"Московия во времена смуты"

Источник: http://fakeoff.org/history/moskoviya-vo-vremena-smuty

Выдержки из дневника польского шляхтича Самуила Маскевича 1594—1621 годов.

Самуил Иванович Маскевич (Maskiewicz) - польский шляхтич, участник событий Смутного времени на Московии (России). Беларус по происхождению, Самуил Маскевич, находился в составе польского гарнизона в Кремле в 1610-1612 годах, а потому его описание Москвы того времени крайне интересно для нас.

Маркевич записывал лишь то, что сам видел. Его записки отличаются не только указанием точных дат событий и их участников, но и отличными описаниями Московии-России и Руси-Украины того времени.

Я не стал банально копировать все содержимое дневника, выделив из него лишь фрагменты, которые мне показались наиболее примечательными и важными.

Что крайне важно и требует отдельного внимание:

1. Польский шляхтич называет “РУССКИМИ” не московитян, а верующих! Он таки и пишет “РУССКОЙ” веры. Он не видит на Московии православия.


2. Кремль тоже не известное название для Маскевича, побывавшего в то время на Московии - Кремль везде он называет КРЫМ-город!


3. Употребляемое Маскевичем слово “Майдан” обозначает не площадь, а “базар”, “рынок”. В лагере поляков “Майданом” называют склад военной добычи, которую собрали после битвы. Добычу, кстати, поляки разделяли каждому поровну.


4. Маскевич ходит “в Украину”, и ни разу не “на Украину”, это к тому, что полякам приписывают изобретение написания “на Украину”.


5. Московитяне называют поляков - “литвины”.


6. Собрание - Совет, Раду, Вече, Маскевич называет другим славянским (украинским и польским) словом: “КОЛО”, что по-русски значит “круг”.


7. “Цариком" Маскевич везде называет самозванца, “Тушинского Вора”.


8. Маскевич в начале дневника ездит во Львов, после Смуты уже в Лемберг.


9. Женщины на Московии абсолютно бесправны. В каждом доме натуральный Гарем, вход в который возможен только через покои хозяина дома.


10. Маскевич постоянно называет государство Москиевским, Москиевское у него и войско, и князья (цари) Москиевские.


11. Маскевич называет солдат Московитян - поганцами, погаными - то и есть татарами-мусульманами!


12. Ни о Минине, ни о Пожарском, Маскевич ни разу не упоминает! Возникает правомерный вопрос: кто эти люди?

1603 год

В 1603 году, царевич отправился к Москве с паном воеводою Сендомирским. Москвитяне, предводимые князем Мстиславским, встретились с этим отрядом при Новегороде, и хотя надеялись на свои силы, которые простирались до 80.000 человек, однако ж наши, при помощи Божией, выиграли битву, и самого Мстиславского взяли было в плен; но его отбили.

В сражении нашим помогали казаки Запорожские, в числе 2000. На следующий день пришло их 10.000, но уже поздно.

Борис Годунов царь Московский с отчаяния отравил себя, жену и сына.

1605 год

6 июня. Простившись с матерью моею в Сервече, я отправился к Москве с отрядом, и доехав до Московской границы, остановился в Брагине, местечке князей Вишневецких. Здесь я узнал, что царь Димитрий I, вступив в столицу, короновался в день Святого Михаила.

Татары опустошили Подолию и, разграбив вокруг Киева дворянские дома, отвели в неволю множество жен и девиц благородных.

В Плоскирове мы получили из Москвы печальную весть что там был бунт. Москвитяне убили царя, а из наших одни также побиты, другие же взяты в плен и разосланы в разные крепости. Государыня царица равным образом осталась в неволе со всеми благородными польками: над каждою из них Москвитяне порядочно подшутили.

26 июля. Около этого времени, вместо убитого царя Московского Димитрия, явился другой Димитрий и распустил молву, что он тот самый царь Московский, которого Москвитяне, призвав в столицу и короновав, хотели убить, но он с помощью Божьей спасся от смерти.

Так он говорил, в надежде славою первого венчанного Димитрия привлечь к себе войско и обмануть самую Москву, и хотя был Самозванец, однако ж при содействии наших едва не достиг своей цели: все государство Московское ему покорилось, кроме трех только городов, Москвы, Новогорода и Смоленска.

