Дальние подступы и ближние проблемы
У меня почти готов большой-большой текст, который, видимо, можно будет развернуть в книгу. Весь, естественно, здесь опубликовать невозможно, но небольшой (относительно) отрывок, наверное, получится. Текст относится к понятию "международный терроризм", борьбе с ним и попытке объяснить, почему я считаю имеющийся тезис "борьбы" с ним, и уж тем более лозунг "борьбы на дальних подступах" сущим бредом и чистейшим враньем. Отрывок ниже тоже существенно "порезан" просто в силу его объема:
Человек — единственный известный живой вид в природе, который способен использовать информационный ресурс и превращать (конвертировать) его в иные ресурсы. Итогом овладения этой способностью стало формирование вокруг каждого человека своеобразной «оболочки», состоящей из трех основных информационных «полей».
Первое поле — поле реальности. То, что человек видит и ощущает сам, своими органами чувств, то, что он способен самостоятельно оценить в соответствии со своим жизненным опытом, воспитанием, склонностями, образованием и иными возможностями и инструментами обработки и систематизации информации.
Второе поле — виртуальность. Та информация, которую человек получает от других людей из их рассказов о ней. Естественно, что виртуальный мир в таком понимании всегда сопровождал человека разумного на протяжении всей его истории. Собственно, именно способность усваивать и обрабатывать виртуальную информацию и стала отличать человека от животного. С фактической точки зрения виртуальность является превращенной формой реальности, где и форма подачи информации, и ее содержание становятся независимы друг от друга и могут существенным образом отличаться от «реальной» реальности в зависимости от рассказа о ней со стороны источника информации и способности к её интерпретации потребителя этой же информации.
Наконец, третье поле — символьное. Самая сложная часть поступающей к нам информационной картины, а потому и требующая существенного упрощения. Сложное явление, событие, процесс символьным полем «маркируется» некоторым конечным рядом признаков, по которым человек упрощенно начинает воспринимать всё явление (событие, процесс) как единое целое. К примеру, достаточно «втиснуть» в некоторый небольшой перечень определений и констатаций такое сложное явление, как германский фашизм (пример в данном случае абсолютно условный), как обычный человек формирует свое мнение об этом явлении в виде короткого набора этических и фактических маркеров. Еще пример — какая-либо плата или узел современного электронного устройства (скажем, видеокарта) содержит миллионы элементов со своей сложной схемой, типологией, взаимосвязью. Тем не менее, обычному потребителю достаточно знать небольшой набор характеристик этого устройства, чтобы иметь возможность сравнивать его с другими, подбирать нужную ему конфигурацию и даже самостоятельно устанавливать это устройство в компьютер. Фактически необходимый нам набор характеристик такой видеоплаты играет роль символа, с помощью которого мы определяемся в своем выборе, при этом нам не требуется досконально знать и понимать устройство этой платы.
Три этих «поля» и формируют наше представление об окружающем мире.
Я лишь схематично и совершенно не вдаваясь в подробности этой большой, сложной и, несомненно, интересной темы, коснулся ее для того, чтобы перейти к основному вопросу.
Задача любой пропаганды заключается в том, чтобы создать в голове у своей целевой аудитории максимальное число символьных блоков, примитивизируя окружающий мир и придавая этим блокам нужный пропаганде (и её заказчикам) смысл и содержание. Эту задачу, кстати, решает и реклама: коммерческая, политическая и любая другая. Задача — упростить узнаваемость и создать нужный контекст рекламируемому или пропагандируемому субъекту, товару, явлению.
Общая схема решения такой задачи — через виртуальную реальность внедрить описание необходимого явления в символьное поле, упростить и примитивизировать его понимание и узнаваемость. Шампунь номер один — это … далее следует вбитый в подкорку слоган рекламной кампании. «Вона — працює» - и все сразу понимают, о каком политике идет речь. Ровно ту же цель преследовали и создатели определения «международный терроризм», подменив абсолютно неинформативным словосочетанием обширное, неоднородное, неоднозначное и совершенно точно непростое явление. Вбив в подкорку некий термин, ему был придан абсолютно однозначный смысл, причем даже попытка разобраться с сутью явления вполне может закончиться полновесным уголовным сроком для исследователя.
В итоге власть разных стран получила в руки инструмент, с помощью которого теперь возможно даже начинать войны, совершенно не заботясь об их обосновании и прикрытии. Ну кто же будет возражать против беспощадной борьбы со столь зловещим явлением, как «международный терроризм»? Только сами международные террористы, их пособники и подельники.
