно: раскручивая партию, как общенациональную, дон Иполито подчеркнуто отказывался вырабатывать и оглашать какую-то конкретную программу, даже озвучивать позицию по самым актуальным поводам, ограничиваясь единственной целью: устранением режима, как корня всех бед и зол. Это, естественно, раздражало многих, кто разбирался в политике, и несколько позже, в 1909-м, привело даже к «бунту на корабле»: несколько видных лидеров во главе с самим Педро Молина заявили о несогласии с таким подходом и вышли из Союза.

Само по себе это не было трагедией: колоссальный авторитет дона Иполито гасил волны. Но и репутация сеньора Молина была безупречна, его уважала вся страна, и чтобы успокоить страсти, Иригойен в первый и последний раз в жизни дал партии объяснения на тему камо грядеши, - тезисы т. н. иригойненизма, - сперва в серии открытых писем, а затем в книге «Моя жизнь и моя доктрина».

Если коротко, то все очень просто. Корень зла – в «аморальности общества», малая часть которого узурпировала права большинства, а большинство с этим покорно смирилось. Уговорами тут не поможешь. Нужна революция. Третья по счету. Первая принесла нам независимость, вторая - свободу, теперь задача - суверенитет народа, освобождение от олигархии и гражданское сознание.

То есть: духовное восстание на основе морали во имя «этического исправления» нации. Лучше мирным путем, но можно и военным. Оно уже уже близко, она обязательно победит, если каждый честный человек примет в ней участие. А основные принципы вот: непримиримость (нет компромисса со злом!) и абсентеизм (не подыгрывать злу, играя по его правилам). И таким путем, через общую национальную этику, - к формированию гражданина вне зависимости от его классовой принадлежности, в рамках надклассовой нации. И тогда конец «антагонизму между народом и и властью». Ибо «Мы и есть Родина».

Практически все исследователи подчеркивают, что речь идет о Credo «гражданской религии». Да и сам дон Иполито писал, что в его понимании «радикализм есть освободительная религия, дающая новую политическую мораль и внушающая обществу чувство моральной ответственности за судьбу человека, а человеку такое же чувство ответственности за судьбу общества», добавляя: «Я дерзаю видеть свое дело, как апостольскую миссию, и трудность избранного пути при полной уверенности в правоте меня в этом убеждает».

И не поспоришь. Категорический императив Иригойена, - никаких уступок, никаких компромиссов, никаких сделок и коалиций, ибо мы не партия, мы – честные граждане, наследники всего лучшего, что завещали предки, - ставил все привычные политические формулы с ног на уши. То есть, логика тут, конечно, была, - с шулерами не садятся за стол, пока у всех граждан нет свободы волеизъявления, - но категорический отказ от участия в выборах превращал ГРС в антисистемную структуру, на первый взгляд, идущую к самоубийству.

Действительно, ведь безумие же. Партия имеет ячейки по всей стране, имеет комитеты, издает газеты и созывает съезды, но не участвует в выборах. Даже не имеет четкой программы. Больше того, не стремится к власти, не признает союзов, настаивает на революции, да еще и без массовой поддержки армии. Как может такая партия рассчитывать на хоть какой-то успех?

Этот вопрос тревожил многих активистов, особенно образованных, с личными амбициями, желавших заниматься политикой, участвовать в общей работе, руководить. Звучали возражения, которые Иригойен, возражений не терпевший, давил в зародыше, без разъяснений: не нравится? – скатертью дорога, вы знаете, где вас примут, и да пребудет с вами Бог, - и только Молине, человеку кристальной репутации, он все же попытался объяснить, в последнем открытом письме даже резюмировав самую суть своего видения.

«Те, кто утверждает, что призыв к исполнению положений Конституции не есть политическая программа, потому что все партии, если они соблюдают закон, чтят конституцию, ошибаются в главном. Миссия радикализма неизмеримо высока. Это не более и не менее, как гражданский крестовый поход. Любые прагматичные мелочи, пусть и сиюминутно важные, как свобода торговли или протекционизм, унижают ее величие, которое главный залог победы».

Ага. И можно, конечно, говорить: утопизм. И можно, конечно, говорить: демагогия. Да. Но именно такая линия дала радикалам необычайную силу, ибо они противопоставляли себя «обычным» партиям, суетливо делившим власть, забывающим свои обещания и безмерно далеким от масс. Возведенная в ранг религии нравственность привлекала всех, сверху донизу, объединяя в неприятии лицемерия и лжи эстансьеро и пеона, бизнесмена и пролетария, интеллектуала и люмпена. Движение если и не было (такое невозможно), то, во всяком случае, на этом этапе, воспринимало себя как надклассовое и внесословное, а отсутствие программы позволяло не связывать себя обязательствами.

Хотя, с другой стороны, обязательство, - одно, но высшего плана, - как раз было. Власть нации, по Иригойену, реализовалась в государстве, стоящем (поскольку представляло все общество) выше классов, защищая интересы всех, то есть, выступая в роли высшего и беспристрастного арбитра. Такой подход многим, и справа, и слева, казался абсурдом, нелепицей, однако дон Иполито был уверен в обратном, а рассудить сей теоретический спор могла только практика.

Продолжение следует.