1608 год

В том же году, по вестям о приготовлениях Татар к набегу, войско немедленно вступило в Украину, и после Троицына дня, расположилось лагерем под Ободнею, между Винницею и Немировым, где мы простояли до Михайлова дня. Между тем казаки Запорожские ворвались в Орду, разорили в конец Очаков и Перекопь и взяли там немалую добычу. Султан жаловался на это королю.

Когда мы настигли московитов и отняли у них скот, то они, разгневавшись на свои образа, повесили их для позора на деревьях вверх ногами, приговаривая: “Мы вам молимся, а вы от Литвы нас не оборонили”.

Еще случай: у одного крестьянина вор ночью увел вола из хлева; крестьянин сорвал образ со стены и выбросил его в окно прямо в навоз, сказав: “Я тебе молюся, а ты меня от воров, не охраняешь”.

В случае же убедительной просьбы,московитяне молят не ради Бога или Христа Спасителя, но ради Николы.

1610 год

После нового года в январе месяце, король отправил из Смоленского лагеря под столицу послами к войску Царикову.

Говоря о Царике, считаю неизлишним сказать, откуда он взялся и каким образом явился.

По злодейском умерщвлении в 1606 году первого царя Димитрия, мужа Марины дочери воеводы Сендомирского, Меховецкий, бывший у царя не в последней чести, нашел в 1607 году одного Москаля, телосложением похожего на покойника, решился его возвысить, и стал разглашать в народе, что Димитрий ушел от убийственных рук Москвитян, теми же средствами, коими еще в младенчестве спасся от Годунова.

Но так как этот Царик был мужик грубый, обычаев гадких, в разговорах сквернословный, то Меховецкий для своих выгод учил его вежливости и нашим обыкновениям по примеру первого Димитрия, более учтивого и светского. Без нас обойтись однако было нельзя: почему именем Царика рассылая письма к кому хотел, Меховецкий набирал войско, обещая по 70 злотых на коня гусарского и по 50 на казацкого.

Для большего удостоверения людей в истине своих слов, Меховецкий, зная все тайны покойного, зная, кому и что он поверял изустно и письменно, присоветовал Царику написать письма к пану воеводе Краковскому и припомнить ему как изустные условия, так и письменные обещания. Подобными средствами, во имя первого Димитрия, Царик привлек к себе множество народа, тем скорее, что в республике войско было без дела: оно радовалось случаю и весьма охотно шло на войну, как на мед.

Не миновало и года, когда Царик, двинувшись прямо к Москве, укрепил свой лагерь в Тушине, и пресек подвоз съестных припасов к столице; отряды же свои разослал в разные места, приказав осаждать города, не сдававшиеся добровольно, и брать их силою.

Таким образом Польское войско, служившее Царику, расположилось в Московской земле семью лагерями; считали в нем 10,000 одних копейщиков, кроме казаков Запорожских, которых было еще более: они находились в каждом лагере и сверх того, действуя особо в разных местах, где кому вздумалось, рассыпались по всей Московской земле, как муравьи. Было их вдвое более войска Польского.

Москвитяне толпами стремились к Царику, одни из преданности, считая его своим государем, другие из ненависти к Шуйскому, а третьи для своеволия. Было их в Тушинском лагере от 200 до 300 тысяч.

Заруцкий, родом Волынец, по взятии Подолья Татарами прибывший на Московию, где прославился своею храбростью, также пришел к Царику, и получив от него значительный отряд Москвитян, оказал ему важные услуги.

После того крепости начали ему сдаваться, одни потому, что видели его силу и могущество, а другие потому, что в заблуждении считали его истинным Димитрием; и уже вся Московская земля ему покорилась, исключая немногих главных городов, а именно Смоленска, Пскова, Великого-Новогорода и самой Москвы. Но все думные бояре постоянно были при царе своем Василии Шуйском в столице, кроме тех только, которые не пользовались милостью Шуйского, или передавались к Царику, по убеждению в его царском роде.

Василий Шуйский, видя, сколь силен Царик Польским войском, и быв тесним со всех сторон, подозревал, что Поляки поддерживали врага его по интригам королевским, и опасался, чтобы сам король, имея на Московской земле готовое войско, не пошел на него войною.

Предупреждая разрыв, Шуйский выпустил из неволи всех Поляков и Полек, плененных во время бунта; в числе их освободили и царицу.