Думаю, не стоит упоминать, что термином «международный терроризм» впервые в современной истории была прикрыта агрессия против суверенных стран, совершенная Соединенными Штатами на основании крайне неоднозначного по результатам своего расследования теракта в Нью-Йорке. До этого более локально этот же термин в качестве обоснования борьбы с ним был использован и в России — после не менее сомнительных взрывов жилых домов в Волгодонске, Буйнакске, Москве и еще более странных «учений» в Рязани. Теперь же под вывеской борьбы с международным терроризмом Россия ведет столь же странную и крайне неоднозначную войну в Сирии, втягиваясь в нее все больше.
Опасность, которую таит в себе произвольное и практически безбрежное толкование этого термина, и вынуждает внимательно взглянуть на само явление. А действительно ли оно является тем, за что выдают его те, кто и использует его в качестве обоснования своей политики и своих решений? Не является ли международный терроризм и борьба с ним прикрытием каких-то иных планов, задач и целей?
Начнем, пожалуй, с того, что поймем смысл, скрывающийся за термином «террор».
Террор — это метод управления, основанный на системном насилии. Все виды террора в конечном итоге сводятся к двум основным, причем их различие настолько принципиально, что за каждым из них закреплено свое собственное устоявшееся название.
Собственно «террор» - это метод управления, где субъектом террора выступает государство. Объектом террора выступает какая-либо четко выбранная социальная группа. Государство обладает массой инструментов для навязывания своей воли, поэтому к террору оно прибегает в экстраординарных случаях, когда требуется ликвидировать кризис, неразрешимый с точки зрения существующих правовых механизмов. Соответственно, после ликвидации кризиса необходимость в терроре отпадает, и государство возвращается к обычной практике.
Второй вид террора — терроризм. Под этим термином понимают системное насилие, в котором субъектом выступает негосударственная группировка (организация), а объектом — государство. Целью террористов является навязывание своей повестки действующей власти и/или ее полный демонтаж с приходом к власти самих террористов.
Видов террора и терроризма имеется огромное количество, по ним пишутся исследования, диссертации, и естественно, что в двух абзацах невозможно раскрыть суть того и другого явления. Но в данном случае важно понять, что скрывается за этими терминами. Любой вид террора — это системное насилие, которое четко классифицируется по отношению к его субъекту.
Парадокс заключается в том, что большая часть сегодняшних государств созданы как раз террористами, то есть, людьми, которые пришли к власти путем системного насилия по отношению к предыдущему государству.
Особенно массовым строительство государств стало в период после Второй мировой войны. Распад колониальной системы вызвал к жизни такое специфическое явление, как национально-освободительные движения.
В документах ООН национально-освободительные движения представлены как «...временная форма существования государств, находящихся в процессе формирования и становления. Признание права наций и народов бороться во имя самоопределения, отражено в принятой в 1970 г. на 15-ой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам, а также в Декларации о принципах международного права, касающихся международных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН.
Согласно международному праву борющиеся нации становятся участниками международно-правовых отношений после создания на определенных территориях определенных властных структур, способных выступать от имени населяющих эту территорию населения в межгосударственных отношениях ( Фронт национального освобождения Алжира, Народное движение за освобождение Анголы, Народная организация Юго-Западной Африки, Организация Африканского единства Организация освобождения Палестины). Они могут вступать в отношения с другими государствами и международными организациями, участвовать в работе международных конференций, пользоваться защитой норм международного права...
...Первичными субъектами современного международного права признаются нации и народы, которые ведут борьбу за независимость.Это вытекает из права наций на самоопределение – одного из важнейших международно – правовых принципов. Борющиеся нации признаются как субъекты международного права в лице органов национального освобождения...»
(Матвеева Т.Д. Международное право: Курс лекций. Издание третье, М 33 дополненное, стереотипное. - М.: Изд-во РАГС, 2009. - 252 с. ISBN 978-5-7729-0314-8)
Говоря иначе, системность антиколониальной борьбы и ее масштаб и массовость вынудили признать национально-освободительные движения субъектами международного права наравне с уже существующими государствами. Национально-освободительные движения становятся временной формой существования государства в период его становления.
Однако с течением времени ситуация начала трансформироваться и усложняться. Если на первом этапе существования национально-освободительных движений (НОД — не путать с российской группировкой «НОД» депутата Фёдорова — проектным симулякром действующей власти) их целью была борьба за национальный суверенитет, то затем, по достижению суверенитета, новые государства столкнулись с проблемой возрождения колониального господства под вывеской неоколониализма — то есть, системой подчинения и эксплуатации новообразованных государств со стороны бывших метрополий.
Неоколониализм стал замещать прежние колониальные отношения по двум основным механизмам: механизму долговых обязательств и механизму создания коллаборационистских элит и режимов, правящих в новых суверенных государствах. Можно подробно остановиться на каждом из них, но в данном случае более важно то, что трансформация коснулась и борьбы с неоколониализмом. Национально-освободительные движения, добившись формальной независимости и суверенитета, были вынуждены создавать новые формы борьбы с новой угрозой.
