Дмитрий Быков // «Собеседник+» (Люди, на которых держится мир), №11, декабрь 2019 года
рубрика «Люди-легенды»Старшие братья
За последние 20 лет прогнозы Стругацких сбывались многократно, опасения их подтверждались, предложенные ими выходы обсуждались, а цитировался чаще них, кажется, только Шварц с «Драконом». Пришло время обозначить их эстетические и мировоззренческие приоритеты. Ответ на главный вопрос: почему именно Стругацкие чаще других оказываются правы — даёт Дмитрий Быков.
Мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей
В Киеве — одном из немногих мест на свете, где возможны ещё дискуссии о русской литературе — ко мне подошли после лекции два читателя: один лет двадцати, другой лет пятидесяти.
— У вас очень часто упоминаются Стругацкие, — сказал молодой, — и можно подумать, что они главные русские мыслители двадцатого века...
— Не только русские, — сказал старший, — не только мыслители и не только двадцатого.
С этой точкой зрения я солидарен не только поколенчески.
Аркадий и Борис Стругацкие — самые главные сегодня русские писатели, потому что во время совместной работы их мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей, им удалось — как бывает при движении на очень больших скоростях — увидеть будущее советского проекта, историю которого они в метафорической форме писали, и очертить круг проблем, с которыми нам придётся сталкиваться сегодня. Трифонов, Аксенов, Искандер — их ровесники и друзья — по праву называются сегодня великими, и весьма возможно, что в глазах современников они скорей превосходили Стругацких (хотя отлично знали им цену).
Просто так уж сложилось в России, что фантастика тут проходила по жанру лёгкой, развлекательной литературы — и потому в ней удавалось сказать больше, и цензура не так её давила. Потом, правда, опомнилась и вытеснила Стругацких из «Невы» и «Юности» в журналы типа «Байкал» и «Знание — сила». А в мире-то сразу поняли, с литературой какого класса имеют дело: среди современников Стругацкие были самыми переводимыми, издавались в Штатах и Японии.
Не любите Стругацких? Вы просто не читали их книги
Богатая и бурная жизнь Аркадия (1925–1991) и Бориса (1933–2012) Стругацких освещена подробно и многообразно. Так что биографии АБС мы тут подробно не касаемся: напомним, что Аркадий и Борис Стругацкие — сыновья политработника, комиссара, впоследствии искусствоведа Натана Стругацкого и учительницы Александры Литвинчевой.
Стругацкие были страстными читателями фантастики и быстро поняли, что могут писать лучше большинства современников. Сначала они — на пари с жёнами — сочинили «Страну багровых туч», имевшую огромный успех. Путь её к читателю оказался негладок: вещь, задуманная в 1951 году Аркадием, на две трети написанная им и законченная Борисом, была дописана в 1957 году. Но издана Детгизом только два года спустя, когда уже были опубликованы повесть Стругацких «Извне» и несколько рассказов.
После этой первой книги, которую сами Стругацкие впоследствии оценивали сдержанно и даже неприязненно, называя «беспомощной и нелюбимой», они выработали собственную систему работы — писали, как Ильф и Петров, преимущественно вместе, то есть обсуждали идеи во время рабочих встреч, делали домашние заготовки, а писать старались в домах творчества, в основном в Комарово. Аркадий Натанович на встрече с читателями (он приезжал в составе авторов «Невы» в апреле 1986 года, и я на этой встрече был) на вопрос об оптимальной технологии совместной работы ответил, что за рабочий стол надо определённо садиться вместе.
Хороша или плоха была эта первая вещь — она обозначила главную особенность Стругацких: умение писать увлекательно — так, чтобы читательский глаз «прилипал к строке». Моя собственная любовь к ним началась с «Попытки к бегству» (1962), прочитанной в восьмилетнем возрасте: я впервые тогда столкнулся с текстом, который физически невозможно отложить в сторону — вот как я начал читать его в шесть вечера, так и не отрывался до полуночи, дочитывал с фонариком под одеялом. Вне зависимости от своего наивного утопизма первая вещь Стругацких навербовала им десятки подростков-сторонников, которые с тех пор ждали каждого их текста, подсели на них навеки; это удивительный их дар — сразу вербовать читателя в свои ряды, так что стараешься немедленно найти всё остальное, что они написали, и проходишь их огромный путь вместе с ними.
Изобретательность, умение выдумывать таинственное и страшное, энергичный стиль, обаятельные диалоги, исключительное чувство ритма — всё это в русской литературе встречается крайне редко. Стругацкие уже в первых повестях и рассказах вышли на главные свои проблемы, и когда в 1964 году появилась повесть «Трудно быть богом», репутация их в качестве ведущих мастеров жанра была уже прочна. Так что, если читатель заявляет вам, что не любит Стругацких, он их скорее всего просто не открывал.
А дальше началась головокружительная эволюция — с каждым новым текстом они вырастали на две головы... что в их случае и естественно.
Эпоха доброты
Первый цикл повестей (или романов, как всё чаще называют их теперь) — так называемый «Мир Полудня», получивший своё название по повести «Полдень, XXII век». В сущности, это не повесть, а цикл рассказов, и преобладающее настроение их — радость, азарт открытия, гордость за род человеческий. К циклу «Полудня» примыкают «Стажёры», «Далёкая Радуга» (вероятно, моя любимая вещь Стругацких), «Путь на Амальтею», «Хищные вещи века». Можно сказать, что и центральное произведение Стругацких — трилогия о Каммерере — связано с «Миром Полудня» общими героями и проблемами.
Стругацкие не скрывали, что сочинили мир, в котором хотелось бы жить им самим: мир, в котором работать интересней, чем жить. Оба они признавались, что исходили именно из того, что человек живёт, чтобы работать, а не работает, чтобы жить, но Борис Натанович иронически замечал, что допускает и обратное. В самом деле, утопия Стругацких рассчитана на людей, у которых есть интерес к непознанному, жажда знаний (и славы), цель в жизни, грубо говоря. Их героями стали амбициозные физики и лирики начала шестидесятых, Стругацкие верили, что это поколение сумеет вытащить страну из вечного хождения по кругу, и герои их ранней прозы — Быков, Жилин, Горбовский — в самом деле необычайно обаятельны.
