Культ Тесака: России требуются только мертвые герои

Парадоксальность ситуации в России заключается в том, что люди предпочитают быть мертвыми «героями», чем реальными победителями

Алина Витухновская, писатель Всякий жест, исходящий из отчаянья — радикален. В этом смысле для радикального субъекта в определенный момент становится безразлично — покончить с собой или (к примеру) — выйти на прогулку. Жизнь и смерть, саморазрушение и самоподдержание — равнозначно непереносимы для радикального субъекта и наполнены одинаковым невыносимым экзистенциальным содержанием. В наше время быть радикальным субъектом чрезвычайно пошло. Быть радикальным субъектом — быть паяцем для самого себя. Равно как и быть героем. Ровно наоборот все обстояло в эпоху модерна, но и тогда герой, бросивший вызов богу, становился манипулируемым мифологическим элементом, далее используемым для управления массами. Проще говоря, желание мальчика стать героем — не его подлинное желание, а социальный импринт, восходящий к мифологии. Государству необходимо боевое мясо и это мясо требует сакрализации. Смерть маргинального персонажа Тесака (Марцинкевича), хоть и чудовищно жестокая и несправедливая, никак не может изменить объективный взгляд на этого человека. Псевдоидеологизированный гопник с национальными комплексами, решивший стать «защитником русских», нападая на таджиков и якобы педофилов, не может стать после смерти кем-то иным. Но тем не менее, из него пытаются сделать культ. Вот что пишет политик, постоянный участник «Форума Свободной России» Даниил Константинов: «Наблюдаю зарождающийся культ Тесака. О нем слагают стихи и пишут песни, ему посвящают видеоролики, его «Список книг» переходит «из рук в руки» из одного аккаунта в другой, кочует по телеграмм-каналам. Да, пожалуй, так и надо умирать. Молодым и несломленным (хотя бы внешне), оставив после себя загадки о собственной смерти. Похоже, что русские ультраправые получили своего героя. И уже не важно, разочаровался он или нет, раскаялся ли в своих преступлениях или этих преступлений вовсе не было. Стал ли он либертарианцем или остался нацистом. Все это вторично. Смерть в Челябинском СИЗО все спишет. И прошлые преступления и проступки, и душевные метания, и идейные поиски с причудливым результатом. Стал либертарианцем!? Ну и что!? Среди молодых праворадикалов уже достаточно либертарианцев — белых либертарианцев) Разочаровался и раскаялся. Непонятно. Он это или не он. И в каких обстоятельствах разочаровался и раскаялся!? После трех месяцев пыток, по дороге в Москву на очередное судилище, где светило пожизненное... Вот только одна проблема. Нет у Тесака преемника, который мог бы подхватил его знамя из рук продолжить его дело. А без преемников такие сакральные жертвы не работает. И тем не менее, культ Тесака возникает.» Культ курируемого героя — это все же такой особый постмодернистский прикол. Если раньше герой погибал в схватке с «богами» (т.е. с силой, заведомо превосходящей) и таким образом обеспечивал себе некоторое информационно-мифологическое бессмертие, то сегодня псевдогерой убивает себя (как в прямом смысле, так и в переносном, играя в чужие поднадзорные игры), бесславно растворяясь в белом шуме безвременья. Сакрализация смерти — это по сути традиционная отечественная некрофилия, имеющая корни в Христианстве и в глубоком, но завуалированном, отчаянном понимании всякого здешнего человека, что жизни как таковой в России нет. Есть обыденность, тяжкий труд, бедность, ложь, иллюзии, пустые надежды. И тайной мечтой многих не только потенциальных героев, но и обывателей, становится смерть. Но способен на подвиг или даже суицид далеко не всякий. Поэтому тот, кто формально подходит под оба этих критерия, подсознательно ассоциируется у людей с героем. Герои есть. Но они никому не нужны. Как писал в свое время одиозный политик Корчинский. И был онтологически прав. За годы тяжелой обработки советской идеологией миллионов граждан, практически у большинства в подкорке прочно осел образ героя как неизбежной жертвы, пригодной лишь для упоминания в качестве жизненного примера для гомосоветикусов. Сначала людей обрабатывала машина пропаганды, но затем и сами люди решили обезопасить себя от ответственности за власть и собственное будущее. Отсюда взялась псевдопацифистская, а по сути — охранительская мантра про «убить дракона». Парадоксальность ситуации заключается в том, что люди предпочитают быть мертвыми «героями», чем реальными победителями. Это глубокая депрессивность, поразившая сам русский дух, является главной и идеальной системой управления. И немного футуристических прозрений о том, каким будет герой будущего. Герой будущего выглядит несколько иначе, чем архетипический герой, иначе чем все вообще явленные миру герои. Да что там иначе! Это совершенно иной тип. У него может не быть атрибутов, биографии, он может быть анонимен (ровно так же как могут быть атрибуты, биография, имя) — все это не имеет решающего значения. Он знаменует и осуществляет собой (посредством себя) конец того мира, к которому мы привыкли. И поэтому он не может быть явлен миру в своем героическом статусе, так же как не может быть принят миром до осуществления своей цели (миссии). Но никак не герой — есть высшая роль в этой матричной игре, но и не придуманный «бог» — в ней — высшая роль. А, быть может, этакий серый кардинал — и идейный мститель и немного «иуда» («иуда» лже-смыслов, где во имя идеи, разрешения вопроса и сам он готов к самопредательству — настоящий, нет, не герой, а победитель! Ибо высшие ходы на этой матричной доске совершаются не по правилам. Выигрывает тот, кто должен выиграть — не зафиксированный в мифологическом дискурсе субъект. Ибо каждый, кто зафиксирован, тот предсказуем, а кто предсказуем — заведомо повержен. Он проиграл, уже слившись с ролью, как Сизиф, собирающий камни. В этом смысле мы должны понимать героизм как демиургическую ловушку для амбициозных глупцов.