Узнав о том, Царик отправил за ними сильный отряд, чтобы воротить Царицу с отцом ее, воеводою Сендомирским, в лагерь. Хотя же Марина и увидела в нем не первого супруга своего, но должна была таить открытие для удержания при нем Москвитян.

Чтобы приобресть еще более силы и влияния на столицу, Царик распустил молву, что царица признала его своим мужем, тайно сочетался с нею браком и жил как с женою. Наших никто не тревожил по всей земле на 100 миль кругом от лагеря, пахолики и товарищи жили безопасно на квартирах, доставляя в лагерь деньги и съестные припасы. Царик достиг бы своей цели, если бы не двинулся на Московию сам король.

4 июля. Мы шли всю ночь и на рассвете неожиданно явились пред неприятелем. Задние полки наши далеко отстали за пушками, увязшими в болоте. На узкой лесной дороге, так, что обойти их было трудно. Гетман, поджидая отставших и не смея напасть на обширный неприятельский лагерь, послал к задним полкам нарочного с повелением поспешить прибытием, а сам между тем устроив войско, приказал зажечь деревню, близ которой расположились Москвитяне, и ударить в барабаны с трубным звуком. Битва происходила под Клушиным.

Враги, встревоженные неожиданным появлением войска, спешили выступить из лагерей: Москвитяне из своего, обнесенного рогатками, а Немцы из своего, расположенного отдельно и обставленного только возами. Те и другие выпадали без всякого порядка, по пословице: седлай порты, давай коня. Немцы первые вступили в дело, с обыкновенными хитростями став за болотами, за плетнями, в густом лесу; пешие мушкетеры их, подкрепляемые копейщиками, много вредили нам. Москвитяне, не надеясь на свои силы, также разместили по своим отрядам Немецких рейтаров и вместе с ними приготовлялись к бою. Страшно было взглянуть на эту тьму несметную, при нашем малолюдстве!

Более всего ужасала нас мысль, что мы находились среди земли неприятельской, в виду врагов многочисленных и жестоких: отбиться от них нельзя было и подумать; испросить пощаду также казалось невозможным: спасение наше зависело единственно от Бога, счастья и оружия. Мы ободряли друг друга надеждою, которая поддерживала наше мужество. Наконец и она не помогала нам, особенно потому, что вместе с силою мы потеряли и необходимые для гусар копья, которыми вредили неприятелю. У нас во всем был недостаток, а у врагов увеличивалась и сила и бодрость. Не взирая на то, наши по обычаю бросаются с хоругвью на передовые ряды их, с криком: к бою, к бою; но тщетно; нет ни сил, ни снарядов; не видно даже ни ротмистров, ни полковников. Вступаем однако в битву и мешаемся, как в омуте. Неприятель, уже заметив нашу слабость, приказывает двум конным отрядам, стоявшим в готовности, ударить в нас. Но это самое помогло нам, и мы, по милости Всевышнего, одержали победу: наскочив на нас, неготовых к бою, они дали залп, и когда по обыкновению стали поворачивать назад, чтобы зарядить ружья, а другие приближались на их место с залпом, мы, не дав всем выстрелить, бросились на них с одними палашами в руках, так, что первый ряд не успел зарядить ружей, а второй выстрелить; оба отряда обратили тыл, опрокинулись на все войско Московское, стоявшее в готовности у ворот лагеря, смешали его и расстроили. Москвитяне перепугались, ударились в бегство вместе с Немцами, и бросились в лагерь, куда на плечах их ворвались и мы, не встретив никакого сопротивления: хотя у ворот лагеря стояло несколько десятков тысяч стрельцов, но они, по милости Божией, не вредили нам. Враги, видя, что и здесь не могут найти спасения, раздвинули рогатки и чрез отверстия разбежались из лагеря. Мы гнались за ними целую милю и более. Таким образом, по благости Всевышнего, из побежденных мы стали победителями.

Москвитяне, находившиеся в остроге с Валуевым, ничего не знали о нашем отступлении; иначе если бы они сведали, то наверное напали бы на нас, как после того сами говорили. Нам велено, не слезая с коней, немедленно овладеть острогом. Москвитяне оборонялись упорно и не хотели слышать, когда мы говорили, что войско их уже разбито, что выручить их некому и что им остается положить оружие. Но как скоро Немцы, по приказанию гетмана, подступили к острогу, уныние овладело врагами: они стали просить о заключении перемирия в следующее утро. Переговоры тянулись несколько дней; наконец в пятницу Валуев с 400 всадников приехал к шатрам гетманским: все они присягнули королевичу Владиславу; а к ночи возвратились в свой лагерь.