Именно о Горбовском поздние, зрелые Стругацкие сказали едва ли не самые искренние свои слова: «Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. «Из всех возможных решений выбирай самое доброе». Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж конечно не самое эффективное — самое доброе! Он никогда не произносил этих слов, и он очень ехидно прохаживался насчёт тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни — именно в этих словах. И конечно же слова эти — не рецепт, не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только ещё более редкий».
Эпоха добрых решений довольно быстро закончилась — «Мир Полудня» вступил в серьёзный кризис. Догадывались о его неизбежности не только Стругацкие: Алексей Герман в экранизации «Трудно быть богом» допустил, что Румате просто некуда будет возвращаться из Арканара — на Земле появились свои проблемы.
Искупительная жертва
«Трудно быть богом» и «Попытка к бегству» — два самых пессимистичных произведения цикла, в которых добрые и жизнерадостные герои Стругацких, жители мира, где словно царит вечный Полдень, побеждены болезни, неравенство, война, сталкиваются с историей как она есть.
В «Трудно быть богом» впервые прозвучала мысль, которую всё чаще повторяют сегодня: «После серых приходят черные». Мир, в котором торжествуют посредственности, скатывается к фашизму, и это один из фундаментальных законов истории. У Руматы, которого на самом деле зовут Антон и который послан в Арканар в качестве прогрессора с Земли (прогрессорами называют историков, пытающихся ускорить ход вещей на отсталых планетах), есть лишь два способа изменить участь арканарцев. Во-первых, он может спасти немногих, опередивших своё время: учёных, книжников, поэтов. Во-вторых — на этом варианте в своей экранизации сосредоточился Герман, — он может погибнуть на глазах у местного населения и стать основателем учения вроде христианства: без искупительной жертвы ничего не получится. Только свободное, жертвенное, ироническое и милосердное учение вроде христианского способно запустить механизмы истории — экономическая логика тут бессильна.
К идее прогресса и прогрессорства сами Стругацкие со временем охладели. В одном из немногих сохранившихся телеинтервью Аркадий Стругацкий, выступая перед учёной аудиторией, говорит: «Ситуация контакта землян с высокоразвитым инопланетным разумом привела бы не только к религиозному помешательству, но к взрыву колоссальной безответственности — детей перед родителями, старших перед младшими и так далее». В переходной и как бы бродящей повести «Малыш», которую авторы недолюбливали и которая между тем оказалась прорывной, в печальной повести «Парень из преисподней» Стругацкие констатировали принципиальную невоспитуемость человека, невозможность контакта между двумя людьми двух эпох (это не говоря уж о неантропных формах бытия). Гаг, образцовый солдат, попавший в коммунистическое завтра, делает всё возможное, чтобы вернуться в свой ужасный мир, потому что в нем он дома.
Этот убогий триумф ощущают сегодня все российские Гаги, вернувшиеся в родную несвободу: им не хочется, чтобы их кто-то воспитывал, за уши тащил к свету. Они тут на месте — среди сломанных костылей, телег, вечного дождя и мокрого железа. И ничего другого им не надо.
Теория воспитания
Одно из главных достижений Стругацких и едва ли не самый спорный пункт их философии — так называемая теория воспитания, которая стала на Земле грядущих веков одной из главных дисциплин. Стругацкие исходили из того, что, во-первых, всеобщая грамотность потребовалась от людей лишь после промышленной революции XVII века. Homo sapiens — лишь промежуточная ступень эволюции, должен появиться Человек воспитанный, у которого есть не только базовые знания, но и некие поведенческие навыки, мораль на уровне инстинкта, отсутствие потребности в самоутверждении, трансформация агрессии — в экспансию, жажды лидерства и доминирования — в жажду познания и освоения нетронутых территорий. Стругацкие резонно предполагали, что для формирования Человека воспитанного потребуются непредставимые катаклизмы и перевороты такого же масштаба, как Вторая мировая война: без этого человек не сможет задуматься о том, что творит.
Во-вторых, по мысли Стругацких, воспитание ребёнка не может быть делом непрофессионалов. Они полагали — и тоже вполне резонно, — что нельзя доверять здоровье знахарю, а родители по отношению к ребёнку являются такими же знахарями. Воспитание детей, полагали Стругацкие, должно стать всемирной задачей, решать которую будут в интернатах лицейского типа. Прототипом такого интерната представлялся им Колмогоровский лицей в Москве, ФМШ в Новосибирске, а отчасти и пушкинский лицей, воспитавший лучших представителей российского общества в первой половине XIX века. Эта часть наследия Стругацких до сих пор вызывает самые жестокие споры, но они были убеждены, что с 5 до 15 лет как минимум школьник должен воспитываться вне дома — с правом немедленно покинуть лицей в случае сильной тоски по дому или несовместимости с ровесниками. Стругацкие со времён «Далёкой Радуги» решительно осуждали родительский эгоизм, не дающий матерям расстаться со своими чадами: человеку нужна не только родительская любовь, но и самостоятельность. Наилучший пример своей педагогической утопии Стругацкие предложили в рассказе «Злоумышленники», восходящем отчасти к циклу Киплинга «Сталки и компания». Совсем молодым переводчиком Аркадий Стругацкий работал над переводом этой книги, тогда же он придумал термин «сталкер» — от английского stalk (красться, выслеживать).
