Про Веру Инбер. Продолжение-2

Поставлю, пожалуй, несколько стихотворений Веры Инбер, разных, чтобы вы увидели разные грани её поэтического творчества. Как я уже говорила, я цитирую по памяти, и поэтому могу что-то переврать, читала я это больше полстолетия назад.


Любушка-Любаша – это гордость наша,
Из себя картиночка притом.
Любушка-Любуся нашла себе гуся,
Жёлтые ботиночки на нём.
У Любуси-Любки вздёрнутые губки,
Лучше не рассказывай при нас.
У Любуси-Любки, лучше не рассказывай,
Шарфик очень газовый, ядовитый газ.
Ходят по аллейке бусики на шейке,
Хоть возьми да задуши.
Ах, Любовь Петровна, это безусловно,
До чего вы хороши.


Не стану приводить всё стихотворение, оно длинное, да я его и не очень помню, но случилось так, что этот «гусь», вероятно, из ревности, убил Любушку.


Сел он с нею рядом, хвать – и пали градом
Бусины любусины под скамью.
Сам же он за спинкой закололся финкой
До прихода ГПУ.
И у крематория председатель Зорин
Произнёс такую речь:
«Жалко, жалко нам, - говорит, - до дрожи
Этакую пару молодёжи,
Словно мусор, бросить в печь».
Парень мог учиться, был не стар ещё.
Люба эта – чем не счетовод?
А теперь вы видите, товарищи,
Всё – наоборот.


Вот рифма «стар ещё – товарищи» есть и у Маяковского.


Чтоб день, который годом старящ
Не христарадничать моля
Чтоб вся на первый крик: — Товарищ!
— оборачивалась земля.


Два замечательных поэта, независимо друг от друга, нашли эту рифму.
Хочу поставить стихотворение, которое, кажется, в нашем ЖЖ уже было. Но мне оно интересно тем, что мои родители, мама и папа, относились к герою этого стихотворения по-разному.


Как наденет майку голубую
Да расчешет кудри на пробор,
Так, небось, приворожит любую,
Он на это скор.
Уж не знаю, по какой причине,
Видно, уродился он таков,
Светел, как серебряный полтинник
В шапке медяков.
На работу лих, на песню тоже,
Закусить и выпить не дурак.
Только вдруг как будто занеможет
Я, говорит, так…
Что, говорю, сокол ты мой русый,
Вижу, мол, болит в тебе душа,
Али щи да каша не по вкусу,
Я ль не хороша…
Он как глянет, сумрачный да тёмный,
Да в сердцах как головой тряхнёт,
Эх, говорит, прямо будем говорить, никчёмный
Женщины народ.
Думают, что кашами да щами
Человек бывает пьян и сыт.
Эх, благополучные мещане
Все вы, говорит.
Мне бы, говорит, коня в работу,
Маузер, говорит, или наган.
Вот тогда бы я в два счёта
Был и сыт, и пьян.
А бывало, помню, было дело,
Вьюга, ночь, ни неба, ни земли.
Кто там скажет, красный или белый,
Знай – пали…
А теперь не то, стакан да блюдце,
Чай да сахар, тряпка да лоскут.
Негде человеку развернуться,
Да и не дают.
Всё бы говорит, отдал, да мало,
За один денёк, такой, как наш.
Я уже и слушать перестала
Эдакую блажь.
Но глядеть гляжу – постель раскинет,
Зубы – сахар, волосы – как шёлк.
Светел, как серебряный полтинник,
Да какой в нём толк…


Для мамы герой этого стихотворения был персонажем однозначно отрицательным. Она говорила: «Как это «Кто там скажет, красный или белый, знай - пали», а сам-то он кто? Махновец?». Папа ей не возражал. Да и что тут возразишь. Но я чувствовала, что он героя этого стихотворения понимает и, может быть, даже как-то ему сочувствует. Есть такой психологический феномен, который называется «ностальгия солдата». Во время войны всё ясно, здесь наши, там враги, и наше дело правое. А в мирное время такой ясности уже нет, и люди не делятся так очевидно на наших и не наших. В чём-то они наши, в чём-то не наши.

Папа это хорошо почувствовал, когда Сталин стал искать врагов среди коммунистов, своих и зарубежных. Я, кажется, рассказывала в нашем ЖЖ про бюро МК, проходившее в 1932 году, где Сталин впервые наехал на Бухарина. Папа с большим уважением относился к Николаю Ивановичу Бухарину. Когда папа учился в ИКП, Бухарин там преподавал, а может быть, даже был ректором. Тогда между студентами и преподавателями отношения были не такие, как в моё время. Студенты и преподаватели вместе готовили и совершили революцию и воевали в Гражданской войне. Папа с Николаем Ивановичем подружился. Их объединяла ещё и общая любовь к стихам, особенно к Пастернаку. Но я про бюро МК. Папа тогда сказал, что если товарищ Сталин собирается и дальше вести бюро в таком стиле, то о внутрипартийной демократии нам придётся забыть. У Сталина была очень хорошая память, и это выступление, это заступничество за Бухарина он, конечно, папе запомнил. В 1937 году Сталин репрессировал всех коммунистов, всю ленинскую гвардию. Но если бы не это выступление, папа, может быть, попал бы в лагерь, а не был бы расстрелян сразу после ареста.

