21 июня 1768 года гайдамаками была взята Умань (ныне - Черкасская область), после чего несколько дней шла резня еврейского и польского населения. Это событие стало одной из основополагающих частей украинского мифа и вдохновляло погромщиков более поздних времён на повторение зверств. Как это было и кто прославил убийц, мы расскажем в этой статье

Предательство со всех сторон

Местечко Умань принадлежало графу Салезию Потоцкому. Еще в 1749 году на город впервые напали бандиты, именовавшие себя гайдамаками: они сожгли часть Умани и убили многих поляков и евреев, находившихся там. В 1761 г. граф отстроил город и учредил в нем ярмарку; в это время здесь проживало около 450 евреев.

В 1768 году на правом берегу Днепра, принадлежащем Речи Посполитой, началось крестьянское восстание, участники которого — местные крепостные и беглые запорожские казаки — назвались гайдамаками. Их возглавил российский подданный Максим Железняк (Зализняк).

В июне в хорошо укрепленной Умани нашли убежище тысячи евреев и поляков из соседних местечек.

Когда повстанцы двинулись на Умань, губернатор (управляющий графа и комендант) Младанович послал против них местных казаков под командованием сотника Ивана Гонты. Однако тот, несмотря на богатые подарки, полученные от еврейской общины, перешел на сторону гайдамаков и вместе с ними осадил Умань, перебив всех евреев и поляков, не успевших укрыться за городскими укреплениями.

Вскоре отряды Железняка и Гонты ворвались в Умань (по некоторым сведениям, их впустил Младанович, положившись на обещание Гонты пощадить поляков). Около трех тысяч евреев укрепились в синагоге и под руководством Лейбы Шаргородского и Моше Менакера отразили натиск гайдамаков, пытавшихся взять ее штурмом. Повстанцы разрушили здание пушечным огнем, и все защитники погибли.

Сам Железняк на допросе скромно вспоминал: «Как скоро в местечко Умны вошли, то хотя по нас и было из одной прежде пушки, а потом из мелкого ружья выстрел, однако нам никакого урону, кроме одного человека, не учинено».

Всего в ходе резни в Умани, продолжавшейся три дня, было убито около 20 тыс. евреев и поляков, в том числе и сам Младанович. Когда он перед смертью напомнил Гонте о его обещании, тот возразил: «Но ведь и ты изменил данному евреям слову не выдавать их мне».

«Резня была так велика и ужасна, что кровь зарезанных стояла в синагоге повыше порогов… Потом буяны вынесли из синагоги все свитки Торы, разложили их по улицам города и верхом проезжали по ним… Трупы убитых евреев десятками тысяч валялись по городу…

Их подвергали мучительным истязаниям: рубили, кололи, четвертовали и колесовали, они же с радостью принимали смерть, а Богу своему всё-таки не изменили… Малюток отрывали от грудей своих матерей и колесовали…. Один буян заколол на одном чурбане несколько сот евреев… Дети пострадали за грехи своих отцов и матерей.

Валявшиеся трупы бросали за лишь (?) от города; ручьи крови всюду виднелись. Трупы сделались добычей свиней и собак. Резня эта продолжалась восемь дней. Спустя несколько времени Гонта объявил приказ, что никто не смеет скрывать у себя еврея; кто ослушается, голова того будет рассечена», — описывал происшедшее чудом спасшийся еврей-аноним, чей рассказ представил историк Элияху Галант в Нежине в 1895 году.

«Из местечка Умны, — поинтересовались у Железняка следователи, — ты и сотник Гонта с командами почему на здешнее место, на котором вы с казаками взяты под караул, выступили?»

И получили такой ответ: «Из местечка Умны я и сотник Гонта вышли потому, что от великого побитого народу жить было не можно».

Писатели прославляют

Колиивщина стала частью национального мифа благодаря поэме Тараса Шевченко «Гайдамаки» (1841).

В «Предписаниях» (рус. — примечаниях) к поэме Шевченко ссылался на работы, послужившие источником вдохновения: труды Бантыша-Каменского, «Энциклопедический лексикон» А. Плюшара, «Историю Королевства Польского» Е. Бендтке. Также Шевченко пользовался рукописью труда М. А. Максимовича «Сказание о Колиивщине» и польской мемуарной литературой. Среди источников и слышанные в детстве рассказы его деда, который был свидетелем восстания.

В поэме впервые происходит прославление погрома, не скрываются антисемитские и полонофобские интонации, есть и русофобия, хотя и в меньшем объеме.

«Неистовый» Виссарион Белинский в статье «Гайдамаки. Поэма Т. Шевченко» пишет в свойственной для него манере:

«…новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас ещё более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет.

Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам…

Что касается до самой поэмы г-на Шевченко «Гайдамаки», здесь есть всё, что подобает каждой малороссийской поэме: здесь ляхи, жиды, казаки; здесь хорошо ругаются, пьют, бьют, жгут, режут».

А вот его оценка данная знаменитым русским критиком личности Кобзаря: «…здравый смысл должен видеть в Шевченке осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому» (из письма Белинского Павлу Анненкову).

Николай Гоголь так отозвался о поэзии Шевченко: «Дёгтю много, и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии… Да и язык…» (из работы Г. П. Данилевского «Знакомство с Гоголем»).

В том же духе оценивает поэму в письме к нему от 25 июля 1846 г. приятель Шевченко Пантелеймон Кулиш: «Это торжество мясников, а драма Ваша — кровавая бойня, от которой поневоле отворачиваешься». Он же критиковал «цинизм Шевченко», назвав его музу «полупьяной и распущенной».

Антисемитские нотки звучат и в других произведениях Шевченко:

Поэт сокрушается о «запроданих жидам» родных степях («Розрита могила», 1843) и православных церквях (Тарасова нiч, 1838). Обращается к одной из столиц казачества Чигирину, который спит «повитий жидовою» («Чигрине, Чигрине, всё на свiтi гине…», 1844), и самой Запорожской сечи, которая «жидовою поросла». (Великий льох, 1845)

Мотив о неправедном богатсве евреев, служивших экономическим агентами польских панов звучит в поэзии Шевченко регулярно:

А препоганii пани
Жидам, братам свої м хорошим,
Остатнi продають штани…

(«I вирiс я на чужинi…», 1848)

Черным для украинского крестьянина — лирического героя Шевченко — становится деть, когда «жиди в селi з грiшми (деньгами — Ред.) появились» (Княжна, 1847). Последнюю корову «жидам продав» отец (Сон, 1844). Не ограничиваясь последними штанами и бурёнками, евреи скупают и краденное (Кавказ, 1845)

Однако Шевченко, конечно же, был не последним литератором, писавшим о гайдамаках, Колиивщине и взятии Умани. Григорий Данилевский написал роман «Уманская резня», где не сочувствовал жертвам, а автор бессмертной пьесы «За двумя зайцами» Михаил Старицкий оставил после себя и прозу, правда, на русском языке, на эту тему.

Историки утверждают

Основными источниками, благодаря которым мы знаем об этой кошмарной резне, являются воспоминания очевидцев, чудом избежавших гибели — детей Младановича и нескольких евреев-анонимов.

Их подверг тщательному анализу киевский профессор Владимир Антонович, заметивший, что «современники-мемуаристы, принадлежавшие к потерпевшей стороне, оставили нам лишь яркие картины пожаров, убийств и грабежа, сопровождавших катастрофу; но о поводах, вызвавших эти печальные явления, о причинах, которые довели постепенно народ мирный, земледельческий, стремившийся к прочной, оседлой и хотя сколько-нибудь обеспеченной и спокойной жизни, они или вовсе не упоминают, или же говорят в самых общих выражениях.

По их мнению, страшное народное волнение в Украине было, с одной стороны, плодом якобы дипломатической интриги России, с другой — результатом врожденного будто бы южнорусскому народу варварства, его злой природы и главное — страсти к грабежу».

Так противоречивость оценок оказалась не только в художественной литературе, но и в трудах уважаемых историков.

Но и Антонович не пытается ничего ни приукрасить, ни скрыть. Будучи добросовестным историком, он воссоздаёт картину случившегося и, в частности, персону одного из вождей повстанцев — Гонты.

Изучив и воспоминания очевидцев, и местные источники, он обнаружил, что Гонта был вполне зажиточным казаком, женатым на единоверке и имевшим четырёх дочерей и сына. Так что приходские книги полностью разоблачают придуманную Тарасом Шевченко историю об убийстве жены-католички и сыновей.

Много и другого, сопоставив факты, выяснил этот историк. Например, «в действиях Гонты гораздо более желания смягчить расправу, чем усилить ее, и во многих случаях он, очевидно, прибегает к всевозможным компромиссам и хитростям для того, чтобы исторгнуть ту или другую жертву от ярости народного озлобления; он старается оттянуть время, делает распоряжения будто грозные для жертв, но в сущности имевшие целью спасти их и т. п.».

Но, как и полтора века спустя Петлюра, он был бессилен перед собственным войском и не стал перечить «воле народа».

В курсе еврейской истории Семёна Дубнова, своего рода канонической версии, принятой для этого народа, говорится:

«…когда гайдамаки ворвались в город, то они прежде всего бросились на евреев, метавшихся в ужасе по улицам: их зверски убивали, топтали копытами лошадей, сбрасывали с крыш высоких зданий; детей поднимали на концы пик, женщин мучили. Масса евреев, числом до трёх тысяч человек, заперлась в большой синагоге. Гайдамаки приставили к дверям синагоги пушку, двери были взорваны, разбойники проникли в синагогу и превратили её в бойню.