Главной задачей педагогики Стругацкие считали выявление изначальных, природных склонностей детей и развитие их способностей. Именно таинственным даром — сразу видеть главную способность ребёнка — наделён один из самых задушевных и отталкивающих персонажей Бориса Стругацкого, главный герой его последнего романа «Бессильные мира сего» Стэн Агре, называемый также сэнсеем. Это трезвый, почти брезгливый автопортрет самого Бориса Стругацкого в окружении участников его семинара фантастики — блестящих писателей, из которых, однако, выросло совсем не то, что он растил, потому что на пути всех наших начинаний лежит «проклятая свинья жизни». Впрочем, может быть, именно эта проклятая и благословенная свинья спасает от осуществления не только наши утопии, но и антиутопии.
«Жестокость — это всегда жестокость»
Примерно с 1966 года Стругацкие описывают в основном эволюцию советского проекта — великой умозрительной утопии, превратившейся в свою противоположность. Это и естественно: тем, кто претендует на создание прекрасных новых миров, надо досконально знать, чем однажды уже закончилось строительство прекрасного нового мира.
Гомерически смешная повесть «Понедельник начинается в субботу» рассказывает о том — не только о том, конечно, но и об этом в частности, — как советская бюрократия задушила шестидесятническую утопию. Как молодые герои тогдашних фильмов и книг «Иду на грозу» и «Девять дней одного года» вынуждены идти либо в конформисты, либо в диссиденты. НИИЧАВО — Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства — стал прототипом Института в «Улитке на склоне» и прообразом бесчисленных советских НИИ, где изучали вот именно ниичаво, полное и беспросветное. Атмосфера в этих НИИ была иногда живая и творческая, но чаще гнилостная, и верх в таком НИИ с высокой долей вероятности брал карьерист от науки, демагог и дурак Амвросий Амбруазович Выбегалло. Имя этого персонажа весьма наглядно демонстрирует эволюцию советского проекта от идеалов французского просвещения к вульгарному почвенничеству.
СССР и был таким Амвросием Амбруазовичем, трудившимся над искусственным выведением кадавра с мгновенно удовлетворяемыми потребностями. Фраза «Кадавр жрал» немедленно ушла в народ и оптимально характеризовала последние, маразматические годы советской власти. Продолжение «Понедельника» — мрачную «Сказку о тройке» — удалось напечатать лишь в журнале «Ангара», главред которого Юрий Самсонов был уволен.
«Гадкие лебеди» стали первой книгой Стругацких, опубликовать которую в СССР не удалось вообще — ни в книге, ни в журнале, ни полностью, ни частично. В чем тут было дело — сказать трудно, вещь-то почти не крамольная, просто во многих отношениях чужая. Современный (капиталистический, конечно) город, в котором существует таинственный лепрозорий — там содержатся больные неконтагиозной генетической болезнью вроде проказы. Мокрецы, по мысли Стругацких, — гости из будущего, которые надеются изменить своё прошлое; в повести об этом ничего не сказано. Их ещё называют «очкариками» из-за синих кругов под глазами, что заставляет некоторую часть читателей видеть в мокрецах интеллигенцию. Мокрецы имеют особое влияние на детей, которых учат странным, небывалым искусствам. Дождь фактически смывает городскую реальность, упраздняет её со всеми её ужасами, пьянством, воровством, коррупцией — и на глазах главного героя, писателя Виктора Банева, на очищенные улицы выходят те самые счастливые дети, у которых есть всё — и удивительные таланты, и юмор, и взаимопонимание, нет только милосердия. И Банев, идя вместе с ними по улице, думает: всё это хорошо, но не забыть бы мне вернуться. Вернуться, видимо, туда, куда в конце концов вернулся «парень из преисподней»: в родной ад. Потому что, как говорит он сам этим продвинутым детям во время встречи с ними в их столь же продвинутом лицее: «Вы, наверное, этого не замечаете, но вы жестоки. Вы жестоки из самых лучших побуждений, но жестокость — это всегда жестокость. И ничего она не может принести, кроме нового горя, новых слез и новых подлостей... Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!»
Пикник на обочине СССР
Но самой известной книгой Стругацких — в том числе благодаря многочисленным переводам и экранизации под названием «Сталкер» — стал «Пикник на обочине». Сами авторы многократно рассказывали, что придумали историю, наблюдая именно остатки пикника на комаровской обочине и представив весь этот пластиковый мусор глазами муравья. Но тут есть известное лукавство — «Пикник» вырос из старого рассказа «Забытый эксперимент», где действие уже происходило в «зоне». А «зоной» этой, полной мутантов, было пространство забытого эксперимента над природой времени. Именно таким экспериментом был советский проект, и не увидеть этого в «зоне», описанной Стругацкими, довольно трудно.
Вот как характеризует её сталкер Рэдрик Шухарт, он же Рыжий: «Всё правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, говорю, это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что всё переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет всё, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звёздам полетим, и куда хочешь доберёмся. Вот такая у нас здесь дыра...»
Да, Советский Союз был дыра и даже зона. Но он был зоной посещения — его посетил Бог: так в России говорят о пожаре или эпидемии. Бог не заботится о комфорте принимающей стороны. Но он пришёл сюда, и зоркие люди вроде Блока его тут увидели. Да, СССР был зоной, но в эту зону мы до сих пор таскаемся за хабаром. И мутанты вроде Стругацких могли появиться только в ней.
Они дали лучшее описание СССР, какое могла предложить литература, не только советская, а мировая; и советская цензура, почувствовав этот сквознячок, ещё как-то пропустила журнальную публикацию повести в «Авроре», но книжную задержала на долгих 8 лет, и то после 200 поправок.
Волны гасят ветер
Центральным текстом Стругацких, который до сей поры порождает множество взаимоисключающих интерпретаций, стала трилогия — «Обитаемый остров» (1969), «Жук в муравейнике» (1979) и «Волны гасят ветер» (1984).
