История №5 за 15 февраля 2017
В далекие советские времена, когда я работал патентоведом в академическом институте, время от времени мне приходилось ездить в командировки. В общем, эти небольшие путешествия за государственный счет мне нравились: новые места, новые люди. Но в ту харьковскую командировку, о которой я пишу сейчас, мне ехать совершенно не хотелось. Во-первых, на дворе стоял бесснежный холодный февраль. Во-вторых, друзья, у которых я обычно останавливался, уехали в Израиль. Это означало, что мне предстоят поиски гостиницы – занятие, от которого я не ожидал ничего хорошего. Действительность совпала с моими предчувствиями. По прибытии в Харьков, после судорожных метаний в застывшем от мороза городе, лучшим из возможного оказалась койка в трехместном номере обшарпанной «Красной звезды» на улице Свердлова. Покончив с оформлением, я на минуту заскочил в свое новое жилище, чтобы оставить вещи. Дело шло к полудню, комната была уже убрана, но по тяжелому запаху, в котором без труда угадывались нотки скисшего табачного дыма, перегара и дешевых духов, картина вчерашнего вечера вырисовывалась достаточно отчетливо. Я бросил свой чемодан и побежал по делам в надежде успеть до перерыва.
Хотеть, конечно, не вредно, но когда мне оформили пропуск, перерыв уже заканчивался. Я наскоро поздоровался с коллегами и двинул в столовую. Там оставалось всего несколько человек. Я расплатился за мутный суп якобы на курином бульоне, якобы говяжьи биточки с макаронами и компот из якобы сухофруктов. Теперь нужно было выбрать стол. За одним из столов в одиночестве сидела девушка. Не красавица, но зато сверх всякого ожидания с осмысленным выражением лица.
- Была не была, - подумал я, - не торчать же вечером в гостинице! - и направился к ее столу.
Через пять минут я знал, что ее зовут Олей, через десять, что она молодой специалист и работает здесь по распределению. К концу обеда мы договорились пойти вечером в кино.
В 6:45 я ожидал Олю в вестибюле кинотеатра «1-й Комсомольский» на Сумской. В вестибюле были те же -20С, что и на улице, а в кассе не было ни одного билета на семичасовой сеанс. Я забеспокоился:
Вот, - думаю, - придет девушка, увидит, что кина не будет, повернется и уйдет.
К счастью, я ошибся. Если Оля и огорчилась, что у нее такой нерасторопный кавалер, то ничем этого не показала. Более того, она взяла инициативу на себя:
- На улице мы точно не выдержим. Пошли в Украинскую драму! Это через дорогу, там тепло и там неплохие постановки.
Ее слова оказались абсолютной правдой. В театре было тепло сразу за массивной дверью.
- Покупай самые дешевые в партере, - скомандовала Оля, - все равно в зале пусто, и мы сядем впереди.
Я купил. На входе нам вручили каждому по программке. Из моей я узнал, что сегодня дают «Богдана Хмельницкого», пьесу Александра Корнейчука в 4-х действиях. Еще в программку был вложен листок. В нем сообщалось о замене исполнителя главной роли. Фамилии актеров были разными, но звание одинаковым: Народный артист.
- Правильно, - сказала Оля, - Хмельницкого может играть только Народный, как Ленина.
Мы вошли в зал и тихо пробрались в четвертый ряд. Я осмотрелся. Первые два ряда были почти заполнены, потом шли несколько практически пустых. Остальные - заняты людьми в форме и погонах, скорее всего курсантами и преподавателями какого-то военного училища. Я с тоской подумал, что спектакль должен быть очень патриотическим. Иначе зачем бы их всех сюда пригнали?!
Занавес был уже поднят. Разворачивалось первое действие. В нем чередовались сцены из тогдашней жизни польской шляхты и Запорожской сечи. Ляхи танцевали полонез и замышляли новые козни против Украины. В Сечи собирали против них воинство и тоже танцевали, только совсем не полонез, а гопак; ну и, само собой, имели место шаровары, чубы, бандуры и шутки, на которые не реагировали даже курсанты. Актеры играли не хуже и не лучше, чем обычно играют в провинциальных театрах. В режиссуре тоже не замечалось особого блеска. Из серой обыденности выпадал только Богдан Хмельницкий. Мы привыкли представлять себе Хмельницкого крепким мужчиной во цвете лет. Это, так сказать, - общее место. Актеру, который его играл, было точно за 75. Его появление на сцене можно было объяснить только дефицитом Народных артистов в городе. Он выглядел не очень здоровым, медленно двигался, говорил не очень внятно и не всегда впопад, неуклюже манипулировал булавой и вызывал у зрителей скорее сострадание, чем улыбку.
