«Было прямое указание — никому не докладывать»: командир погибшей в 1986 году подлодки К-219 о причинах трагедии

В 1986 году произошла одна из самых драматичных аварий на советском подводном флоте. Когда атомный ракетоносец K-219 находился в Атлантическом океане, из-за технической неисправности в его ракетной шахте произошёл взрыв. При ликвидации последствий аварии несколько моряков погибли, в том числе и матрос Сергей Преминин, который ценой своей жизни заглушил ядерный реактор терпящей бедствие подлодки. Несмотря на то что благодаря решительным действиям командира Игоря Британова почти весь экипаж выжил и был спасён, по возвращении на родину его отправили в отставку. Вину в трагедии возложили на экипаж. В рамках проекта «Незабытые истории» RT встретился с Британовым в Екатеринбурге.

— Игорь Анатольевич, вы живёте в Екатеринбурге, но, насколько я понимаю, регулярно летаете в Санкт-Петербург, где члены экипажа К-219 периодически собираются, чтобы почтить память погибших в аварии 1986 года.

— Мы собираемся раз в пять лет в начале октября, в дни, когда всё произошло. В этом году было 35 лет, и тоже должны были собраться. Но эта пандемия не даёт возможности организоваться. Но наши питерские, те, кто в Питере живёт, они сами между собой просто собрались в Никольском соборе в Кронштадте, отстояли службу.

— Много членов экипажа приезжали на эти мероприятия?

— Много ребят уже умерли, но кто был в состоянии... Человек 25—30 всегда было, люди издалека приезжали. Я тоже летал каждые пять лет. В 2001 году мы даже на нашу базу в Гаджиево съездили. Ну то есть сначала в Питере было мероприятие, а потом сели на поезд и в Гаджиево добрались, там есть бюст героически погибшего матроса Сергея Преминина, на доме две памятные доски, на набережной Преминина.

— Проводится ли какая-то работа по вопросу награждения членов экипажа лодки или гражданских моряков, которые пришли к вам тогда на помощь? Ведь в ходе тех событий многие проявили себя как герои. Вы, как капитан корабля, не пытаетесь добиться чего-то для них?

— Да всё, я уже плюнул, честно говоря. Я этим интенсивно занимался в нулевые годы, когда при службе ещё были те люди, которые про это что-то знали. Но и тогда была волокита. Я от командующего флотом получил представление, оно дошло до Военно-морского флота, там по формальным признакам сказали: почему не всё, почему не так? Вернули. Потом через Совет Федерации дошёл до Управления наград президента. Они перекинули на Министерство обороны, а Министерство обороны — на ВМФ. Те по формальным причинам отказали.

— По каким конкретно?

— Согласно выводам госкомиссии, авария произошла по вине экипажа.

Но, по сути, сотворили её прикомандированные к этому экипажу люди. А весь остальной экипаж героически с ней боролся. И всё равно: раз по вине экипажа — значит, награждение нецелесообразно.

У меня хранятся ответы и от президента, и от многих других, поэтому я просто уже плюнул.

— Как вы думаете, почему в итоге крайним сделали именно экипаж?

— Там была очень жёсткая ситуация. Разбирались в причинах с одной стороны ВМФ, а с другой — промышленность. И те и другие хорошо знают о недостатках друг друга. И вот, когда шла разборка, в Горках, под Москвой, первую неделю они друг с другом бодались: а вы, а вы, а сами дураки... и так далее. А потом, когда они поняли, что дураками-то окажутся и те, и другие, все просто гордо назначили ответственным экипаж. Хотя вот у меня здесь Корабельный устав лежит. Там написано большими буквами, за что отвечает командир корабля — за комплектование экипажа, за укомплектованность экипажа. Но у нас командир корабля к этому вообще никакого отношения по жизни не имел. Командир дивизии издавал какой-то указ — и люди приходили, кого-то хватали отсюда, кого-то оттуда.