На другой день пан гетман, сопровождаемый тысячным отрядом конного рыцарства, приехал к острогу: Москвитяне выходили из него полками и все до самого последнего присягали в верности.

Не мешкая долго в сем месте, мы двинулись к столице: все присягнувшие Москвитяне и Немцы были с нами. Но едва мы отошли несколько миль, как прибежали из Москвы к пану гетману московитяне с известием, что там царя Василия Шуйского постригли в монахи, родных же братьев его Дмитрия и Ивана содержат под стражею, а нас ожидают с нетерпением, желая возвести на царство королевича Владислава.

22 июля. Гетман, подвигаясь медленно, не прежде 22 июля прибыл к столице, и в одной миле от нее расположился лагерем.

Между тем, Самозванец, бывший в Калуге, узнав о нашей победе и о пострижении Шуйского, поспешил также к Москве, и став лагерем с другой стороны, в одной миле от столицы, вместе с Яном Сапегою старостою Усвятским, произвел между Московитянами несогласие: чернь желала возвести его на престол, а бояре хотели королевича.

После продолжительных споров в столице, чернь должна была наконец уступить боярам: Москвитяне согласились признать королевича Владислава царем на известных условиях, из коих главнейшие были следующие:

1. Русская вера остается неприкосновенною и ни в чем неизменною.


2. Королевич должен немедленно принять ее; другие же вероисповедания не дозволит вводить на Московию (Не быть ни Латинским, ни других вероисповеданий костелам; Жидам не въезжать в Московское государство. Выдержка из договора хранящегося в Москве. Примечание Редактора.) Касательно этого условия пан гетман объявил, что государь молодой, ко всему склонный примет Русскую Веру, когда Господь Бог внушит ему мысль, а Москвитяне докажут ему свою преданность, любовь и искренность. С таким мнением они  и согласились.


3. Царик будет истреблен соединенными силами. Были и другие условия, которые я опускаю, упомяну только о главнейших.

В то же время Заруцкий, который приехал было к королю под Смоленск с царем Касимовским, досадуя на пана гетмана, поручившего полк преданных королевичу Москвитян не ему, а Салтыкову младшему, человеку знатного рода, бежал от нас среди белого дня к Царику; в след за ним, с позволения гетмана, отправился и царь Касимовский, коего сын находился при Самозванце.

5 августа. Бояре, согласившись с нами в условиях, назначили день и место для принесения присяги королевичу: на половине дороги от нашего лагеря к столице разбили шатры и там присягали с обеих сторон. В Москве же приводили к присяге бояр и народ. Сановники, избранные боярами, и жолнеры, назначенные паном гетманом.

Это продолжалось целые семь недель ежедневно, кроме воскресенья и больших праздников; в иной день присягало по 8, 10 и 12.000 человек; в одной столице более 300.000 признали себя подданными королевича; в города же и области Московского государства разосланы были для того бояре. Таким образом в три месяца вся Московская земля присягнула королевичу, исключая Смоленска и тех городов, которые Понтус держал в осаде и в последствии овладел ими, а именно: Новогорода, Пскова и других, им прилежащих.

26 августа. По принесении Москвитянами присяги, 26 августа мы двинулись из лагеря к столице, в следствие заключенного условия, для уничтожения Самозванца. Москвитяне, отворив ворота, пустили нас с войском чрез город, потому что обходить его было бы далеко. Царик однако остерегся и ускользнул в Калугу, а мы возвратились назад, ничего не сделав. Ему предлагали покориться королю и удовольствоваться доходами Гродна или Самбора; но он не хотел того, себе на беду: и теперь мог бы спокойно есть свой кусок хлеба.

29 августа. Заключив с Москвой  мир и утвердив его присягою, пан гетман 29 августа пригласил к себе в лагерь всех знатнейших бояр на обед и угостил их как можно лучше; каждого одарил конями, сбруею, палашами, саблями, бокалами, чашами, рукомойниками; он роздал не только свои собственные вещи, но брал их и у ротмистров и у товарищей, не отпустив самого последнего Москвича с пустыми руками. Этот пир стоил ему дорого.