Покончив с евреями, гайдамаки принялись за поляков; многих они перерезали в костёле; губернатор и все прочие паны были убиты. Улицы города были усеяны трупами или изувеченными, недобитыми людьми. Около двадцати тысяч поляков и евреев погибло во время этой уманской резни».

Во времена Железняка и Гонты еще не было кондиционеров, которые «взрывались» и никто не додумался до того, что евреи и поляки сами себя сожгли, но историк Николай Костомаров высказывался в этом направлении, оправдывая действия гайдамаков:

«…Паны, ленясь управлять имением сами, отдавали их в аренду иудеям с полным правом господства над мужиками. И тут-то не было предела истязаниям… Отдавать имения в аренду казалось столь выгодно, что число иудеев-арендаторов увеличивалось все более и более, и Южная Русь очутилась под их властью.(…) Крестьянам не дозволялось ни приготовлять себе напитков, ни покупать их иначе как у жидов, которым пан отдает корчму в аренду».

«…Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям, — отмечал Костомаров. — Они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою. Свитки Закона были извлекаемы из синагог, казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия; тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землею…».

Советские историки пытались представить Колиивщину и всю Гайдаматчину как социальную революцию тогдашнего «пролетариата», то есть крестьян (представителей разных национальностей), стремившихся «воссоединиться с русским народом». По этому лекалу создан и фильм режиссёра Ивана Кавалеридзе 1933 года «Колиивщина».

А вот украинские идеологи ныне заявляют так, как, например, Сергей Грабовский: «На мой взгляд, ни тотальное осуждение Колиивщины и ее участников как «резунов», «бандитов», «убийц», ни не менее тотальная их героизация как «борцов за свободу украинской нации» не выдерживают научной критики».

И он переходит разоблачению «руки Кремля», ссылаясь на фальшивый манифест Екатерины Великой, который любил цитировать Железняк: «А чем была «Золотая грамота» с призывами «истребить с Божьей помощью всех поляков и жидов», якобы подписанная лично Екатериной ІІ? Ее зачитывали гайдамакам перед церемонией «освящения ножей», свидетелей этого события — которое в немалой степени, если не в решающей мере инициировала жестокость участников Колиивщины, — было немало. Так что «Золотая грамота», бесспорно, существовала. Но… пропала».

Национальная память 

Вослед историкам идут и идеологи — специалисты по «национальной памяти».

В Умани открыт памятник Гонте и Железняку. На его открытии Иоанн, «митрополит Черкасский и Чигиринский УПЦ Киевского патриархата». сказал:

«Подвиг Гонты и Железняка напоминает слова Спасителя: возлюби ближнего своего, как самого себя. Поэтому любя свой род, любя свой народ, они пошли на этот подвиг. Память о них мы будем уважать вечно. Они всегда будут героями Украины. Сегодня современные герои Украины повторяют их подвиг и дадут отпор тем, кто посягнул на наше государство».

«Скорее всего, сам Гонта никого из уманчан не убивал, поскольку даже предвзятый польский суд не акцентировал на этом внимание. Но он был одним из вожаков восстания, полковником своей крестьянской армии и, безусловно, нес опосредованную ответственность за смерть невинных жертв», — пишет карманный еврей бандеровцев Иосиф Зисельс.

«С одной стороны, фигуры Гонты и Железняка олицетворяют собой пик освободительной борьбы украинского народа в ту эпоху. С другой — речь идет о трагических страницах нашей истории, и очень важно не просто помнить о прошлом, но и делать из него должные выводы. Само открытие памятника можно приветствовать, но после этого должна начаться спокойная и серьезная общественная дискуссия, затрагивающая проблемные моменты нашей истории.

Ведь и этот памятник можно трактовать и как символ раскола страны по религиозному и национальному принципу, и как попытку понять легитимное стремление украинцев творить свою национальную историю и строить независимое государство», — заявил глава украинской греко-католической церкви Святослав (Шевчук). И это при том, что все униаты, находившиеся в Умани, и других охваченных восстанием населенных пунктах, были перебиты гайдамаками.

12 сентября 2020 года в Умани состоится фестиваль современной украинской музыки «Гонта-Фест». Организатор — «Гонта-центр» при поддержке Уманского горсовета, мэра Александра Цебрия, генеральний спонсор фестиваля — бывший глава «Укравтодора», уманский бизнесмен Бахтияр Сапаров. Призовой фонд фестиваля — 50 тысяч гривен.