Тут тоже сошлись главные их темы — прогрессорство, воспитание, борьба с всесильным и непобедимым тираном, — и именно здесь впервые прозвучал их главный вывод, к которому сегодня мы подошли вплотную. Сформулирован он в «Меморандуме Бромберга» — вступительной части «Волн»:
«Первое: вступление человечества на путь эволюции второго порядка означает практически превращение хомо сапиенса в Странника.
Второе: скорее всего далеко не каждый хомо сапиенс пригоден для такого превращения.
Резюме:
— человечество будет разделено на две неравные части;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, меньшая часть его форсированно и навсегда обгонит большую, и свершится это волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой».
Насчёт сверхцивилизации, как любил говорить сам Борис Натанович, дело тёмное — неизвестно же, делом чьих рук были таинственные эмбрионы в «Жуке» (кто знает, тот знает, а кто не читал, тому не объяснишь).
Но несомненно, что сегодня мы действительно стали свидетелями и участниками разделения человечества на два биологических вида, и именно этим разделением, которое предсказал ещё Уэллс в «Машине времени», объясняются все сегодняшние конфликты. И раскол Америки на трампистов и антитрампистов, и конфликт на востоке Украины — его следствия. Те, кого Стругацкие назвали люденами, то есть продуктами эволюции второго порядка, уже здесь.
Собственно, они здесь давно. Они появились в конце XIX века после бурного научного и культурного рывка. Их появление зафиксировал Ницше, обнаруживший у них признаки новой морали. Именно желанием бросить в топку этих людей, грозивших непоправимо и радикально изменить мир, была продиктована беспричинная вроде бы Первая мировая война. Первое поколение модерна она превратила в «потерянное». Но люди этого типа выросли снова — и понадобилась Вторая мировая война, чтобы затормозить прогресс ещё основательнее. Тем не менее уцелевшие их представители успели создать термоядерное оружие, сделавшее новую мировую войну окончательно невозможной, — не зря академик Сахаров считал себя миротворцем. И новое поколение этих люденов уничтожить уже не удастся — они поднимаются по всему миру. Правда, как и предсказали Стругацкие, они существуют в немногочисленных ячейках — вроде описанного АБС «Института чудаков» под руководством Логовенко. Логовенко явно восходит к Божественному Логосу, но выживает только в логове.
Как стать люденом?
Разделение человечества — без всякого инопланетного вмешательства, строго эволюционным путём — на две эволюционные ветки, по-видимому, входит в Божественный план, и взаимного истребления этих эволюционных веток не будет, поскольку, как и предсказали Стругацкие, людены научатся быть невидимыми для людей. Иначе они вызывали бы у них иррациональный ужас и бешеное раздражение, которое испытывают обитатели посёлка Малая Пеша при виде непонятных существ, похожих на кули. Правда, кто-то запомнил этих существ пушистыми, добрыми и пахнущими земляникой. А кто-то — умоляющими о помощи. Примерно так воспринимают многие сегодняшних своих противников: то омерзительными, то прекрасными, то несчастными. И соединить это в рамках, так сказать, одной ценностной парадигмы уже невозможно.
Человечество разделилось, и, слава Богу, одна его часть научилась быть невидимой для другой — так что войны останутся локальными. Всё устроилось наилучшим образом: какая-то часть — то есть людены — попадёт в «солнечную комнату», в которой оказался в конце концов Тойво Глумов. Они научатся связываться с нами, но систематически с нами контактировать не будут. А остальные будут и дальше смотреть телевизор и жить в том мире, который для них контрастен. Просто у нас будет не один мир, а два: один будет быстро эволюционировать, а другой — медленно деградировать.
Жаль только, как и предсказали Стругацкие, что в мире люденов туговато будет с иронией и милосердием. Но что поделать — мир, условно говоря, Донбасса сделал всё, чтобы в мире Киева относились к нему без иронии и милосердия (я только что вернулся с Украины и прибегаю к этой метафоре, но вы можете подобрать любую другую). Отсюда и беспрерывные споры о том, что делать с Донбассом: попытаться интегрировать или отгородиться стеной. Мир Донбасса не хочет, чтобы его интегрировали. Что будет делать Киев — пока непонятно. Может быть, получится так, что он просто исчезнет с радаров прежнего мира: ведь нынешняя Россия, прямо скажем, совершенно не видит Украину. Она видит на ее месте ужасный фантом, а реальная страна попросту не помещается, как сказали бы те же Стругацкие, в темпе ее восприятия.
Нам предложена самая интересная коллизия в истории человечества: разделение его на две части, неравные по количеству и возможностям. И очень хорошо, если это разделение, детально предсказанное Стругацкими, не затронет лично вашу семью. Но что, если ваши дети исчезнут из поля вашего зрения и в свою очередь не захотят видеть вас? И где критерий, по которому произойдёт это разделение? Стругацкие выдумали зубец «Т» в ментаграмме, но что разделит нас сегодня? Уж явно не понятие о добре и зле.
Это разделение — главное событие и главная проблема ХХ века. Трудность в том, что второй планеты нет и сбежать некуда. Придётся уживаться на этой, а вот какой ценой — об этом рассказывает фильм Константина Лопушанского «Гадкие лебеди», экранизация повести Стругацких с точностью до наоборот.
Не дай себя одурачить
Аркадий и Борис Стругацкие были гениальными писателями, которым — едва ли не единственным из всего ХХ века — удалось воспитать плеяду учеников.
Учениками Стругацких были не только все лучшие русские фантасты, но и миллионы преданных читателей, которых хоть и удалось частично оболванить во времена «русской весны» (они же в значительной степени её и придумали), но не удалось одурачить навеки. Постепенно мозги у них становятся на место, и они понимают, что столкнулись лишь с ещё одной попыткой Гомеостатического Мироздания («За миллиард лет до конца света») сохранить положение вещей как оно есть.
А не получится. Гомеостазис всегда проигрывает, потому что человек развивается — хоть и медленно, и непредсказуемо, и с неизбежными отступлениями лет на 20–30 после каждого рывка на 50–100.