Если обратиться к историческим примерам, то можно сказать, что иракская революция 1979 года, свергнувшая шаха Резу Пехлеви, по сути своей стала революцией нового типа: антинеоколониальной. Режим шаха строго формально был суверенным и управлял вполне независимым с точки зрения международного права государством Иран, однако с фактической точки зрения Иран был типичной «новой колонией» Запада, управляемой коллаборационистским по отношению к народу страны режимом. Революция 1979 года в таком случае не имела четко выраженного национально-освободительного характера, но по сути своей была именно ею: ее целью было свержение прозападного режима и установление реально независимой власти, ориентированной на национальные интересы.
Клерикальный характер идеологии иранской революции в данном случае не позволяет прямо идентифицировать ее как национально-освободительную, по крайней мере с точки зрения устоявшейся классификации, но в реальности она, безусловно, ею являлась.
Проблема в том, что если Запад и советский блок неоднозначно относились к национально-освободительным движениям, но пытались использовать их в рамках логики Холодной войны, то по отношению к антинеоколониальным революциям отношение было гораздо более прохладным.
Постколониальные страны, созданные в рамках и условиях реалий противостояния двух крупнейших блоков, в той или иной мере были в них встроены, маневрируя между интересами СССР и США, продавая свою лояльность тому или другому блоку, причем в случае, если лояльность имела избыточный характер (что способствовало нарастанию внутренних противоречий), то выходом становился «переход» в другой лагерь. Примерно по такой схеме просоветский Египет, столкнувшись с невозможностью реализации социалистического проекта в рамках панарабской повестки партии Баас, переориентировался на США. Это было неприятно для СССР, но находилось вполне в рамках модели борьбы двух систем.
Иран, став практически первой страной, который сумел успешно освободиться от неоколониального господства, стал вести свою политику за рамками двуполярной системы устройства мира, в которой к двум противостоящим блокам Запада и СССР был добавлен так называемый Третий мир из «неприсоединившихся» стран, как вполне официально стал называться постколониальный мир государств, получивший формальную независимость в ходе национально-освободительной борьбы.
Иран стал враждебен как США, так, в общем-то, и Советскому Союзу, объявив коммунистическую идеологию «дьявольской». Оба блока увидели в новых субъектах новой борьбы уже с постколониализмом вызов существующему миропорядку.
Тем не менее случай Ирана был единичной флуктуацией. Неприятной, но в целом не очень опасной: существующая двуполярная система мира была очень устойчивой и гарантировала, что в основной массе постколониальные страны будут соблюдать установленные правила игры с теми или иными особенностями.
Всё изменилось, когда двуполярный мир рухнул. Проблемой для «неприсоединившихся» стран Третьего мира стала утрата целеполагания. Правящие национальные элиты умели маневрировать между интересами СССР и США, однако что им делать в условиях, когда маневрировать стало невозможно, они не понимали. Ответом стало «капсулирование» и замыкание элит на задаче сохранения личной власти и существующего проекта, каким бы проблематичным и противоречивым он ни был.
Фактически с начала 90 годов прошлого века на территории Ближнего Востока (я теперь буду ограничиваться рассмотрением только этого региона) все светские проекты зашли в глухой тупик. Противоречия стали резко накапливаться, при этом механизмом их разрешения стало паллиативное решение ужесточения режимов власти и управления.
Пожалуй, только Турция смогла выйти из тупика развития, причем нереволюционным, вполне системным путем, используя механизмы демократии. Светский кемалистский проект начал сворачиваться в пользу мягкой исламизации, причем стоит отметить, что Турция немедленно получила мощный толчок к развитию. Естественно, что смена проекта выглядит чрезвычайно непростой, сам переходный период создал свои собственные проблемы, которые серьезно тормозят общее развитие страны, но по крайней мере, был создан механизм разрешения противоречий. В других странах Ближнего Востока его так и не удалось создать, что в конечном итоге и привело к Арабской весне — революционному сдвигу, объективно неизбежному в силу неразрешимости существующего экзистенциального тупика, в который попали светские проекты региона.
Собственно, Арабская весна и стала катализатором стремительного роста процессов и явлений, которые сегодня в том числе и характеризуются очень неконкретным и абстрактным термином «международный терроризм». Проблема заключается в том, что вообще-то говоря, они (эти явления и процессы) таковым не являются. А потому тезис о «борьбе с международным терроризмом» лжив, и им прикрывают либо какие-то иные планы ведущих с ним борьбу государств, либо речь идет о невежестве провозглашающих лозунг борьбы с этим явлением. Но об этом ниже.