Мария Дегтерева // "Millionaire.ru", 19 декабря 2019 года

Что позволено Довлатову, не позволено быку

«Вот пример настоящей удачливости… — тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека, — какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, всё шло ему на пользу, всё обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах. «Буря мглою…»? Не понимаю!.. Повезло, повезло! — вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, — стрелял, стрелял в него этот белогвардеец Дантес и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»

Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита». Вместо эпиграфа.

Поэт, писатель, публицист, лектор и просто большой мыслитель Дмитрий Львович Быков одарил читателей статьей, посвященной творчеству Сергея Довлатова.

Процитирую лишь начало:

«Раньше Сергей Довлатов вызывал у меня ровное, довольно нейтральное изумление по поводу того, что это считается литературой. Потом, когда это стало считаться большой литературой, изумление переросло в легкое раздражение. В последнее время даже эта эмоция испарилась, потому что неожиданно для меня Сергей Довлатов перестал считаться литературой. То есть сейчас мы переживаем ситуацию конца довлатовского мифа.

Причина, по которой Довлатов сначала стал главной звездой на постсоветском литературном пространстве, а потом так же быстро вышел из этого статуса и перешел в третий ряд беллетристики, заслуживает анализа в большей степени, чем творчество самого Довлатова»

А дальше Дмитрий Львович натурально ищет и находит причины Довлатовской популярности, которой страшно обеспокоен и беспокойства этого не может скрыть. По Дмитрию Львовичу, причины эти — какие угодно: социальная жизнь в стране, волна эмиграции, функция утешения довлатовской прозы. Что угодно разглядел Дмитрий Львович, кроме литературного таланта писателя.

Я не буду погружаться здесь в очевидности. Есть обычай у русской публицистики: не в чем обвинить автора — обвиняй в мелкотемье! Советская пресса называла это «мелкобуржуазными интересами» в творчестве, например, Ахматовой и Чехова. Дмитрий Львович не может пережить отсутствия масштабов замысла у Довлатова.

Всякий более-менее грамотный человек понимает, что Довлатов — не только выдающийся стилист (у автора, например, ни в одном предложении два слова не начинаются с одной буквы). Не только тончайший сатирик с чеховской оптикой, с неповторимой саркастической грустью. Довлатов сумел то, чего почти ни одному автору второй половины 20 века не удавалось. Он двумя буквально фразами мог открыть и закрыть огромного масштаба тему, ответить на большой философский вопрос.

— Есть кое-что повыше справедливости!

— Ого! — сказал Зарецкий. — Это интересно! Говорите, я вас с удовольствием послушаю. Внимание, господа! Так что же выше справедливости?

— Да что угодно, — отвечаю.

— Ну, а если более конкретно?

— Если более конкретно — милосердие…

Двумя фразами, Дмитрий Львович, Довлатов открывает и закрывает важнейший русский дискурс: правда или сострадание. Не восемью томами, я знаю, что это соображение вам непривычно.

Я вообще опасаюсь, что к моменту, как будет опубликована эта колонка, Дмитрий Львович успеет написать не только опровержение в тридцати трех томах, но и издать их все, устроив по этому поводу небольшую пресс-конференцию.

С фантастическим изяществом Сергей Донатович разговаривает с читателем о большом через кажущееся мелким; без пафоса, без надрыва, без заламывания рук. Повторюсь, это чеховская оптика и чеховская литературная традиция.

Кстати, о Чехове.

«Вот возводят Довлатова к Чехову. Но Чехов — это ненависть, это ледяное презрение» — сообщает нам Дмитрий Львович в той же статье.

Ледяное презрение! Так понял Дмитрий Львович Чехова. Здесь комментировать — только портить.

И ровно в этом месте меня озарило: а откуда вообще есть пошел миф о компетенциях Дмитрия Львовича в вопросах русской литературы. Нет, я безусловно в курсе, что автор издал такое количество книг, что из них можно выстроить Мавзолей. Но так уж случилось, что я никогда не погружалась глубоко, боялась недонырнуть.

Открыла для начала стихи.

Рядом уснуть немыслимо было. Прахом
Шли все усилия — водка, счет, «нозепам»:
все побеждалось его неумолчным храпом,
вечно служившим мишенью злым языкам.

Клянусь, это по первой же ссылке в Яндексе. Ладно, хорошо, возможно я совершенно ничего не понимаю в поэзии и ткнула не туда. А где-то там, внутри, затаились по-настоящему великие стихи Дмитрия Львовича. Только жаль, я никогда о них уже не узнаю. Жизнь короткая, а после «нозепама» я долго не погружусь ни в чью поэзию.

Открыла прозу Дмитрия Львовича, вот, пожалуйста. Книга «Борис Пастернак», страница третья:

«Счастье может выглядеть оскорбительно бестактным, неуместным, эгоистическим. Мало ли беззаботных счастливцев знал двадцатый век! Мало ли их, этих удачников запомнили тридцатые лишь как время оглушительных индустриальных успехов и свободной продажи черной икры!»

Два вопроса к автору: кто такие удачники и кто на ком стоял?! Кто кого запомнил и почему индустриализация неожиданно встречается в одном предложении с черной икрой. Бывают странные сближенья!

Дай ответ. Не дает ответа. Третья, повторюсь, страница, прости меня господи. Принесите, пожалуйста, нозепам.

«Но у каждого автора есть слабые места и ляпы» — возразят мне.

Безусловно, — отвечу я. А теперь, уважаемые, найдите мне, пожалуйста, хоть что-то похожее у Сергея Донатовича Довлатова с его мелкотемьем. Что-нибудь сопоставимое по степени пошлости с «счастье может выглядеть оскорбительно…».

Я акцентирую внимание уважаемых читателей — это две первые ссылки в поисковике, вторая страница и третья страница. Отчего-то мне кажется, что, если я постараюсь охватить труды Дмитрия Львовича целиком — найдется гораздо больше интересного. Не сказать еще хужей, — как писал другой некрупный по шкале Дмитрия Львовича автор.

Закончить эту колонку хочется так. Как, думаю, отреагировал бы Сергей Донатович Довлатов на многословные излияния Дмитрия Львовича? А тут и придумывать ничего не надо, все написано автором. Даже это учел:

«Суетное чувство тревожит меня. Ага, подумают, возомнил себя непризнанным гением!

Да нет же! В этом-то и дело, что нет! Я выслушал сотни, тысячи откликов на мои рассказы. И никогда, ни в единой, самой убогой, самой фантастической петербургской компании меня не объявляли гением. Даже когда объявляли таковыми Горецкого и Харитоненко.

(Поясню. Горецкий — автор романа, представляющего собой девять листов засвеченной фотобумаги. Главное же действующее лицо наиболее зрелого романа Харитоненко — презерватив.)»

Сергея Донатовича не смущал его литературный статус, Дмитрий Львович. Думаю, у Сергея Донатовича были с мирозданием другие счеты, отличные от ваших.

Но вам, боюсь, объяснить это не представляется возможным. А вот вдумчивый читатель поймет. Равно как он без усилий осознал мотивы написания вашей колонки.

Ах, да, Гамбургский- это не про количество знаков. Просто живите с этим, Дмитрий Львович.