Разглашение врачебной шарлатайны
В конце ноября книга медика, основателя научно-просветительского фонда «Эволюция» и бизнесмена Петра Талантова «0.05 Доказательная медицина от магии до поисков бессмертия» получила премию «Просветитель» сразу в двух номинациях. Лучшей в номинации «Естественные науки» ее признали члены жюри, состоящего из ученых, а также обычные люди, участвовавшие в «народном» голосовании на портале «Образовач». «Доказательная медицина» — это увлекательнейшее путешествие по истории становления врачебных принципов и здравоохранения во всем мире от эпохи лечения кровопусканием до современных разработок противораковых препаратов и какого-нибудь биохакинга. На фоне современного состояния российского здравоохранения главы книги о мировых прорывах в медицине читать особенно больно.
Талантов знает, как расставлять акценты: он участвовал и в работе комиссии РАН по борьбе со лженаукой, и в разоблачении «медицинских блогеров», и периодически сталкивается, будучи членом нескольких экспертных сообществ, с российским Минздравом. Иными словами, он видит все болячки отечественной медицины четче многих других, хотя в интервью спецкору «Новой» в силу природного оптимизма постарался ни разу не сказать прямо, что все, кажется, очень плохо. И будет только хуже.
Злокачественное образование медицины
— Вы когда заболеваете, лечитесь в России?
— В России. Мне нечасто, к счастью, пока приходится обращаться к врачу, но когда нужно было вырезать аппендикс, оперировался я здесь. Хронических заболеваний у меня нет, чтобы рассматривать хотя бы возможность лечения за границей, а во время простой простуды я и вовсе стараюсь дома отлеживаться.
— И как вам уровень российских врачей? Если разбить историю становления медицины на эпохи, как это сделано в вашей книге, в каком времени они будут чувствовать себя наиболее комфортно?
— Как всегда — смотря с чем сравнивать. В России медицина достаточно современная и относительно развитая. Но если считать, что медицина проходит некий линейный путь, как может показаться, если читать книгу (хотя это некая художественная условность), то хронологически сейчас российская медицина на временной шкале находится примерно в конце XX века.
У нас есть технологии, но нет системы здравоохранения, которая опиралась бы на рациональные принципы и на научные данные. По ощущениям, мы сейчас на уровне 70-80 годов прошлого века где-нибудь в Великобритании.
Это, безусловно, лучше, чем в какой-нибудь небогатой африканской стране, но, безусловно, мы не бежим впереди всего человечества.
— Одна из важных мыслей в вашей книге: современному российскому врачу просто некогда учиться. Это к вопросу о причинах отставания.
— Да, я в книге приводил пример про то, что в США в 2004-м году проводили исследование, согласно которому абстрактному врачу для беглого прочтения материалов обо всех последних исследованиях нужно 29 часов в сутки — минус выходные, но с учетом захваченного времени на сон, еду и, собственно, на лечение пациентов. Это в принципе неразрешимая задача для врача — работать и одновременно обновлять информацию с такой скоростью и держать у себя в голове все новые разработки.
Есть инструменты, которые информацию для врача систематизируют и помогают ему принимать решения, основанные на актуальных и современных данных. Один из таких инструментов — клинические рекомендации. Идея звучит замечательно: специально приглашенные эксперты оценивают актуальные данные и «упаковывают» их в виде простых рекомендаций для врачей. Вопрос в том, как их писать, поскольку авторы клинических рекомендаций могут быть сами недостаточно компетентны, у них может быть конфликт интересов. В российской медицине есть области, где рекомендации работают хорошо: как любят шутить сами врачи, это те рекомендации, которые переписаны с зарубежных без добавления чего-то своего. А есть абсолютная катастрофа: крупный скандал возник с рекомендациями по острому ишемическому инсульту. Раз в три года Минздрав должен их обновлять. В последний раз они обновились чуть больше года назад, и
оказалось, что в целом неплохие рекомендации содержали целый раздел препаратов, которые в большинстве развитых стран лекарствами не считаются, они недостаточно изучены.
Проблема возникает не только потому, что у нас не хватает оснований считать препараты эффективными, а потому, что у нас недостаточно причин считать их безопасными. Эта группа препаратов производится в том числе из мозга животных, что с учетом прионных болезней (семейство прогрессирующих нейродегенеративных заболеваний, поражающих мозг людей и животных: если совсем грубо, мозг просто становится рыхлым; летальность — 100% — В.П.) делает этот биологический препарат весьма небезопасным.
— Почему Минздрав опубликовал такие рекомендации?
— Потому что эта группа препаратов входила в круг научных тем, которыми занималась [министр здравоохранения] Вероника Игоревна Скворцова в тот момент, когда еще была близка к науке. Возможно, авторы рекомендаций сделали некий реверанс в адрес министра, хотя она сама могла быть даже не в курсе. После скандала рекомендации удалили с сайта Минздрава, когда я смотрел в последний раз — новые так и не появились.
— То есть инсульты в России сейчас лечат по рекомендациям позапрошлого поколения?
— Да,
но надо сказать, что и в этих, предыдущих рекомендациях, этот класс препаратов для лечения инсультов тоже присутствует. Возможно, уже выложили новые, надо проверить. нужно помнить одну вещь: как должны лечить и как лечат — это не одно и то же, ситуации бывают разные.
Возвращаясь к врачу, которого надо как-то научить новому: существуют системы продолжающегося образования — в том числе и в России, — но, к сожалению, значительную часть образовательного контента в России поставляют те, кому это нужно — то есть производители лекарственных препаратов.
— И в итоге врачи учатся тому, что препарат этого производителя лечит болезнь лучше всех.
— Конечно. Это одна из форм маркетинга, даже если внешне все будет выглядеть так, что нет никакого конфликта интересов.
И вообще большая беда у нас с высшим медицинским образованием, которое дают в университетах.
— Тоже Великобритания 80-х?
— Мне сложно положить уровень медицинского образования в стране на какую-то временную шкалу. Но будущих врачей не учат критически оценивать новую информацию, результаты исследований, читать и интерпретировать научные публикации. Студентам зачастую не прививают определенный стиль мышления, а дают просто набор фактов. Они в вузе шесть лет принимают все от преподавателей на веру — они и после того, как начинают работать, сохраняют ту же модель поведения, не имея привычки критически относится к новым данным, требовать доказательств.
Еще одна огромная катастрофа: врачи в России считают, что английский язык — это не тот навык, который им нужен.
Но в современном мире человек, деятельность которого основана на научных данных, не может не владеть — к тому же, хорошо — английским языком: де-факто это язык науки. Подавляющего большинства научных статей по медицине на русском языке просто нет, полезность того, что изначально пишется на русском, в среднем невелика. Даже если что-то переводится, всегда есть временной лаг с момента публикации оригинального материала до перевода его на русский язык — это могут быть годы. Именно поэтому врач должен уметь читать на английском языке, критически оценить прочитанное
— Возможно, в России врачи до сих пор находятся на таком уровне, когда считают, что им важнее не английский, а латынь.
— Ничего плохого в латыни нет (смеется). Но все же сначала стоит овладеть английским.
— Какова вероятность того, что в российской медицинской науке прямо сейчас готовится огромный прорыв?
— Она не нулевая (смеется). Все может быть, чудеса случаются. В России есть команды, которые занимаются нормальными исследованиями: я не хочу сказать, что здесь выжженное поле, но плотность адекватной медицинской науки в стране очень мала. Вероятность есть и она выше, чем в условной Ботсване, но ниже, чем в странах, где идет основная работа: это США, европейские страны, Австралия, Япония, сейчас и Китай.