Режиссер Сергей Газаров: полет «Ревизора» над городом Машкова

«Табакерка» на Сухаревской закрыта, спектакли не идут. Потому что с утра до вечера здесь гоняют «Ревизора» Гоголя. Судя по тому, что я увидела, можно утверждать, что в Москве вот-вот появится самый театральный спектакль. С последних предпремьерных прогонов — обозреватель «МК». Пробираясь по темному коридору зала, сначала слышу: «…И подослал чиновника узнать, нет ли где измены?» — «Эк вы куда хватили! А еще умный человек. По своей части я кое-какие распоряжения уже сделал… Без сомнения, проезжающий чиновник захочет посмотреть подведомственные вам богоугодные заведения». А потом уже вижу: на залитой светом сцене — фронтон богатого дома в два этажа с плоскими колоннами, но желтый цвет его пожух, как лист осенний. В высоких окнах видны две лестницы, ведущие на второй этаж. Но герои Николая Васильевича Гоголя собрались перед домом на большой террасе (в ее ограждении по периметру балясин не хватает, как зубов у старика), и все в нервическом состоянии. Причем замечу, здесь — ни одного предмета мебели, хотя то и дело звучит: «Прошу садиться, господа». Куда же садиться? Все покорно приседают в условном книксене. Кристиан Иванович Гибнер (Виталий Егоров) сбивчиво лопочет что-то на своем, на немецком, который переходит в тирольское пение. А судья Ляпкин-Тяпкин (Сергей Угрюмов) прямо-таки в открытую признается в зал: — Я всегда говорю открыто: «Да, я беру взятки!» Отчего все пугаются и суетливо разбегаются, точно мыши. Тут режиссер Сергей Газаров останавливает действие, а я в паузе успеваю рассмотреть костюмы. Настоящие, из дорогих тканей, но в каждом как будто чего-то не хватает или, напротив, с излишком. Вот, например, на орущем о взятках судье — охотничий костюм: шляпа с перьями, а на пиджаке от пояса до плеча «прилег» какой-то убиенный им зверек. Кристиан Иваныч одет танцмейстером, в бархатный, оливкового цвета да с серебристой ниткой костюм. На почтмейстере (Павел Шевандо) — мундир, схожий с офицерским, зато на ногах балетные — пуанты с лентами. Сам же городничий Сквозник-Дмухановский (о-о-о!) — кроваво-красного бархата халат в пол, и на каждой половине груди — вот по такой звезде. Интересно, в чем будут его жена и дочь?.. Из досье «МК» Это второй «Ревизор» в истории «Табакерки» и четвертый — в творческой биографии Газарова. Но это не восстановление некогда шумного спектакля 1991 года, а принципиально новая постановка. За 28 лет наша жизнь так изменилась, что только Гоголем и его бессмертной комедией можно ее постичь. В «Ревизоре»-2019 остался кое-кто из тех, кто играл в «Ревизоре» образца 1991-го, только теперь они перешли на другие позиции. Так, Александр Марин, запомнившийся великолепным Хлестаковым, теперь выступает престранным Добчинским (странность — см. ниже). Сергей Беляев потерял в статусе: был чиновником — стал слугой Осипом. И только Владимир Машков как был Городничим, так им и остался. Остальные все выступают «на новенького». В зале. Мимо меня шумно проехала карета, стуча деревянными колесами по булыжной мостовой. Впрочем, карета это или повозка, не видно — только слышно: и копыта цок-цок, и колеса тум-тум. А еще — звук шарманки, гул толпы, дудочка со своим высоким голосом… Эффект системы «Долби», как в кинотеатре. «Ревизор» везде: в звуке вокруг зрителя, в зале, где расхаживают гоголевские персонажи. Хлестаков уже пробежал в свой убогий номер в гостинице города N, а номер-то — смех сказать, под лестницей в прямом смысле слова. То есть здоровенная лестница раздвинута буквой «Л», и промеж ее вертикальных стоек с горизонтальными перекладинами скрючился этот голодный прощелыга. Слуга его Осип (Сергей Беляев) никак не дойдет до него — только шаг по залу сделает, как режиссер тут же: «Сто-о-оп!» Три попытки выйти в публику безуспешны. Но Газаров не Осипом недоволен — вообще этот