Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова

Неизвестный солдат о себе и других Часть 1. Из глубины жизни народной. Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг. Переход от чересполосицы на отруба и широкие полосы оказал через некоторое время положительное влияние на технику крестьянского земледелия: у крестьян – сельских хозяев, даже у сапожников, появился дополнительный интерес к полевым работам. Сапожники чаще стали отрываться от «липки», чтобы посмотреть, что делается на отрубе, дать указание женщинам, а иногда и сами включались в их работу. Усиление этого интереса повело к появлению в деревнях агрономов наездом из Корчевы и Кимр, работавших от земства и от кооперации. Земля на отрубах и широких полосах ... Читать далее

Неизвестный солдат о себе и других

Часть 1. Из глубины жизни народной. Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.

Переход от чересполосицы на отруба и широкие полосы оказал через некоторое время положительное влияние на технику крестьянского земледелия: у крестьян – сельских хозяев, даже у сапожников, появился дополнительный интерес к полевым работам. Сапожники чаще стали отрываться от «липки», чтобы посмотреть, что делается на отрубе, дать указание женщинам, а иногда и сами включались в их работу.

Усиление этого интереса повело к появлению в деревнях агрономов наездом из Корчевы и Кимр, работавших от земства и от кооперации.

Земля на отрубах и широких полосах обрабатывалась тщательнее, трехполье уступило место многопольному севообороту, многие хозяева стали сеять клевер и другие кормовые травы, были улучшены семена ржи, овса и льна (при содействии земского сельскохозяйственного склада), соха была вытеснена рязанским плугом, даже излюбленная женщинами льномялка («мялица») постепенно заменялась льномяльной машиной (ручной). «Международная компания жатвенных машин» усиленно распространяла свои товары в деревне в рассрочку уплаты стоимости на несколько лет.

Кстати, сапожное ремесло не оставалось исключительно ручным. «Компания Зингер» через своих агентов успела к 1910 году опутать своею паутиной почти всех сапожников, ее швейные машины стучали во многих избах, а ставились они, с уплатой в рассрочку по 1 рублю в неделю, за 2 года.

Технические улучшения в земледелии довольно быстро повысили урожайность хлебов и льна; в нашей деревне некоторые хозяева уже в 1912 году собирали ржи до 100 пудов с десятины, овса до 100 пудов и льняного волокна до 18 пудов и более.  На отрубе отца урожай был хуже, чем у других, но и он получал около 90 пудов с десятины. Сельское хозяйство по этим признакам становилось «доходным»: было чему радоваться «поселянину»! Хлеба стало хватать на круглый год у всех середняков и даже кое у кого из бедняков.

Радость по этому поводу у крестьян была кратковременной и скоро потухла. Мало того, увлечение землей у домохозяев начало сменяться серьезной озабоченностью и беспокойством. Мужики снова потянулись к своему основному источнику средств существования – к производству обуви из хозяйского товара. В некоторых деревнях рядом с мужчинами на липки оседали и женщины: частью – в качестве работниц на швейных машинах, частью – в качестве мастериц-башмачниц по «дамской» обуви.

Новое лихо вкралось в крестьянскую жизнь тихо и незаметно. Крестьянин не мог не видеть, как изменились производственные отношения, как он сам не постепенно, а в короткие сроки, от самоснабжения натурой, от патриархального потребления продуктов собственного производства переходил к производству товаров, становился товаропроизводителем, как начинал работать не «на себя», а на всех, на других. И тем самым становился потребителем продуктов, произведенных всеми, другими рабочими и крестьянами.

По мере превращения крестьянского хозяйства из натурального в хозяйство товарное по преимуществу, в хозяйство капиталистическое, в годовом цикле производства и потребления хозяйствующей семьи все в большей и большей степени начинал играть свою роль оборотный капитал.

Натуральные запасы двора вытеснялись запасами денег вместо годового запаса ржи, овса, гречневой крупы, льняных семян (на масло). Становилось возможным, а потом и необходимым продать эти продукты урожая, а хранить деньги, что казалось удобнее во всех отношениях.