2 сентября. Москвитяне с своей стороны пригласили на обед пана гетмана в столицу: угощал его князь Мстиславский, как первый вельможа, знатнейший из бояр. Был и я на этом обеде с паном гетманом. Нас поместили в трех комнатах; кушанья были приготовлены по-Московски; мне ни одно из них не понравилось, кроме хлебных, наподобие Французских. Были и другие пирожные. Меда подавали разные; каждый раз наливали нового сорта, чтобы показать, как много их в Московском государстве.

Наши хотели попить и просили наливать сколько угодно, только одного сорта, не смешивая с другим, Москвитяне не соглашались и делали по-своему.

После обеда, гетману подарено сорок соболей (не из лучших), а ротмистрам но паре, из явного презрения; не желая только оскорбить Москвитян отказом, мы приняли подарки. Пану гетману дали еще сокола и собаку для травли медведей, которую сперва произвели на дворе. После чего мы возвратились в лагерь. Чернь между тем волновалась, не взирая на присягу, и вступила с боярами в распрю, требуя перемены государя. Зло однако утихло до времени.

5 октября. По случаю наступления зимы, расписывали на войско квартиры в столице, по одному двору на роту.

9 октября. Мы тихо вступили в столицу, неприметно свернув знамена, для того, чтобы Москвитяне не сведали о малочисленности нашей.

14 октября. С согласия бояр, назначены войску города для кормления, в расстоянии ста миль и более от столицы; на мою роту достались два города: Суздаль и Кострома, в 70 милях от Москвы. Мы немедленно послали туда товарищей с пахоликами, для собрания съестных припасов. Но наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием Москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силою отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали, и имели полное к тому право. Для устранены подобных беспорядков, по нашему совету, они согласились платить нам деньгами по 30 злотых на коня, собирая их с городов сами чрез своих чиновников.

Бывший царь, Шуйский, находившийся под стражею в одном монастыре в столице, отвезен с обоими братьями к Троице.

К королю отправлены послами от Московского государства Василий Голицын, Сукин и бывший патриарх Филарет.  Пан гетман также уехал к королю, поручив войско Александру Гонсевскому. Он взял с собою трех Шуйских, царя и двух братьев его, и отдал их королю под Смоленском, как пленников.

Рынки Москвы

В Москве 14 рынков, где на каждом всякий день можно было достать все, чего хотелось: там торгуют ежедневно. Все Московитянские ремесленники превосходны, очень искусны и так смышлены, что все, чего с рода не видывали, не только не делывали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привыкли, в особенности Турецкие вещи: чепраки, сбруи, седла, сабли с золотою насечкою. Все вещи не уступят настоящим Турецким.

24 октября. Пришла в столицу весть, что Царик, бывший в Калуге, убит Татарином Петром Урусовым в поле, когда он гонялся за зайцами.

Москвитяне были вне себя от радости: до сих пор, имея в виду этого врага, они не смело нападали на нас; теперь же, когда его не стало, начали приискивать все способы, как бы выжить нас из столицы. Виною замысла была медленность королевича вступить на престол Московский: ибо на Московии междуцарствие никогда не продолжалось более трех дней, притом же носился слух, что не королевич, а сам король хотел царствовать в Москве.

Для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения московитян, патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ, для защиты Христианской веры и для одоления неприятеля.

“Враги уже почти в руках наших”, - писал патриарх, - “когда же ссадим их с шеи и освободим государство от ига; тогда кровь христианская престанет литься, и мы, свободно избрав себе царя от рода нашего, с уверенностью в ненарушимости веры Русской, служащей оплотом нашему государству, не примем царя Латинского, коего навязывают нам силою и который влечет за собою гибель нашей стране и народу, разорение храмам и пагубу вере христианской”.

О грамотах патриарха известили нас доброжелательные бояре, обходившиеся с нами откровенно, чтобы еще более удостовериться в замыслах Москвитян, послан был 25 декабря Вашинский с 700 всадников добыть языка в окрестностях: он перехватил гонца с подлинными патриаршими грамотами.

Узнав о грозившей опасности, мы пришли в великое беспокойство, усилили караул, увеличили бдительность, день и ночь стояли на стражи; и осматривали в городских воротах все телеги, нет ли в них оружия: в столице отдан был приказ, чтобы никто из жителей под смертною казнью не скрывал в доме своем оружия и чтобы каждый отдавал его в царскую казну.

Таким образом случилось находить целые телеги с длинными ружьями, засыпанными сверху каким-либо хлебом: все это представляли Гонсевскому вместе с извозчиками, которых он приказывал немедленно сажать под лед.