Обычно такого рода зрелища вызывают у меня острое желание как можно быстрее покинуть зал. Но в этот раз контраст между теплотой и уютом внутри театра и чужим холодным городом снаружи был таким явным, что я просто перестал смотреть на сцену, а вместо этого закрыл глаза и погрузился в нирвану. Из этого блаженного состояния меня вывела Оля. Дернула за рукав и попросила не храпеть. Я перестал. И сразу почувствовал себя отдохнувшим и свежим. А после бокала вина в антракте мне стало так хорошо, что в начале второго действия я словно бы невзначай погладил Олину коленку. Она не возмутилась, а просто убрала мою руку. Отсутствие явного сопротивления вдохновило меня на новые попытки... Поэтому второй акт совершенно выпал из моей памяти, за исключением финальной сцены.
В гетманском шатре Хмельницкий излагает сыну план предстоящей битвы с поляками. За кулисами слышится неясный глухой шум, который зрители должны истолковать как приближение польской конницы.
- Що це, синку? – настораживается Богдан
Не дожидаясь ответа, произносит:
- Зараз дізнаємося! - и собирается приложить ухо к земле...
Когда в последний раз вы прикладывали ухо к земле? Наверное, в детстве или юности, когда эта операция выполняется инстинктивно и не занимает больше секунды. Но когда тебе за сорок, как ни крути, предварительно нужно стать в коленно-локтевую позу. Именно так и поступил Хмельницкий. Он стал в вышеупомянутую позу и, выпятив зад, начал опускать голову...
Не напрасно говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Приложить ухо к земле ему не удалось, но от натуги он громко выпустил желудочные газы. Затем, как старый конь, который борозды не портит, недрогнувшим голосом подал свою реплику:
- Чуєш, синку?
- Чую, батько, чую, - давясь смеха, подал ответную реплику сын, сдобрив ее щедрой долей сарказма.
После этого он мог только молчать, потому что теперь настала очередь зала. Уже дали занавес, а смех не утихал, снова и снова накатывая волнами. Это был единственный случай массовой истерии, который мне пришлось наблюдать воочию. Я тоже поддался гипнозу обезумевшей толпы: катался между рядами, плакал, икал. Наверное, мог бы и задохнуться, если бы Оля не влепила мне увесистую пощечину. Я перестал смеяться и посмотрел на нее. Трудно поверить, но на Олином лице не было даже тени улыбки.
- Вот так царевна Несмеяна! - поразился я и нетвердой походкой стал пробираться к выходу, а потом и к буфету. Оля шла за мной.
В буфете уже стояла приличная очередь из таких же, как я, желающих снять стресс.
- Ну хіба ж не дурні!? – возмущался интеллигентного вида товарищ впереди меня, - Витягли стару людину з ліжка і не здогадалися налити йому добру чарку! Це гірше, ніж злочин: це помилка!
Себе он заказал «добру чарку» коньяка граммов на 150. Я взял два бокала вина и выпил оба, потому что Оля от своего отказалась. Прозвучал звонок, мы вернулись в зал. В третьем действии публика не отрывала глаз от сцены в надежде на повторение чуда, но ничего интересного так и не случилось. Наоборот, Хмельницкий явно оживился и почти не выделялся из труппы. Похоже, он все-таки получил свою «добру чарку», и она помогла.
Изюминкой последнего действия оказалась булава, которую гетман Войска Запорожского, бессмысленно вертел в руках весь спектакль. Она наконец «выстрелила». Этой булавой Хмельницкий лично прикончил изменника. Удар оказался неожиданно звонким, как если бы голова или булава были пустыми внутри. В зале раздались редкие смешки, но не более. До прикладывания уха к земле этот эпизод явно не дотягивал. Интересно, что в архиве театра сохранились фотографии этой жуткой по сути сцены убийства. Одну из них мне прислали харьковские друзья. Пусть это не именно тот спектакль, но все же... Если интересно, можете посмотреть на нее на http://abrp722.livejournal.com в моем ЖЖ.
После спектакля я проводил Олю до дома, благо, она жила всего в нескольких кварталах. Стали прощаться.
- Ты не думай, - сказала Оля, - у меня есть чувство юмора и я умею смеяться. Просто Народный артист – мой дедушка. Я его очень люблю!
Она поднялась на цыпочки, чмокнула меня в щеку и исчезла в подъезде.