Первым, как известно, потерял свойства быть сырьем для домашнего потребления лен в нашей местности. Его производили теперь исключительно для продажи, а деньги, вырученные путем этой операции, и оказались первым «капиталом» в распоряжении домохозяина; капиталом для оборота, о чем владелец его почти и не подозревал.

Женщины-домохозяйки деньги, вырученные от продажи натуральных запасов, начали хранить, и старались хранить в сберегательных кассах, что было вполне разумно. Однако это повело к тяжелым и в отдельных случаях губительным последствиям для потребления семьи. Деньги, вложенные в кассу на хранение, очень трудно было женщинам брать назад. Непомерная жадность, обусловленная вечной нуждой, переходила в страсть накопления. Изворачиваясь на все лады, такие хозяйки стремились обходиться без оборотных средств, а на текущие расходы вытягивали деньги из скудных средств на питание, на обувь, одежду, керосин и т.д. Ибо изъятие из оборота хозяйства, например, 100 рублей, означало фактическое разорение его, подрыв его экономического основания. Характерно, что суммы вкладов этого рода, не превышая каждый в отдельности 100 рублей, составляли в 1912 году по России свыше полутора миллиарда рублей золотом.

У мужчин дело обстояло иначе и, пожалуй, гораздо сложнее. У домохозяев-мужчин текущие нужды были обширнее (а карманы «дырявые»). Этот «капиталист» мог и «пропить», и в карты проиграть оказавшийся на руках «капитал».

Деньги от продажи льна и должны были служить первым источником «накопления капитала», естественным условием перехода от патриархального-натурального способа ведения хозяйства крестьян к капиталистическому способу производства. При цене на льноволокно от 5 до 10 рублей за пуд, на 5-10 мер посева двор получал дохода от 50 до 100 рублей в год и даже, при высшем качестве волокна, от 100 до 200 рублей за два-три приема, а кто победнее, то и за один прием, сразу.

Между тем не только бедняки, но и середняки в то время всегда, независимо от времени года, имели крайнюю неотложную или случайную нужду в деньгах, требующую немедленных расходов. Все крестьянские дворы страдали от крайней неустойчивости хозяйства, бюджет которого их то и дело нарушался чрезвычайными обстоятельствами: недород 1911 года, падеж скота (сибирская язва в 1910-1911 годах), пожары (так, в 1910 году сгорели все постройки у 20 дворов в нашей деревне) и прочие стихийные бедствия.

Получив от скупщика льняного волокна «большие» деньги, каждый отец семейства спешил порадовать себя и своих семейных «покупками»: гостинцы, обновки, чай, сахар, крупа, пшеничная мука, рыба и прочее. А между тем его подстерегали на каждом шагу: от казны – «казенка», кабак, от властей – представители власти с недоимками и очередными платежами, жулики с картами, фокусами, просто карманники и т.п. Сверх того, каждый, возвращаясь домой, рассчитывал, сколько ему придется уплатить долга «благодетелю»-кулаку. Оставалось обычно мало.

В итоге к 1910 году у подавляющего большинства крестьян очень скоро исчезали и натуральные запасы, и «оборотный капитал». Это было началом конца хозяйственной «самостоятельности» и вообще хозяйственной деятельности многих.

Капитализм одерживал победу за победой. Значительная часть крестьян, не успев стать товаропроизводителями, начала превращаться в действительных пролетариев, из рабочих с наделом в рабочих на дому, а те, кто «ходил» на работу в город, оставались в городе рабочими, уже не имея возможности вернуться в сельское хозяйство: в деревне им делать было нечего.

В деревнях, расположенных вокруг Кимр, и половина женщин уже работала вместе с мужчинами, изготовляя обувь. И девочки школьного возраста обучались рядом с мальчиками шить сапоги, ботинки, дамские туфли и прочее.