Но я о Вере Инбер. Она в своих стихах старалась отразить жизнь во всей её полноте, старалась описать все явления жизни. В 20-е годы, как всегда бывает после всякой войны, вырос уровень преступности. Появляются всякие «Чёрные кошки» и прочие банды. Вера Инбер написала про Ваську Свиста, представителя этого мира. Причём описала она Ваську Свиста даже с некоторой симпатией. Вот такая была добрая, всех понимала и принимала. Она знала, что поведение человека – это не всегда его выбор. Человек иногда оказывается в плену обстоятельств, которые от него не зависят.

Вера Инбер писала очень просоветские стихи и ожидала официального признания. Хотела его, зачем-то оно было ей нужно. Это видно хотя бы из стихотворения «Переулок моего имени». В этом стихотворении Вера Инбер предлагает, даже просит назвать её именем хотя бы переулок в её родной Одессе. Пишет про этот переулок:


Он так мал, по нём так редко ходят,
Он далёк от центра и трамвая,
Он невесел при плохой погоде
У него кривая мостовая.
Главное же то, что новым словом
Он никак не переименован.
Носит он фамилию, с которой
Связаны банкирские конторы.
Имя коммерсанта из Пирея
Носит он, как носят эполеты.
Разве это звонче и бодрее
Имени советского поэта?


Напоминаю, что я цитирую по памяти и, может быть, неточно. Не знаю, была ли услышана просьба Веры Инбер и есть ли в Одессе переулок её имени, думаю, что нет. Если был бы, мы бы об этом знали. С официальным признанием вообще обстояло плоховато. В 30-е годы уже в моде был пафос – громкий, безудержный пафос, а ироническая интонация вызывала подозрение. А пафос – это то, что Вере Инбер было несвойственно, что у неё бы не получилось, даже если бы она захотела. Положение её было сомнительным и даже опасным, поскольку она была племянницей Льва Троцкого. Сталин ненавидел Троцкого лютой ненавистью, пожалуй, он был главным объектом ненависти Сталина. В стране ему удалось с Троцким справиться, и это неудивительно. У Сталина была одна очень определённая цель: он хотел установить диктатуру своей личной власти, и он шёл к этой цели, не считаясь со средствами. В конечном счёте, он уничтожил всех коммунистов в нашей стране и – кого достал – за рубежом, уничтожил всю ленинскую гвардию. У Троцкого были другие цели, так же как у Бухарина, Рыкова и пр. Эти идейные товарищи не поняли Сталина, не почувствовали опасности, и он сумел их всех уничтожить. Троцкого он выслал из страны в 1927 году. Но тем не менее, главным революционером в мире считался не Сталин, а Троцкий. Все зарубежные коммунисты были не сталинистами, а троцкистами. На Сталина работал огромный пропагандистский аппарат, и всё же Троцкий был популярнее Сталина. Я как-то общалась с двумя англичанками, они произносили фамилию Троцкого с таким английским акцентом, что я не могла понять, о ком речь. И наконец одна из англичанок прокричала мне: «Троцки, Троцки, Лайон Троцки!». Но благодаря Лайону я поняла, о ком речь. Известная английская актриса Ванесса Редгрэйв была коммунисткой и троцкисткой. Сталин мог только завидовать популярности Троцкого. Но мы про Веру Инбер. Из-за своего дяди она, конечно, жила в страхе. Но Сталин её не тронул, ему достаточно было её страха.

Всё, что я написала выше о Вере Инбер, о недостаточности официального признания её творчества, относится к 20-30-м годам. Во время войны она оказалась в блокадном Ленинграде, там написала поэму «Пулковский меридиан». За эту поэму она получила Сталинскую премию и все почести, которые полагаются поэту – советскому патриоту. Там же она и в партию вступила. Но это была уже другая Вера Инбер. Таких стихов, как она писала раньше и какие я очень люблю, она больше не писала. Муза покинула её. Это была плата за компромисс.

Все советские поэты были очень русские, и только Вера Инбер была человеком европейским, да, пожалуй, ещё Пастернак.

Стихи Веры Инбер клали на музыку и пели, этим занимался, в частности, Александр Вертинский. Я вам покажу одну такую песню, вдруг вы её не знаете.

У маленького Джонни -
Горячие ладони
И зубы, как миндаль.

У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много острых чар...
И что б ни говорили
О баре "Пикадилли",
Но – это славный бар.

Но ад ли это? рай ли?
Сигары и коктейли,
И ананас подчас...
Разносит Джонни кроткий,
А леди и кокотки
С него не сводят глаз.

Но Джонни - он спокоен.
Никто не удостоен...
Невинен алый рот.
В зажженном им пожаре
На "Пикадилли" в баре
Он холоден, как лед.

Как хрупки льдины эти...
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла... она -

Бессонницей томима,
Усталая от грима.
О, возраст, полный грез...
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.

Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина...

С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором,
И это очень жаль.

Продолжение следует.