— Недавно исполнилось 35 лет с момента гибели К-219, многие эту историю уже подзабыли, а многие, наверное, и не знают. Давайте ещё раз вспомним, как всё случилось. Вы не раз говорили, что трагедия произошла из-за того, что два человека скрыли от вас важную информацию о протечке в шестом ракетном отсеке, что в итоге и повлекло такие печальные события.

— Да, они от всех скрыли. Но их к этому подвели. Этот раз был отголоском той ситуации с комплектованием экипажа. Мы уехали в отпуск. Повыдёргивали сначала матросов, которые там были, потом начали выдёргивать офицеров и мичманов. Потом в БЧ-2 — там два старшины команды, командир группы и командир боевой части. Из них сменилось трое, остался один только командир группы. Командир боевой части пришёл с другого ракетного комплекса, в море не ходил, ничего не видел.

— Почему так важно, чтобы в экипаже не было замен перед боевым походом?

— Да потому что это запрещено. Последняя замена должна быть за 45 суток. Для того, чтобы экипаж сплавался, сходился, все всё знали и всё умели. Старший помощник пришёл на корабль за две недели до выхода на боевую службу. Командир БЧ-2 Петрачков пришёл за месяц до выхода на боевую службу. Старшина команды, тоже прикомандированный, пришёл за два месяца.

— Именно командир БЧ-2 Александр Петрачков, как я понимаю, несёт основную вину в сокрытии информации о неисправности?

— Есть такая книжка — «Уральский дракон», и в ней есть важный фрагмент, посвящённый причинам гибели К-219, а именно фрагменты из выводов комиссии, которая разбиралась в причинах. Я этого тогда и не знал, потому что мне никто решение комиссии не озвучивал. Узнал сначала из разговоров, а потом уже прочитал в этой книжке.

Так вот то, что Петрачков вообще пришёл с другого комплекса, я понятия не имел, мне только сказали: «Мастер военного дела, капитан 3-го ранга. Ты чего, мы тебе лучшего человека даём». А он с другого комплекса абсолютно, это же крайне важная деталь. Он наш комплекс даже не эксплуатировал.

— Правильно ли я понимаю, что течь в шестой ракетной шахте была ещё до выхода в поход и сокрытие информации о ней началось ещё на берегу?

— Да, эту шахту ещё на контрольном выходе перед походом на боевое дежурство залило водой. Они кому-то сказали? Нет. Им главный ракетчик дивизии, флагманский специалист, дал прямое указание сливать воду и не докладывать об этом никому. И эти орлы так и действовали.

То есть их так заранее проинструктировали: если вдруг что-то есть, вы никуда не докладывайте, сами копошитесь. Вот они и докопошились до взрыва.

Вся эта авария была создана ещё на берегу. Была замена экипажа некомпетентными людьми, и вот это прямое указание, что не надо никому докладывать в случае чего, сами боритесь с протечкой. Не будь этого — всё было бы по-другому.

— Неужели Петрачков и те, кто молчал вместе с ним, не понимали, что это грубейшее нарушение? Элементарный инстинкт сохранения у них не сработал?

— Ну вот как им сказали, так они и действовали. Мол, если в ракетной шахте вода есть, вы там заглушечку снимите — и сливайте в гальюн потихонечку. Они так и делали, и другой мысли у них не было. Если бы они мне доложили о ситуации хотя бы минут за 5—10... Мне же вообще никто ничего не докладывал! Просто по наитию пришёл механик и говорит мне: «Там что-то эти ракетчики шебуршат...» Я включил связь четвёртого отсека, смотрю — что-то есть. Спрашиваю, что происходит, — ничего, молчание. То есть они сами под шумок там ковырялись. Тогда я уже начал выдавать команды сам.

— Правда, что именно с этой ракетной шахтой проблемы возникли не в 1986 году, а намного раньше?

— В 1973 году в этой шахте была такая же авария, и тоже вода туда поступала, и тоже ракету раздавило. Но тогда всё докладывалось вовремя, и всё сделали по инструкции.

В такой ситуации надо просто слить за борт окислитель, есть специальная схема для этого. И всё, никаких последствий — ракета безопасна. И если бы вот эти бойцы доложили об этой аварийной ситуации, всё пошло бы один в один по такой же схеме. Мы бы просто слили этот окислитель, прокачали бы шахту, прокачали ракету, продолжили бы патрулирование и вернулись бы спокойно в базу без одной ракеты.