В этом развитии братья Стругацкие — главные наши спутники, и это они не дадут нам сойти с ума от радости после нашей неизбежной победы. Есть Корнелий Яшмаа — и есть Гаг, и самое правильное — оставить Гага дома, не воспитывать Малыша, не ломать жизнь Абалкину. Прошлое и будущее беспощадны друг к другу. Жаль, что в настоящем они пересекаются. Хорошо бы их как-то развести.
Превратиться из тех, кто смотрит телевизор, в тех, кому он не нужен, очень трудно, почти невозможно. Для этого превращения нужно читать Стругацких. Лично я другого пути не знаю.
В Киеве — одном из немногих мест на свете, где возможны ещё дискуссии о русской литературе — ко мне подошли после лекции два читателя: один лет двадцати, другой лет пятидесяти.
— У вас очень часто упоминаются Стругацкие, — сказал молодой, — и можно подумать, что они главные русские мыслители двадцатого века...
— Не только русские, — сказал старший, — не только мыслители и не только двадцатого.
С этой точкой зрения я солидарен не только поколенчески.
Аркадий и Борис Стругацкие — самые главные сегодня русские писатели, потому что во время совместной работы их мысль разгонялась до сверхчеловеческих скоростей, им удалось — как бывает при движении на очень больших скоростях — увидеть будущее советского проекта, историю которого они в метафорической форме писали, и очертить круг проблем, с которыми нам придётся сталкиваться сегодня. Трифонов, Аксенов, Искандер — их ровесники и друзья — по праву называются сегодня великими, и весьма возможно, что в глазах современников они скорей превосходили Стругацких (хотя отлично знали им цену).
Просто так уж сложилось в России, что фантастика тут проходила по жанру лёгкой, развлекательной литературы — и потому в ней удавалось сказать больше, и цензура не так её давила. Потом, правда, опомнилась и вытеснила Стругацких из «Невы» и «Юности» в журналы типа «Байкал» и «Знание — сила». А в мире-то сразу поняли, с литературой какого класса имеют дело: среди современников Стругацкие были самыми переводимыми, издавались в Штатах и Японии.
Не любите Стругацких? Вы просто не читали их книги
Богатая и бурная жизнь Аркадия (1925–1991) и Бориса (1933–2012) Стругацких освещена подробно и многообразно. Так что биографии АБС мы тут подробно не касаемся: напомним, что Аркадий и Борис Стругацкие — сыновья политработника, комиссара, впоследствии искусствоведа Натана Стругацкого и учительницы Александры Литвинчевой.
Стругацкие были страстными читателями фантастики и быстро поняли, что могут писать лучше большинства современников. Сначала они — на пари с жёнами — сочинили «Страну багровых туч», имевшую огромный успех. Путь её к читателю оказался негладок: вещь, задуманная в 1951 году Аркадием, на две трети написанная им и законченная Борисом, была дописана в 1957 году. Но издана Детгизом только два года спустя, когда уже были опубликованы повесть Стругацких «Извне» и несколько рассказов.
После этой первой книги, которую сами Стругацкие впоследствии оценивали сдержанно и даже неприязненно, называя «беспомощной и нелюбимой», они выработали собственную систему работы — писали, как Ильф и Петров, преимущественно вместе, то есть обсуждали идеи во время рабочих встреч, делали домашние заготовки, а писать старались в домах творчества, в основном в Комарово. Аркадий Натанович на встрече с читателями (он приезжал в составе авторов «Невы» в апреле 1986 года, и я на этой встрече был) на вопрос об оптимальной технологии совместной работы ответил, что за рабочий стол надо определённо садиться вместе.
Хороша или плоха была эта первая вещь — она обозначила главную особенность Стругацких: умение писать увлекательно — так, чтобы читательский глаз «прилипал к строке». Моя собственная любовь к ним началась с «Попытки к бегству» (1962), прочитанной в восьмилетнем возрасте: я впервые тогда столкнулся с текстом, который физически невозможно отложить в сторону — вот как я начал читать его в шесть вечера, так и не отрывался до полуночи, дочитывал с фонариком под одеялом. Вне зависимости от своего наивного утопизма первая вещь Стругацких навербовала им десятки подростков-сторонников, которые с тех пор ждали каждого их текста, подсели на них навеки; это удивительный их дар — сразу вербовать читателя в свои ряды, так что стараешься немедленно найти всё остальное, что они написали, и проходишь их огромный путь вместе с ними.
Изобретательность, умение выдумывать таинственное и страшное, энергичный стиль, обаятельные диалоги, исключительное чувство ритма — всё это в русской литературе встречается крайне редко. Стругацкие уже в первых повестях и рассказах вышли на главные свои проблемы, и когда в 1964 году появилась повесть «Трудно быть богом», репутация их в качестве ведущих мастеров жанра была уже прочна. Так что, если читатель заявляет вам, что не любит Стругацких, он их скорее всего просто не открывал.
А дальше началась головокружительная эволюция — с каждым новым текстом они вырастали на две головы... что в их случае и естественно.
Эпоха доброты
Первый цикл повестей (или романов, как всё чаще называют их теперь) — так называемый «Мир Полудня», получивший своё название по повести «Полдень, XXII век». В сущности, это не повесть, а цикл рассказов, и преобладающее настроение их — радость, азарт открытия, гордость за род человеческий. К циклу «Полудня» примыкают «Стажёры», «Далёкая Радуга» (вероятно, моя любимая вещь Стругацких), «Путь на Амальтею», «Хищные вещи века». Можно сказать, что и центральное произведение Стругацких — трилогия о Каммерере — связано с «Миром Полудня» общими героями и проблемами.