глагол не про Газарова: что-то он подозрительно спокоен на репетиции. — Ищите, — говорит, — другую шарманку. Музыка в ней должна быть примерно такая (напевает) — там-там-там-тари-там-там… Понятно? И без перехода обращается к городничихе (Яна Сексте), которая вместе со своей сценической дочкой (​в этот день Наталия Качалова, в другой — Юлиана Гребе), как всполошенная курица, мечется в окнах второго этажа. Дочка костюмом и правда напоминает курицу: все белое, пышное такое на ней, а у мамаши ее костюмчик ну очень откровенный, прямо эротИк. — Ян, смотри, карета перед тобой проезжает, — говорит ей из зала режиссер. — Откуда? — спрашивает Яна. — Справа налево или вот здесь, перед сценой? А когда мы затихаем — что?.. — Так, пожалуйста, начали! — командует Газаров. — Раз, два, три — поехали! И завопили мать с дочкой на два голоса: — Антоша! Муж! Что, приехал ревизор? — С усами? С какими усами? И в этот момент на самом интересном месте у меня ни с того ни с сего вырубается айфон, который пишет звук. Что это: техника померла или Николай Васильевич руку приложил?.. Когда на следующий день в тот же самый час история повторится, сомнений не останется: Гоголь в зале! А сломанная нога почтмейстера на первых репетициях, а поврежденная рука другого артиста?! Все указывает на мистические происки классика. Зал. Начали сцену в гостинице, в номере, где остановился Хлестаков. До него таки дошел Осип. Надо сказать, хороша парочка! Толстый и тонкий. Неповоротливый и верткий. Флегма и невротик. Хлестаков — слабым голосом: «Так есть хочется, что в животе трескотня такая…» Осип (мрачно, не слушая хозяина): «Один раз чуть не лопнешь с голоду. А все он, все он! Что ж с ним поделаешь? Батюшка пришлет деньги — нет? Нет чтоб попридержать! Нет, пошел кутить!» Но в данный момент — не кутить, а врать. И как талантливо врет этот шельма Хлестаков! Прямо картина маслом: изящно изогнувшись, врет, балансируя на перилах, мелькая в окнах второго этажа. Заливает чиновникам про супчик в кастрюльке из Парижа и летает с первого этажа на второй, с перил балкона — на землю, и земли будто не касается, а существует будто в воздухе. Легкий, как и его мысли. А ведь эти головокружительные пируэты явно травмоопасны… Сцена вранья стремительно подлетает к финалу, и завиральный каскад завершается падением впечатлительной натуры навзничь. Хлоп — и только тонкими ножками своими дернул. Уникален этот Хлестаков образца ХХI века прежде всего тем, что моложе своего героя, и это впервые за всю сценическую жизнь пьесы. Миллеру — двадцать, в то время как его герой старше на два-три года. Выпускник колледжа Табакова, родился в маленьком городке Кашине, что в Тверской области. Хорошо, что там была и есть школа искусств, где мальчик Владик Миллер с 4 лет усердно занимался танцами, в основном народными, и, повзрослев, совершенно осознанно собирался поступать в ансамбль Моисеева, но… В фойе. Через десять минут. Мы с Владом сидим на гобеленовом пуфе, отражаясь и преломляясь в зеркалах. На сцене зазеркалье, и здесь тоже. — Такую роль играть — честь для артиста, — говорит он. — Мне 20 лет, а у Гоголя ему 22 или 23. Спектакль очень сложный, репетировали долго, многое не получалось, да и сейчас не все идеально. Но у нас Владимир Львович в роли Городничего. Это знаете какой локомотив? Он ведет весь спектакль. — Сложно рядом с таким монстром? Я в хорошем смысле. — Есть некое соревнование с моей стороны: я хочу запомниться не как тот парень, который играл с Машковым, а как артист, который хорошо играл рядом с Машковым. — Может, и переиграл Машкова? — Ну, это идеальный вариант, хотя такое вряд ли случится. Но вообще веселый и хулиганский спектакль получается. — Спектакль весь построен на движениях и трюках. В какой-то момент ты садишься на шпагат, кидаешь батманы… Удивляюсь, почему ты не пошел в ансамбль Моисеева? Или