По инструкции я мог даже не докладывать о таком в Москву, это нужно делать, если вдруг неисправны четыре или больше ракет.

— Неполадки не всегда приводят к аварии. Что стало её непосредственной причиной?

— Из-за того что шахта оказалась заполнена водой на глубине 80 м, ракету этим давлением воды просто раздавило, там же тоненькая оболочка у неё. Ведь для того чтобы при ракетной стрельбе из-под воды её не раздавило, ракета надувается азотом. То есть внутреннее противодавление создаётся. И тогда тоненькая оболочка ракеты это выдерживает. А здесь давление воды есть, а изнутри уже ничто не держит, и она дала трещину. А там бак окислительный и бак горючего.

— И пошла реакция?

— Да, они при соединении самовозгораются. И когда они возгорелись, когда пошла реакция горения в закрытом пространстве, всё это и бабахнуло. Взрыв был такой силы, что сорвало верхнюю крышку шахты и выбросило из лодки боеголовку ракеты.

— После этого вы моментально приняли, наверное, одно из самых важных решений в своей жизни — немедленно всплывать. А для подлодки это означает обнаружить себя. Хотя бы на секунду не задумались в тот момент, стоило ли так делать?

— Нет. Если бы это была война — другой вопрос. А это мирное время. Ну обнаружили нас, и что? Они меня бомбить не будут, торпедами забрасывать не будут. Но зато на поверхности бороться за живучесть гораздо легче.

— Одним из самых загадочных моментов в этой истории стал обрыв троса, на котором подошедшее советское спасательное судно буксировало К-219. На этот счёт есть разные версии, в том числе звучат предположения, что это были умышленные действия американской подлодки, которая могла его перерезать. Насколько это вообще вероятно?

— Честно говоря, американская подводная лодка там была, причём в непосредственной близости. И наш штурман, когда уже находился на судне «Васильев», видел её. Но если бы она рубкой или чем-то рубанула по этому тросу, то мы почувствовали бы. То есть был бы какой-то толчок, была бы какая-то механическая реакция от соприкосновения. Но ничего этого не было. Просто ночью я смотрю, что-то огонёк теплохода «Красногвардейск», который нас буксировал, он куда-то туда уходит, уходит... и его не видно уже. То есть я высунулся в окно рубки посветить фонариком, а смотрю, уже надстройки-то и не видно, она под водой. То есть лодка уже погружалась.

— Как же тогда мог произойти обрыв?

— Я думаю так: она постепенно погружалась, сопротивление воды увеличивалось, а этот теплоход ещё имел повышенную скорость. Ему сказали идти на скорости 3—4 узла, а у него двигатели такие, что он бы на такой скорости просто загубил их. И он шёл где-то вдвое быстрее. И, думаю, вот это нарастающее сопротивление корпуса лодки воде и послужило причиной обрыва. Но это помогло спастись. В тот момент на лодке была аварийная партия, помимо меня, ещё десять человек. После обрыва сразу же начали вытаскивать плотики, затем они эвакуировались на них, а я остался один.

— У вас погибли четыре человека, на фоне похожих трагедий с нашими лодками это немного. Экипаж, насколько я понимаю, ваши действия считает абсолютно правильными? Люди благодарны были, что спасли их?

— Ну да, потому что такое решение было принято, но там же не только в нём одном дело было. Взрыв произошёл где-то в 05:30. В точку встречи с нашими кораблями мы подошли в надводном положении часов через 12. И за это время уже пошли какие-то процессы в технике. Потому что сначала-то всё было хорошо. Ну, загазован четвёртый отсек, мы его провентилировали, стало что-то видно. А потом то в одном месте искрение какое-то, то в другом. Потом постепенно пропало питание и упала аварийная защита реактора. И через какое-то время пошли мне доклады: пожар в таком-то отсеке, запах гари там-то, дым там-то. А на подводных лодках — там долго не думают, необязательно открытый огонь видеть. Почувствовал запах дыма, гари — сразу же объявляется аварийная тревога, пожар. А потом уже разбираются, пожар это или нет.