Стругацкие не скрывали, что сочинили мир, в котором хотелось бы жить им самим: мир, в котором работать интересней, чем жить. Оба они признавались, что исходили именно из того, что человек живёт, чтобы работать, а не работает, чтобы жить, но Борис Натанович иронически замечал, что допускает и обратное. В самом деле, утопия Стругацких рассчитана на людей, у которых есть интерес к непознанному, жажда знаний (и славы), цель в жизни, грубо говоря. Их героями стали амбициозные физики и лирики начала шестидесятых, Стругацкие верили, что это поколение сумеет вытащить страну из вечного хождения по кругу, и герои их ранней прозы — Быков, Жилин, Горбовский — в самом деле необычайно обаятельны.
Именно о Горбовском поздние, зрелые Стругацкие сказали едва ли не самые искренние свои слова: «Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. «Из всех возможных решений выбирай самое доброе». Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж конечно не самое эффективное — самое доброе! Он никогда не произносил этих слов, и он очень ехидно прохаживался насчёт тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни — именно в этих словах. И конечно же слова эти — не рецепт, не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только ещё более редкий».
Эпоха добрых решений довольно быстро закончилась — «Мир Полудня» вступил в серьёзный кризис. Догадывались о его неизбежности не только Стругацкие: Алексей Герман в экранизации «Трудно быть богом» допустил, что Румате просто некуда будет возвращаться из Арканара — на Земле появились свои проблемы.
Искупительная жертва
«Трудно быть богом» и «Попытка к бегству» — два самых пессимистичных произведения цикла, в которых добрые и жизнерадостные герои Стругацких, жители мира, где словно царит вечный Полдень, побеждены болезни, неравенство, война, сталкиваются с историей как она есть.
В «Трудно быть богом» впервые прозвучала мысль, которую всё чаще повторяют сегодня: «После серых приходят черные». Мир, в котором торжествуют посредственности, скатывается к фашизму, и это один из фундаментальных законов истории. У Руматы, которого на самом деле зовут Антон и который послан в Арканар в качестве прогрессора с Земли (прогрессорами называют историков, пытающихся ускорить ход вещей на отсталых планетах), есть лишь два способа изменить участь арканарцев. Во-первых, он может спасти немногих, опередивших своё время: учёных, книжников, поэтов. Во-вторых — на этом варианте в своей экранизации сосредоточился Герман, — он может погибнуть на глазах у местного населения и стать основателем учения вроде христианства: без искупительной жертвы ничего не получится. Только свободное, жертвенное, ироническое и милосердное учение вроде христианского способно запустить механизмы истории — экономическая логика тут бессильна.
К идее прогресса и прогрессорства сами Стругацкие со временем охладели. В одном из немногих сохранившихся телеинтервью Аркадий Стругацкий, выступая перед учёной аудиторией, говорит: «Ситуация контакта землян с высокоразвитым инопланетным разумом привела бы не только к религиозному помешательству, но к взрыву колоссальной безответственности — детей перед родителями, старших перед младшими и так далее». В переходной и как бы бродящей повести «Малыш», которую авторы недолюбливали и которая между тем оказалась прорывной, в печальной повести «Парень из преисподней» Стругацкие констатировали принципиальную невоспитуемость человека, невозможность контакта между двумя людьми двух эпох (это не говоря уж о неантропных формах бытия). Гаг, образцовый солдат, попавший в коммунистическое завтра, делает всё возможное, чтобы вернуться в свой ужасный мир, потому что в нем он дома.
Этот убогий триумф ощущают сегодня все российские Гаги, вернувшиеся в родную несвободу: им не хочется, чтобы их кто-то воспитывал, за уши тащил к свету. Они тут на месте — среди сломанных костылей, телег, вечного дождя и мокрого железа. И ничего другого им не надо.
Теория воспитания
Одно из главных достижений Стругацких и едва ли не самый спорный пункт их философии — так называемая теория воспитания, которая стала на Земле грядущих веков одной из главных дисциплин. Стругацкие исходили из того, что, во-первых, всеобщая грамотность потребовалась от людей лишь после промышленной революции XVII века. Homo sapiens — лишь промежуточная ступень эволюции, должен появиться Человек воспитанный, у которого есть не только базовые знания, но и некие поведенческие навыки, мораль на уровне инстинкта, отсутствие потребности в самоутверждении, трансформация агрессии — в экспансию, жажды лидерства и доминирования — в жажду познания и освоения нетронутых территорий. Стругацкие резонно предполагали, что для формирования Человека воспитанного потребуются непредставимые катаклизмы и перевороты такого же масштаба, как Вторая мировая война: без этого человек не сможет задуматься о том, что творит.
Во-вторых, по мысли Стругацких, воспитание ребёнка не может быть делом непрофессионалов. Они полагали — и тоже вполне резонно, — что нельзя доверять здоровье знахарю, а родители по отношению к ребёнку являются такими же знахарями. Воспитание детей, полагали Стругацкие, должно стать всемирной задачей, решать которую будут в интернатах лицейского типа. Прототипом такого интерната представлялся им Колмогоровский лицей в Москве, ФМШ в Новосибирске, а отчасти и пушкинский лицей, воспитавший лучших представителей российского общества в первой половине XIX века. Эта часть наследия Стругацких до сих пор вызывает самые жестокие споры, но они были убеждены, что с 5 до 15 лет как минимум школьник должен воспитываться вне дома — с правом немедленно покинуть лицей в случае сильной тоски по дому или несовместимости с ровесниками. Стругацкие со времён «Далёкой Радуги» решительно осуждали родительский эгоизм, не дающий матерям расстаться со своими чадами: человеку нужна не только родительская любовь, но и самостоятельность. Наилучший пример своей педагогической утопии Стругацкие предложили в рассказе «Злоумышленники», восходящем отчасти к циклу Киплинга «Сталки и компания». Совсем молодым переводчиком Аркадий Стругацкий работал над переводом этой книги, тогда же он придумал термин «сталкер» — от английского stalk (красться, выслеживать).