1611 год

К Рождеству Христову бывает в Москве великое стечение народа, а к Крещенью еще более: со всего государства съезжаются бояре для торжественного обряда, совершаемого самим патриархом на реке Mocкве. Устроенная около проруби решетка удерживает народ, а для Царя приготовляется великолепный и драгоценный трон, откуда он любуется на многочисленные сонмы народа, простирающиеся иногда (как сказывали люди сведущие) до 3 и 4 сот тысяч, в чем можно удостовериться одним взглядом. В 1611 году стечение было не так велико, от внутренних неустройств, однако ж довольно значительно.

Пользуясь этим съездом, Москвитяне замышляли против нас измену; наши остереглись и уже не отрядами, а целым войском держали стражу, готовясь к отпору, как бы в военное время. От Рождества до самого Крещенья, доколе не разъехались Москвитяне, мы не расседлывали коней ни днем, ни ночью.

Московитяне заметив это, отложили свое намерение до удобнейшего времени желая захватить нас врасплох, без потери своих. Уже нельзя было покойно спать среди врагов так сильных и жестоких; единственным средством к спасению оставалась мужественная оборона и победа. Bсе мы утомлялись частыми тревогами, которые бывали по 4 и по 5 раз в день, и непрестанною обязанностью стоять по очереди в зимнее время на страже: караулы надлежало увеличить, войско же было малочисленно. Впрочем товарищество сносило труды безропотно: дело шло не о ремне, а о целой шкуре.

Мне было тепло. Я стоял с хоругвью во дворе младшего брата царского Александра Шуйского, уже умершего (вдову его царь выдал за татарского царевича, крещенного в Русскую веру, Петра Урусова, того самого, который убил Самозванца в Калуге во время охоты).

Рядом с этим двором был двор боярина Федора Головина. Я же знал в Жмуди вдову Головину, вышедшую в последствии за пана Яна Млечка, судью земского; а прежде она была за родным братом Федора Головина, удалившимся из Москвы, как сказываюсь, еще при Стефане, в Жмудь, где дали ему поместье. Я воспользовался случаем, чтоб познакомиться с боярином: припомнил все, что знал, придумал, чего не было, и отправился к соседу.

Сначала не хотели впустить меня и в ворота, обыкновенно всегда запертые; но когда я сказал, что намерен сообщить кой-что о брате боярина, бывшем в Литве, Москвич был весьма рад мне, как и всякому приятно слышать добрые вести о родных и домашних. Он расспрашивал меня о поместьях, об оставшихся детях, о житье-бытье покойного брата; я говорил, что на ум приходило, ничего не зная и выдавая выдумки за истину. С тех пор мы подружились и стали называть друг друга кумом.

Это кумовство мне было очень выгодно: я часто бывал у него с товарищами на обедах; сверх того он всегда присылал мне съестные припасы, привозимые из поместьев, и всякого рода овощи; а для коней овса и сена. В особенности дорога его дружба была мне при восстании Москвитян. Я с своей стороны при всяком случае оказывал ему помощь и часто угощал его обедами, приготовленными по-Польски, к великому удивлению боярина, который не только не едал прежде наших кушаньев, но никогда их и не видывал.

Познакомившись короче, я просил его, в тайных беседах, предостеречь меня от измены Москвитян; он обещал охотно, и с своей стороны просил моей защиты от Поляков.

Предосторожности наши были однако напрасны: мятеж разразился громом, и немногие могли предугадать его; впрочем Головин предупреждал меня в других неблагоприятных случаях, и тем оказал нам большую услугу.

Московские свадьбы

Случалось мне бывать на свадьбах Московских, у многих людей знатных. Обычаи там такие: в одной комнате сидят мужчины, в другой, особой, женщины. Тут угощают их множеством яств, приготовленных в виде похлебки, подавая их в блюдах, с обеих сторон выбеленных и поставленных на сковороды, для удобнейшего подогревания на углях.

Кушанья ставят на стол не все вместе, а сперва едят одно, потом другое, третье_; до последнего; между тем принесенные блюда держат в руках.

Никакой музыки на вечеринках не бывает; над танцами нашими смеются, считая неприличным плясать честному человеку.