И здесь был пожар в пятом отсеке, пожар в шестом отсеке. Когда пожар возник в четвёртом отсеке, я сам спустился вниз и потрогал эту переборку.

— Зачем трогать?

— Вот если к горячей поверхности прислоняете руку, если рука держится, то, значит, это меньше 70 °C, а не держится — больше 70 °C. Ну а если больше 70 °C — это пожар. И мы постепенно всех людей в корму удалили, в девятый, в десятый отсеки. Когда мы оттуда выходили, тоже посовещались. Вот, пожар в четвёртом отсеке. Как он будет протекать? Не ясно. А там семь исправных ракет. Как они будут реагировать на этот пожар? Я дал по радио в Москву сообщение, что вот пожар там-то и там-то. Они должны были дать какие-то рекомендации. Но тогда все были напуганы Чернобылем, и все рекомендации давали только по ядерной безопасности. А про ракетный отсек рекомендация пришла только через сутки. Надо, чтобы десять часов температура была 400 °C, тогда что-то взорвётся.

— То есть оставшиеся торпеды действительно могли в любой момент взорваться?

— Да. Экипаж на борту. Ну вот, думаю, сейчас шандарахнет — и вообще никого не останется. А рядом четыре наших гражданских судна. И я принял решение пересадить весь экипаж туда, а самому ждать, чем кончится: шандарахнет или не шандарахнет.

И лодка утонула-то из-за того, что как раз этот окислитель разъел все уплотнения и вода начала поступать.

— Помните те часы, когда весь экипаж был эвакуирован и вы остались на лодке один? О чём тогда думали, что чувствовали?

— Там некогда было размышлять. Там постоянно приходилось принимать решения: что делать и что не делать для борьбы за живучесть — голова этим была забита. Напрыгался там за целый день, а ночью я просто в рубке падал, как в обморок, и утром просыпался. И опять всё заботы, заботы, заботы.

— Что происходило после того, как после аварии транзитом через Кубу добрались в СССР?

— Было возбуждено уголовное дело по факту гибели подводной лодки. Им занималась сначала наша прокуратура Северного флота на базе в Гаджиево, а потом Главная военная прокуратура в Москве. Я и в Гаджиево отвечал на вопросы, причём с тем же старшиной команды. Там из-за его недобросовестности пришлось до очных ставок доходить. А потом в Москву ездил, там две недели ещё общался. Как свидетель. Таких вот в лоб предъяв, что я в чём-то виноват, мне никто не делал. Но кого-то как-то наказывать же надо, чтобы дело закрыть. И решили там: уголовное дело прекратить, этих от уголовной ответственности освободить по причине наличия малолетних детей, безупречной службы, то, что мы не представляем никакой этой угрозы для общества. И всё, дело закрыли. Это был где-то июль или август 1987 года. Я приезжаю из отпуска где-то в сентябре, и новый командир дивизии мне говорит: значит, командир, вот, тебя здесь не было, и написал представление на увольнение тебя в запас по служебному несоответствию. Твою подпись я сам поставил и написал, что с увольнением согласен.

— Не возражали?

— Бог с ним, делайте что хотите. И вот, 30 октября 1987 года, то есть в свой 37-й день рождения, я с этой не самой приятной формулировкой был уволен в запас. 

Потом прошло где-то десять лет. Снова начали всё это мои старшие товарищи, в частности адмирал Сухачев, он был командующим 3-й флотилией в 1997 году. И когда подняли документы, оказалось, что на увольнении меня в запас стоит подпись не того человека. Меня министр обороны должен был уволить, так как я его креатура. А там кто-то другой подписал. И они написали от 3-й флотилии на министра обороны, что, вот, в связи с тем-то и тем-то просим переиздать приказ и изменить там формулировку увольнения: по оргштатным мероприятиям. То есть как бы по сокращению штатов. А это совсем другая формулировка, совсем другое отношение, другие льготы. И после этого я уже не помню, кто сюда приехал, в общем, привезли ходатайство на военкома нашего местного областного о присвоении мне звания капитана 1-го ранга запаса. И в 1998 году мне капитана 1-го ранга запаса присвоили.

