Лицом к лицу с народом
Судьба и книга | Очерки Николая Астырева, выпущенные в серии «Историко-литературные памятники Воронежского края», — ценный источник информации о жизни русской деревни в 1880-е годы
Те, кто следят за этой серией Центра духовного возрождения Чернозёмного края, наверняка заметили: выбираются для неё тексты с каждым очередным выпуском всё менее очевидные. Думаю, не случайно серию открывало «Историческое, географическое и экономическое описание Воронежской губернии, собранное из историй, архивных записок и сказаний» Е.А.Болховитинова – труд, с которого началась история местного краеведения. История журнала «Сирена», созданного в нашем городе Владимиром Нарбутом, культурному воронежцу известна, и переиздания всех его номеров было кому ждать, а вот уже о существовании мемуаров Валентины Дмитриевой подозревало гораздо меньше народу. Всё-таки не Бунин, не Платонов, не Маршак: забытая писательница… Которой, как обнаружили те, кто потом эту книгу прочёл, было что рассказать и жителям двадцать первого века.
Виталий ЧерниковИ вот я листаю уже пятый выпуск серии «Историко-литературные памятники Воронежского края». Имя автора книги «В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления», публициста Николая Астырева (1857-1894) сейчас памятно разве что исследователям, занимающимся историей русского народничества. Он – один из множества русских интеллигентов, которые пытались тогда вытащить страну из болота.
В мае 1881 года Астырев оказался в Воронежской губернии, чтобы устроиться волостным писарем в одну из местных деревень: «Хотелось живого дела, хотелось общения с живыми людьми, хотелось доказать самому себе свою пригодность на служение истинным общественным нуждам, а не на одно только служение интересам различных «компаний» и «товариществ». Найти работу помог один из товарищей. Результатом стала книга очерков «В волостных писарях».
Имена людей, с которыми довелось общаться, как и названия населённых пунктов, автором зашифрованы. Подлинные можно узнать из комментариев к нынешнему изданию книги, подготовленных Михаилом Карпачёвым. Так, уездный предводитель, названный Столбиковым, носил фамилию Савостьянов. Слыл некогда «за человека «радикального» образа мысли», но, заняв должность, немедленно забыл о прежних идеалах.
Забавна сцена первого визита к «Столбикову» рассказчика. «Только что я взялся за стеклянную, изящную ручку, как где-то над моей головой поднялся резкий звон; я посмотрел наверх, перестав нажимать ручку – и звон прекратился. «Несомненные признаки цивилизации», – подумал я и при новой трели электрического звонка вошёл в переднюю; но тут ожидал меня немалый сюрприз: вместо лакея и горничной я увидел датского дога огромной величины. Это чудовище степенно подошло ко мне и своими страшными глазами уставилось на меня… Так простояли мы несколько минут, и никто не являлся ко мне на выручку; наконец, я стал взывать: «Послушайте, нет ли там кого-нибудь?» На зов выпорхнула откуда-то девочка лет девяти, вся в кисее и, увидев меня, спросила: «Вам папу?»
Мир, показанный в книге, напоминает порой довлатовский «Заповедник» (хотя Астырев, думаю, исходил из задач несколько иных, чем его соотечественник почти век спустя). Неудивительно, что уже на шестнадцатой странице автор очерков скидывается с коллегой на бутылку (исключительно в исследовательских целях).
Как отмечает в послесловии к книге Олег Ласунский, «Н.М.Астырев поставил перед собой задачу – наблюдать и изучать, но не учиться и не учить» – и с нею вполне справился». Место в бюрократической пирамиде, которую он занимал, и не позволило бы найти иную позицию. Вот впечатления от изучения крестьян: «В волость всякий приходил за своим делом, крестился на образа, кланялся всем присутствующим и начинал говорить об интересующем его предмете; чаще всего это была жалоба на кого-нибудь. В таком случае следовало подробное изложение обиды с бесчисленными отступлениями, прерываемыми нетерпеливыми окриками писаря: «Короче, говори толком, в чём же дело?» Из слов жалобщика всегда оказывалось, что обидчик его кругом виноват, что он вор, мошенник и разбойник. Конечно, легко было заметить, что некоторые обвинения чересчур преувеличены и даже противоречат одно другому, так что весь рассказ иногда казался сомнительным, и приходилось с горечью сознаваться, что эти «рассказы из народного быта» правильного понятия о самом быте не дадут». Важное наблюдение! Книга, среди прочего, – о том, как поспешивший на помощь «простому народу» интеллигент готов столкнуться с чудовищной государственной бюрократией, и даже к тому, чтобы пойти на каторгу (автор умрёт в 1894-м по пути в ссылку), но вынужден сражаться с замшелостью тех, кого пытался спасти.
«Жевание семечек подсолнуха да кулачные бои – единственное развлечение в праздничные дни; самая обыкновенная из забав – горелки, не говоря уже о хороводах, – здесь неизвестны. Соберутся девки у кабака в кучу и начнут визжать что-то непонятное, с припевом: ай-ле-ли, ле-ли, а парни либо сидят в кабаке и учатся у старших глотать водку, либо забавляются угощением друг друга пинками и подзатыльниками… Старшие, т.е. домохозяева-мужики, народ сухой, узко положительный; за всё это время мне не случалось ни разу натолкнуться на человека, живущего не исключительно мыслью о рубле, а интересующегося чем-либо умственным». Подобных наблюдений у Астырева немало. Хотя кто-то может выразить сожаление, что в примечаниях нет разъяснения: действительно ли в 1881 году ни в одном селе Воронежской губернии не водили хороводы?
Надо сделать оговорку. То, что иных единомышленников от народа оттолкнуло, для автора «Волостных писарей» – повод отметить с грустью: «Это любопытная особенность народной жизни», то, что «будет ещё долго служить темой для исследования и изучения» – и продолжать своё, возможно, безнадёжное дело. Чего нет у автора очерков, так это склонности после первой неудачи в налаживании контакта с будущими персонажами винить в ней их и только их. Да, он описывает неправильное устройство жизни, но ценнее то, что он пытается вскрыть её ржавые механизмы и разобраться, почему так происходит. Да, население России разобщено, и бесправный крестьянин воспринимает интеллигента-просветителя как чужака, но Астырев пытается эту стену преодолеть как чиновник и человек. И кое-что ему удалось, иначе бы и книги не было бы.
«Куда мужик ни сунется, везде ему тычут истинными или вымышленными законами. Хочется батюшке с мужика содрать лишнюю пятишницу за свадьбу, он говорит, что нужна метрическая выпись. «Батюшка, да нельзя ли как-нибудь без этой метривки?» – «Нельзя, надо; не я, а закон этого требует». – «Батюшка, уж я те трешницу дам, не нудь ты меня!». И закон – попран, но мужик не знает, истинный ли или вымышленный. Вошла баба в казённый лес ягод набрать; её поймал объездчик и требует рубль штрафу, таща к лесничему: «Не я, закон требует». – «Отпусти, родименький, я те двоегривенничек дам!» – И закон опять исчезает со сцены».
Нетрудно заметить, что многое, о чём писалось во второй половине XIX века, в России остаётся актуальным и поныне.
Источник: газета «Коммуна» | №59 (26703) | Пятница, 28 июля 2017 года