Зато есть у них так называемые шуты, которые тешат их плясками, кривляясь как скоморохи на канате, и песнями, большею частью весьма бесстыдными. Иногда же, в подражание нашим обычаям, приказывают играть на лирах: этот инструмента похож на скрипку; только вместо смычка, употребляют колесцо, приправленное посредине: одною рукою кружат колесцо и трогают струны, снизу; другою прижимают клавиши, коих на шейке инструмента находится около десяти; каждый придавленный клавиш сообщает струне звук тонее. Впрочем играют и припевают на одну только ноту.

За этою забавою следует другая: из дальней комнаты, где сидят женщины (строение идет рядом в три и четыре комнаты), является несколько так называемых дворянок, хорошо одетых: это жены слуг.

Они становятся у дверей, из которых вышли, при конце стола, где сидят гости, и забавляют их разными шутками: сперва рассказывают сказки с прибаутками, благопристойные; а потом поют песни, такие срамные и бесстыдные, что уши вянут. Московитянам однако это очень нравится, и на здоровье! Пусть останутся при своих забавах, не зная лучших!

О танцах наших они говорят: “Что за охота ходить по избе, искать, ничего не потеряв, притворяться сумасшедшим и скакать скоморохом? Человек честный должен сидеть на своем месте, и только забавляться кривляньями шута, а не сам быть шутом, для забавы другого: это не годится!”

Такой образ мыслей, по моему мнению, происходит от того, что мужчины не допускают женщин в свои беседы, не дозволяя им даже показываться в люди, кроме одной церкви. Да и тут, каждый боярин, живущий в столице домом, имеет для жены церковь не в дальнем расстоянии от своего двора. Если же случится боярыне в торжественный праздник отправиться в большую церковь, она выезжает в колымаге, со всех сторон закрытой, исключая боковых дверец, с окнами из прозрачных, как стекло, камней, или из бычачьего пузыря: отсюда она видит каждого; ее же никто разглядеть не может, разве когда садится в колымагу, или выходит из нее.

Самые знатные боярыни ездят всегда цугом, в две лошади, обыкновенно белые: каждую ведет конюх за поводья; у лошади, запряженной в оглобли, на хомуте висит сорок соболей, а у цуговой шлея и постромки, также узды и поводья бывают иногда красные бархатные; иногда же ременные. Около колымаги идет несколько слуг: число их соразмерно с знатностью господина.

Комнаты для женщин строятся в задней части дома, и хотя есть к ним вход с двора по лестнице, но ключ хозяин держит у себя, так что, в женскую половину можно пройти только чрез комнату хозяина (Чистой воды “Гарем”. Примечание Редактора).

Из мужчин, не пускают туда никого, не исключая и домашних. Двор же, за комнатами женскими, обгораживается таким высоким палисадником, что разве птица перелетит чрез него. Здесь-то женщины прогуливаются. Если хозяин гостю рад, то выводит к нему жену и детей: их непременно надобно поцеловать для приветствия; иначе будет неучтиво. Все вообще женщины благородные белятся и показаться в люди не набелившись, считают за смертный грех и стыд.

Женятся они почти как Жиды; иной жених не видит своей невесты до самой свадьбы; если же, по особенной благосклонности, захотят показать ее, то она для свидания входит в комнату, и поцеловавшись с суженым, немедленно удаляется, не сказав ни слова.

Боярин, выезжая из дому, садится в сани, запряженные в одну рослую, по большей части белую лошадь, с сороком соболей на хомуте. Правит ею конюх, сидя верхом, без седла. Сани выстилаются внутри медведем, у богатых белым, у других черным. О коврах не спрашивай. Санные передки обыкновенно делаются, для защиты от грязи, так высоки, что из саней едва можно видеть голову конюха, сидящего на лошади.

Множество слуг и рабов провожают боярина: одни стоят на передках, другие по средине, боком к нему, а некоторые сзади, прицепившись к саням. Ночью же, или по захождению солнца, челядинец, стоящий впереди, держит большой фонарь с горящею свечою, не столько для освящения дороги, сколько для личной безопасности: там каждый едущий, или идущий ночью без огня считается или вором или лазутчиком. Посему и знатные и не знатные, во избежание беды, должны ездить и ходить с фонарем: а кто попадется в лапы дозора без огня, того немедленно отправляют в крепость, в тюрьму, откуда редкий выходит.

Суд Московский

В Москве столько судов, сколько может быть дел: в одном например судят воров, в другом разбойников, в третьем мошенников, хотя преступление одно и то же, только в разной степени. О делах же, более различествующих между собою, и говорить нечего.