— Даже на фоне героизма всего экипажа подвиг матроса Сергея Преминина стоит особняком. Почему звание Героя России ему дали только спустя десять лет?

— В 1987 году ему и Сергею Воробьёву дали орден Красной Звезды. Причём не я их представлял к награде, а какими-то другими путями они получили эти ордена. Сергей — посмертно, а Воробьёв — живым, дай бог ему здоровья. А потом про всё это тихо-мирно забывали, забывали, и только когда американцы сняли фильм «Враждебные воды», в 1997 году этот вопрос опять подняли. И в какой-то центральной газете была большая статья, что вот такая ситуация была, вот такая-то лодка, вот Чернобыль мог быть, вот человек погиб — и никто ему ни спасибо, ни здрасьте, ни до свидания не сказал. И буквально дней через десять после этого уже в «Правде» статья: секретным указом президента ему присвоено звание Героя России. Мы все об этом узнали из газеты.

— А почему указ секретный?

— Не знаю. Обычно публикуется, а здесь не опубликован — значит, секретно. Это всё было в августе-сентябре, а в ноябре-декабре 1997 года уже мы с командующим флотом Вячеславом Поповом поехали в Красавино – это рядом с Великим Устюгом небольшой городок, где родители Сергея жили. И там им торжественно передали эту Звезду Героя. У меня была фотография, вот то, что американский самолет снимал, когда после всплытия вокруг нас кружил, как раз на ней видно, что там из шахты дым идёт. Я подарил её маме, и сказал: «Это вот гроб вашего сына».

— Если бы не его действия, действительно мог произойти ещё один Чернобыль, но уже у берегов США?

— В принципе да. Я не буду рассказывать всю ядерную физику, попытаюсь объяснить просто. У ядерного реактора есть аварийная защита — это четыре стержня, которые при аварийной ситуации просто вбрасываются в сам реактор и поглощающими своими свойствами моментально гасят ядерную реакцию. Но это не на бесконечно. Потому что объёма стержней этой аварийной защиты не хватает. Потом надо опустить компенсирующие решётки, которые полностью заполняют реактор и не дают ни при каких условиях развиваться ядерной реакции. И тогда аварийная защита упала, но питание на лодке пропало, и эти компенсирующие решётки не опустились, их надо было вручную опускать.

— Делать это и направились Преминин с Беликовым?

— Да, там тоже четыре группы компенсирующих решеток, а принцип опускания простой — крути как в мясорубке ручку, и они через червячную передачу опускаются.

— Как случилось так, что Беликов выжил, а Преминин погиб?

— Серёжа Преминин — нормальный деревенский парень, жилистый такой, не гигант. А Коля Беликов командир группы, старший лейтенант, здоровый такой, с меня ростом. Но, видимо, силы организма разные. И, когда они вернулись после первого захода в 8-й отсек отдохнуть, Беликов просто упал в обморок, и всё — не смог идти дальше. Преминина спросили: «Что осталось?». Он сказал, что осталось опустить одну решётку. «Ты знаешь, где это, опустишь?» — «Опущу». И вот он пошёл. А пошли бы двое — там бы двое остались. Беликов остался жив и умер четыре года назад.

— Открыть переборочную дверь, за которой находился Преминин, шансов не было?

— Не было. Когда там поднялось давление, то дверь прижало — и открыть её было невозможно. Пытались и раздвижным упором, который давление в 3 тонны давит. И оттуда не смогли открыть. Тут одно на другое всё наложилось. На лодке есть система снятия давления с коридоров, правого и левого борта. В море она закрыта напрочь, на чеку, и на чеке еще замок висит. Чтобы никто случайно не нажал и не открыл, потому что это забортное отверстие, оттуда вода польётся. Я дал команду: давайте по системе этой стравите воздух. И там он не смог вытащить эту чеку. То есть, сам замок, который преграждал к ней доступ сломали, но как-то закусило её так, что он не смог её вытащить. Поэтому так и не смогли снять давление. 