Главной задачей педагогики Стругацкие считали выявление изначальных, природных склонностей детей и развитие их способностей. Именно таинственным даром — сразу видеть главную способность ребёнка — наделён один из самых задушевных и отталкивающих персонажей Бориса Стругацкого, главный герой его последнего романа «Бессильные мира сего» Стэн Агре, называемый также сэнсеем. Это трезвый, почти брезгливый автопортрет самого Бориса Стругацкого в окружении участников его семинара фантастики — блестящих писателей, из которых, однако, выросло совсем не то, что он растил, потому что на пути всех наших начинаний лежит «проклятая свинья жизни». Впрочем, может быть, именно эта проклятая и благословенная свинья спасает от осуществления не только наши утопии, но и антиутопии.
«Жестокость — это всегда жестокость»
Примерно с 1966 года Стругацкие описывают в основном эволюцию советского проекта — великой умозрительной утопии, превратившейся в свою противоположность. Это и естественно: тем, кто претендует на создание прекрасных новых миров, надо досконально знать, чем однажды уже закончилось строительство прекрасного нового мира.
Гомерически смешная повесть «Понедельник начинается в субботу» рассказывает о том — не только о том, конечно, но и об этом в частности, — как советская бюрократия задушила шестидесятническую утопию. Как молодые герои тогдашних фильмов и книг «Иду на грозу» и «Девять дней одного года» вынуждены идти либо в конформисты, либо в диссиденты. НИИЧАВО — Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства — стал прототипом Института в «Улитке на склоне» и прообразом бесчисленных советских НИИ, где изучали вот именно ниичаво, полное и беспросветное. Атмосфера в этих НИИ была иногда живая и творческая, но чаще гнилостная, и верх в таком НИИ с высокой долей вероятности брал карьерист от науки, демагог и дурак Амвросий Амбруазович Выбегалло. Имя этого персонажа весьма наглядно демонстрирует эволюцию советского проекта от идеалов французского просвещения к вульгарному почвенничеству.
СССР и был таким Амвросием Амбруазовичем, трудившимся над искусственным выведением кадавра с мгновенно удовлетворяемыми потребностями. Фраза «Кадавр жрал» немедленно ушла в народ и оптимально характеризовала последние, маразматические годы советской власти. Продолжение «Понедельника» — мрачную «Сказку о тройке» — удалось напечатать лишь в журнале «Ангара», главред которого Юрий Самсонов был уволен.
«Гадкие лебеди» стали первой книгой Стругацких, опубликовать которую в СССР не удалось вообще — ни в книге, ни в журнале, ни полностью, ни частично. В чем тут было дело — сказать трудно, вещь-то почти не крамольная, просто во многих отношениях чужая. Современный (капиталистический, конечно) город, в котором существует таинственный лепрозорий — там содержатся больные неконтагиозной генетической болезнью вроде проказы. Мокрецы, по мысли Стругацких, — гости из будущего, которые надеются изменить своё прошлое; в повести об этом ничего не сказано. Их ещё называют «очкариками» из-за синих кругов под глазами, что заставляет некоторую часть читателей видеть в мокрецах интеллигенцию. Мокрецы имеют особое влияние на детей, которых учат странным, небывалым искусствам. Дождь фактически смывает городскую реальность, упраздняет её со всеми её ужасами, пьянством, воровством, коррупцией — и на глазах главного героя, писателя Виктора Банева, на очищенные улицы выходят те самые счастливые дети, у которых есть всё — и удивительные таланты, и юмор, и взаимопонимание, нет только милосердия. И Банев, идя вместе с ними по улице, думает: всё это хорошо, но не забыть бы мне вернуться. Вернуться, видимо, туда, куда в конце концов вернулся «парень из преисподней»: в родной ад. Потому что, как говорит он сам этим продвинутым детям во время встречи с ними в их столь же продвинутом лицее: «Вы, наверное, этого не замечаете, но вы жестоки. Вы жестоки из самых лучших побуждений, но жестокость — это всегда жестокость. И ничего она не может принести, кроме нового горя, новых слез и новых подлостей... Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята! Ирония и жалость!»
Пикник на обочине СССР
Но самой известной книгой Стругацких — в том числе благодаря многочисленным переводам и экранизации под названием «Сталкер» — стал «Пикник на обочине». Сами авторы многократно рассказывали, что придумали историю, наблюдая именно остатки пикника на комаровской обочине и представив весь этот пластиковый мусор глазами муравья. Но тут есть известное лукавство — «Пикник» вырос из старого рассказа «Забытый эксперимент», где действие уже происходило в «зоне». А «зоной» этой, полной мутантов, было пространство забытого эксперимента над природой времени. Именно таким экспериментом был советский проект, и не увидеть этого в «зоне», описанной Стругацкими, довольно трудно.
Вот как характеризует её сталкер Рэдрик Шухарт, он же Рыжий: «Всё правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, говорю, это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что всё переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет всё, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звёздам полетим, и куда хочешь доберёмся. Вот такая у нас здесь дыра...»
Да, Советский Союз был дыра и даже зона. Но он был зоной посещения — его посетил Бог: так в России говорят о пожаре или эпидемии. Бог не заботится о комфорте принимающей стороны. Но он пришёл сюда, и зоркие люди вроде Блока его тут увидели. Да, СССР был зоной, но в эту зону мы до сих пор таскаемся за хабаром. И мутанты вроде Стругацких могли появиться только в ней.
Они дали лучшее описание СССР, какое могла предложить литература, не только советская, а мировая; и советская цензура, почувствовав этот сквознячок, ещё как-то пропустила журнальную публикацию повести в «Авроре», но книжную задержала на долгих 8 лет, и то после 200 поправок.
Волны гасят ветер
Центральным текстом Стругацких, который до сей поры порождает множество взаимоисключающих интерпретаций, стала трилогия — «Обитаемый остров» (1969), «Жук в муравейнике» (1979) и «Волны гасят ветер» (1984).