Судьи заседают в особых домах, именуемых Разрядами, ежедневно с раннего утра до обедни; как же скоро услышат благовесть, все встают, и заседание прекращается.

Самое большое уголовное преступление наказывают не смертью, а кнутом, исключая умысла на особу царскую: в таком случае, даже по одному подозрению, без всякого суда и следствия, пускают виновного под лед, не приемля никаких оправданий.

Должник, не заплативши к сроку, призывается в Разряд, и если сознается в долгу, но скажет, что заплатить не в силах, судья велит ему стать пред Разрядом, а Разрядному служителю, сторожу или сыщику бить его, стоящего, по икрам тростью, длиною в полтора локтя, наблюдая сам за расправою из окна. Она производится ежедневно по одному часу пред обеднею и повторяется до тех пор, пока должник не удовлетворит своего займодавца.

Пред Разрядом всегда бывает более десяти таких должников: над ними трудятся несколько служителей, которые разделив между собою виновных, ставят их рядом и начав с первого, ударяют каждого по очереди до последнего, три раза по икре, проходя ряд от одного конца до другого. Впрочем должник может поставить кого-либо вместо себя, если вскоре успеет найти охотника за деньги.

Трезвость на Московии

Москвитяне наблюдают великую трезвость, которой требуют строго от вельмож и от народа. Пьянство запрещено; корчем или кабаков нет во всей Московии, негде купить ни вина, ни пива, и даже дома, исключая бояр, никто не смеет приготовить для себя хмельного: за этим наблюдают лазутчики и старосты, коим велено осматривать дома. Иные пытались скрывать бочонки с вином, искусно заделывая их в печах, но и там, к большей беде виновных, их находили.

Пьяного тотчас отводят в бражную тюрьму, нарочно для них устроенную (там для каждого рода преступников есть особенная темница), и только чрез несколько недель освобождают из нее, по чьему-либо ходатайству. Замеченного в пьянстве вторично, снова сажают в тюрьму надолго, потом водят по улицам и нещадно секут кнутом, наконец освобождают. За третью же вину, опять в тюрьму, потом под кнут; из под кнута в тюрьму, из тюрьмы под кнут, и таким образом парят виновного раз до десяти, чтобы наконец пьянство ему омерзело. Но если и такое исправление не поможет, он остается в тюрьме, пока сгниет.

Науки на Московии

Науками в Москве вовсе не занимаются; они даже запрещены! Вышеупомянутый боярин Головин рассказывал мне, что в правление известного тирана один из наших купцов, пользовавшихся правом приезжать на Московию с товарами, привез с собою в Москву кучу календарей; царь, узнав о том, велел часть этих книг принесть к себе. Московитянам он казались очень мудреными; сам царь не понимал в них ни слова; посему опасаясь, чтобы народ не научился такой премудрости, приказал все календари забрать во дворец, купцу заплатить, сколько потребовал, а книги сжечь. Одну из них я видел у Головина. Тот же боярин мне сказывал, что у него был брат, который имел большую склонность к языкам иностранным, но не мог открыто учиться им; для сего тайно держал у себя одного из Немцев, живших в Москве; нашел также Поляка, разумевшего язык Латинский; оба они приходили к нему скрытно в Московитянском платье, запирались в комнате и читали вместе книги Латинские и Немецкие, которые он успел приобресть и уже понимал изрядно.

Я сам видел собственноручные переводы его с языка Латинского на Польский и множество книг Латинских и Немецких, доставшихся Головину по смерти брата. Что же было бы, если бы с таким умом соединялось образование?

Рабство - сакральная ценность Московитян

В беседах с Москвитянами, наши, выхваляя свою вольность, советовали им соединиться с народом Польским и также приобресть свободу.

Но Московитяне отвечали: “Вам дорога ваша воля, нам неволя! У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого; может отнять у него имение и самую жизнь! Искать же правосудия, по вашим законам, долго: дело затянется на несколько лет. А с иного и ничего не возьмешь. У нас, напротив того, самый знатный боярин не властен обидеть последнего простолюдина: по первой жалобе, царь творит суд и расправу. Если же сам государь поступит неправосудно, его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенесть обиду от царя, чем от своего брата: ибо он владыка всего света”.

Московитяне действительно уверены, что нет в мире монарха, равного царю их,