— Давайте чуть в сторону отойдём. Писали, что вы успешно судились с голливудской кинокомпанией, которая сняла фильм «Враждебные воды», и даже получили от неё какие-то хорошие деньги.

— Это уже всё притянуто за уши. Просто когда мы с частью экипажа рассказали всю эту историю американским сценаристам, они, не знаю, чем они мотивировались, может, достоверностью, они включили в фильм всех нас под реальными фамилиями в этот фильм. Капитан Британов, Капитульский, Петрачков, Пшеничный. А у них там с этим жёстко. Для того, чтобы вот это в таком виде куда-то запускать и использовать, нужно письменное разрешение на право использования. Они мне прислали письмо. Вот, гражданин Британов, давайте-ка — вы нам здесь рассказали, мы создали и вот вам пять тысяч долларов за это, а вы нам подпишите всё. Я, естественно, не стал. Я им написал: «Давайте вы или платите нормальные деньги, или разговора на эту тему не будет никакого».

Мне здесь повезло, что через эмигрировавшего одноклассника нашёл адвоката в США. Денег у меня не было ему платить и мы договорились, что он поработает за процент от того, что удастся с них получить. Я ему кучу документов отправил. Он там сделал какие-то телодвижения, общался и с судьей, и с этой кинокомпанией. Долго они там обсуждали всё и в итоге, когда они поняли, что в суде шансов у них меньше, чем у нас, и суммы пойдут после судебного решения будут совсем другие уже, не десятки тысяч долларов, а, возможно, миллионы, то предложили выплатить нам уже нормальную сумму. Мы подумали и согласились. Половина мне, а половина этому адвокату.

— Американцы вообще любят экранизировать истории про наши подлодки.

— Ну, как любят... У нас просто никто этим не занимается. И по факту они нашли и рассказали о героических вещах в нашем случае. И хотя я далеко не со всем согласен с этой лентой, но я горжусь, что это первый фильм, где советские моряки не идиоты, не сволочи, не кровожадные какие-то персонажи.

— Вам не обидно, что в России не снимают такие фильмы?

— Честно говоря, мне — нет. Мне обидно то, что экипаж не награждён. Вот это действительно обидно. Потому что у меня вот такая пачка бумаг где-то здесь в столах лежит. Мои запросы и их ответы. И везде писали, что это нецелесообразно и так далее. Когда были трагедии с «Комсомольцем» и «Курском», где было много погибших, то там награждали всех, по спискам, даже не разбираясь особо, кто как прав был, кто нет. А у меня 115 человек живых и нашли в итоге возможность всё на экипаж спихнуть.

— Как вы оказались в Екатеринбурге?

— Сам я вообще питерский, но можно сказать, что космополит. Потому что у меня папа военный моряк. 10 лет жизни в Полярном, на Севере. Еще пять лет в Поти, это Грузия, Чёрное море. А после этого я пошел в Нахимовское училище, и самостоятельно стал служить. Поэтому у меня как таковой малой родины нет. На момент увольнения у меня никакой жилплощади не было. Ехать к родителям в Грузию — глупость. К тёще в Фергану — такая же глупость, зачем на шею садиться? А по закону через три месяца офицер запаса должен быть обеспечен жильём. Я женился в Свердловске и говорю жене: всё, давай поедем в Свердловск. Квартиру не сразу, почти через год, но получил.

— Чем сейчас занимаетесь?

— Я председатель правления Уральского военно-морского союза. Это общественная организация, которая объединяет в том числе моряков запаса. Здесь уже 20 лет нахожусь. Это помещение предоставлено НПО Автоматики, в порядке как бы шефской помощи военно-морскому флоту, ветеранам. У нас же два крейсера подшефных в Гаджиево — «Верхотурье» и «Екатеринбург». Вот, я в начале занимался организацией шефской помощи «Верхотурью». А потом начали губернаторы меняться, и с 2010-го года этим не занимаюсь, остался на мне только Уральский военно-морским союз.