тебя не взяли? — Нет, я просто узнал о театральном колледже Табакова и понял, что хореографию можно использовать и в актерском мастерстве, тем более что параллельно с танцами я занимался в театральной студии. И музыкальную школу я закончил с красным дипломом, по классу фортепиано. Понял, что в театре можно и нужно все мои любимые занятия как-то соединить. На Хлестакове, то есть Миллере, такой модный прикид из серого пиджачка с закатанными до локтя рукавами, ботинок на босу ногу, на шее небрежно болтается платок с кисточками. — А у тебя ничего прикид! — говорю ему. — Я бы с удовольствием так и в жизни ходил. У нас же Хлестаков из Милана — это условно, конечно. — В жизни любишь приодеться? — Да, очень. Я снимаюсь для журналов. Вообще нравится красиво одеваться. — А ты видел других Хлестаковых, в других театрах? — Только в записи — в «Табакерке», где Саша Марин играл Хлестакова, Андрея Миронова — в Сатире, спектакль Александринского театра. Я вообще очень много спектаклей смотрю. Раз в неделю хожу куда-нибудь обязательно. И конечно, получить такую роль для меня большая удача. — А в кино как у тебя? — С начала учебы у меня было 15 проектов. Кстати, параллельно с «Ревизором» я снимался в «Матросской тишине»: трое суток шли съемки, и я проспал, опоздал на репетицию на целый час. Снимался в сериале «Главк». А недавно вышел сериал «Скорая помощь-2» — я там наркомана играл. Сам не понимаю, каким образом меня на такую роль утвердили… В зале. Оказывается, Добчинский и Бобчинский — это не пара вовсе, как написано у Гоголя, а одно лицо — Петр Иванович Добчинский. Просто у товарища раздвоение личности. Поэтому Александр Марин, который, собственно, и играет Добчинского, все время оборачивается к партнеру-невидимке: мол, «что скажете, Петр Иванович?» А никакого Петра Ивановича нет — ни рядом, ни вообще. Газаров объявил перерыв на 15 минут. В кулисах. Обнаруживаю двух молоденьких барышень в национальных татарских костюмах из бархата и в каменьях. Одна на гармошке наяривает что-то бодрящее, рядом мальчонка белобрысый крутится — тоже в бархатном халате и тюбетейке. Узнаю в нем маленького артиста Ростика Бакланова (11 лет), который в прошлом сезоне сыграл маленького Давида Шварца в «Матросской тишине» с Владимиром Машковым. Хорошо сыграл, раз теперь в «Ревизоре» роль получил.​ В зале. Пока не начали второй акт — говорим с Газаровым. — Сережа, 28 лет назад у тебя появился первый «Ревизор». Не спрашиваю про изменения в прочтении комедии Гоголя, но спрошу: как ты сам изменился за это время? — Много чего произошло: дети выросли, сразу после «Ревизора» я ушел из «Табакерки» в свободное плавание, и это уже тогда наложило на меня серьезную ответственность — за все. А если говорить применительно к этой работе… Тогда это было молодое баловство, хулиганство, желание рвануть чем-то новеньким. Олег Павлович сам хулиган был еще тот и нам разрешал хулиганить, потому что видел в этом протест молодых, хотя и понимал все минусы той постановки. Теперь я сам себя не узнаю на репетициях: спокоен внутри и стараюсь привить молодым артистам любовь к другой форме, а не только к русскому психологическому театру, которым мы так гордимся — и справедливо. И я вижу, что им нравится другой способ существования на сцене. Такая форма в театре сегодня редкость. — Я помню твоего первого «Ревизора», но то, что я вижу, ничем не напоминает его. — Этот «Ревизор» не похож ни на первый, ни на второй — он свободен невероятно, разбивает все стереотипы, но форма, которую я выбрал, не отменяет основной идеи. Наш «Ревизор» весь пропитан действием. Мы можем долго разговаривать, но это все сериальная тема. — Гоголь. «Ревизор». Что самое главное в нем для тебя сегодня? — Вот у нас есть Аман Тулеев, был Нурсултан Назарбаев, которые столько лет руководили своим регионом, что кажется, будто они были всегда. И такой обмылок, как Хлестаков, приезжает к такому, как они, и разводит как детей. Как это возможно? — Нашел ответ? — В нашем прочтении он будет понятен всем. Петр Иванович Добчинский принес новость о приезде в город ревизора. Городничий поверил психу. Скажи, почему мы все время верим идиотам? Почему мы их находим, и они начинают делать нашу жизнь? Вроде бы постоянно улучшаем жизнь, а пьеса Гоголя становится все более актуальной. Сегодня комедия становится реальностью, а анекдот перестает быть анекдотом. — Ты изъял из пьесы Бобчинского. Как еще пострадает от вас классик? — Добчинский — един в двух лицах, и это все. Я сказал, что ни одного своего слова Гоголю мы не добавим. Единственное, что себе позволили, это смещение акцентов или какую-то небольшую часть текста одного персонажа передали другому. Перемонтаж был, но большей наглости с текстом мы себе не позволяли. — Но в режиссуре ты, судя по всему, себе позволил все. — Оторвался по полной. Машков, спасибо ему, не мешал, терпел и радовался. Выполнял все указания мои и был идеальным исполнителем. Я был свободен во всем. Мне даже никто не сказал: «А вот на это нет денег». Ни разу! — Ты выбрал молодого артиста Миллера на роль Хлестакова или худрук «Табакерки» назначил? — Я когда пришел к Володе Машкову, то спросил его: «Хлестаков у тебя есть?» — «Есть. Посмотри одного пацана». Я посмотрел: хороший парень, с темпераментом, хорошо чувствует партнера, хотя опыта мало. Гнется во все стороны, и когда я это увидел — ну, я его в космос и запустил. Я хотел, чтобы он летал. Все лето тренировался, чтобы как саламандра по фасаду гулял… Сцена. Второй акт. Его начинает татарская компания, которую я встретила в кулисах. Купец Абдулин (Игорь Петров) присоединившийся к барышням, жалуется Хлестакову на произвол Городничего, который, «собака», обирает их и вообще всех. Жалоба переходит в стон, стон — в песню, которая разыграна лихо на смеси татарского с русским. Жаль, татарского не знаю, поняла только одно: «манда». Спокойно! Роскомнадзор просьба не беспокоиться: в переводе с татарского это значит «здесь, сюда». А сцены сменяют друг друга на четвертой-пятой скоростях, и сдается мне, что режиссер каждый сантиметр у Гоголя делает игровым, отчего остаются ощущение и послевкусие тотального театра. Играют все! Сцена взяток с чиновниками, любовные сцены с городничихой и дочкой Городничего — прямо-таки каскад, разгул фантазии, именины сердца. За трюки и вообще все движения в «Ревизоре» отвечает Леонид Тимцуник — тот самый, который сыграл труп в знаменитом театральном шлягере Машкова «№13». Сам сыграл, сам поставил. Он уверяет меня, что именно Гоголь диктует фарсовое решение — на грани цирковых и клоунских ходов. — Может, там у тебя — сальто мортале? — Сальто лучше делают в цирке, но Хлестаков у нас балансирует на перилах, кто-то спускается со второго этажа… — много трюков, которые граничат с цирковыми по эквилибру и смелости. Все существуют в ярком пластическом рисунке, а Осип жонглирует. Ну да, буффонада, фарс, клоунада… Мхатовец Авангард Леонтьев, который вместе со мной не первый день смотрит прогоны, соглашается с жанровым определением премьеры в «Табакерке», но добавляет: «Только умножаем все это на 10». Ну нет уж, Авангард Николаевич, дорогой, — на двадцать. И такой кипящий котел на сцене надо суметь удержать. Главный на сцене у «котла» — Машков. Зверь, а не Городничий: яростен, нахален и льстив, но с кем надо. Умен, хитер, изворотлив. Редкий представитель власти — зря, что ли, 30 лет пост держит. Вот он с чиновниками (в кулаке все у него), с домочадцами (снисходительно терпит баб-дур). А вот и его звездный час — сначала лирический: вспыхивают звезды на неоновом небе, а Сквозник-Дмухановский, оседлав медведя, шашкой машет. И говорит что-то не по-русски. А по-каковски?.. Ухожу на этой сцене, сильно впечатленная увиденным.