Тут тоже сошлись главные их темы — прогрессорство, воспитание, борьба с всесильным и непобедимым тираном, — и именно здесь впервые прозвучал их главный вывод, к которому сегодня мы подошли вплотную. Сформулирован он в «Меморандуме Бромберга» — вступительной части «Волн»:
«Первое: вступление человечества на путь эволюции второго порядка означает практически превращение хомо сапиенса в Странника.
Второе: скорее всего далеко не каждый хомо сапиенс пригоден для такого превращения.
Резюме:
— человечество будет разделено на две неравные части;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, причем меньшая часть форсированно и навсегда обгонит большую;
— человечество будет разделено на две неравные части по неизвестному нам параметру, меньшая часть его форсированно и навсегда обгонит большую, и свершится это волею и искусством сверхцивилизации, решительно человечеству чуждой».
Насчёт сверхцивилизации, как любил говорить сам Борис Натанович, дело тёмное — неизвестно же, делом чьих рук были таинственные эмбрионы в «Жуке» (кто знает, тот знает, а кто не читал, тому не объяснишь).
Но несомненно, что сегодня мы действительно стали свидетелями и участниками разделения человечества на два биологических вида, и именно этим разделением, которое предсказал ещё Уэллс в «Машине времени», объясняются все сегодняшние конфликты. И раскол Америки на трампистов и антитрампистов, и конфликт на востоке Украины — его следствия. Те, кого Стругацкие назвали люденами, то есть продуктами эволюции второго порядка, уже здесь.
Собственно, они здесь давно. Они появились в конце XIX века после бурного научного и культурного рывка. Их появление зафиксировал Ницше, обнаруживший у них признаки новой морали. Именно желанием бросить в топку этих людей, грозивших непоправимо и радикально изменить мир, была продиктована беспричинная вроде бы Первая мировая война. Первое поколение модерна она превратила в «потерянное». Но люди этого типа выросли снова — и понадобилась Вторая мировая война, чтобы затормозить прогресс ещё основательнее. Тем не менее уцелевшие их представители успели создать термоядерное оружие, сделавшее новую мировую войну окончательно невозможной, — не зря академик Сахаров считал себя миротворцем. И новое поколение этих люденов уничтожить уже не удастся — они поднимаются по всему миру. Правда, как и предсказали Стругацкие, они существуют в немногочисленных ячейках — вроде описанного АБС «Института чудаков» под руководством Логовенко. Логовенко явно восходит к Божественному Логосу, но выживает только в логове.
Как стать люденом?
Разделение человечества — без всякого инопланетного вмешательства, строго эволюционным путём — на две эволюционные ветки, по-видимому, входит в Божественный план, и взаимного истребления этих эволюционных веток не будет, поскольку, как и предсказали Стругацкие, людены научатся быть невидимыми для людей. Иначе они вызывали бы у них иррациональный ужас и бешеное раздражение, которое испытывают обитатели посёлка Малая Пеша при виде непонятных существ, похожих на кули. Правда, кто-то запомнил этих существ пушистыми, добрыми и пахнущими земляникой. А кто-то — умоляющими о помощи. Примерно так воспринимают многие сегодняшних своих противников: то омерзительными, то прекрасными, то несчастными. И соединить это в рамках, так сказать, одной ценностной парадигмы уже невозможно.
Человечество разделилось, и, слава Богу, одна его часть научилась быть невидимой для другой — так что войны останутся локальными. Всё устроилось наилучшим образом: какая-то часть — то есть людены — попадёт в «солнечную комнату», в которой оказался в конце концов Тойво Глумов. Они научатся связываться с нами, но систематически с нами контактировать не будут. А остальные будут и дальше смотреть телевизор и жить в том мире, который для них контрастен. Просто у нас будет не один мир, а два: один будет быстро эволюционировать, а другой — медленно деградировать.
Жаль только, как и предсказали Стругацкие, что в мире люденов туговато будет с иронией и милосердием. Но что поделать — мир, условно говоря, Донбасса сделал всё, чтобы в мире Киева относились к нему без иронии и милосердия (я только что вернулся с Украины и прибегаю к этой метафоре, но вы можете подобрать любую другую). Отсюда и беспрерывные споры о том, что делать с Донбассом: попытаться интегрировать или отгородиться стеной. Мир Донбасса не хочет, чтобы его интегрировали. Что будет делать Киев — пока непонятно. Может быть, получится так, что он просто исчезнет с радаров прежнего мира: ведь нынешняя Россия, прямо скажем, совершенно не видит Украину. Она видит на ее месте ужасный фантом, а реальная страна попросту не помещается, как сказали бы те же Стругацкие, в темпе ее восприятия.
Нам предложена самая интересная коллизия в истории человечества: разделение его на две части, неравные по количеству и возможностям. И очень хорошо, если это разделение, детально предсказанное Стругацкими, не затронет лично вашу семью. Но что, если ваши дети исчезнут из поля вашего зрения и в свою очередь не захотят видеть вас? И где критерий, по которому произойдёт это разделение? Стругацкие выдумали зубец «Т» в ментаграмме, но что разделит нас сегодня? Уж явно не понятие о добре и зле.
Это разделение — главное событие и главная проблема ХХ века. Трудность в том, что второй планеты нет и сбежать некуда. Придётся уживаться на этой, а вот какой ценой — об этом рассказывает фильм Константина Лопушанского «Гадкие лебеди», экранизация повести Стругацких с точностью до наоборот.
Не дай себя одурачить
Аркадий и Борис Стругацкие были гениальными писателями, которым — едва ли не единственным из всего ХХ века — удалось воспитать плеяду учеников.
Учениками Стругацких были не только все лучшие русские фантасты, но и миллионы преданных читателей, которых хоть и удалось частично оболванить во времена «русской весны» (они же в значительной степени её и придумали), но не удалось одурачить навеки. Постепенно мозги у них становятся на место, и они понимают, что столкнулись лишь с ещё одной попыткой Гомеостатического Мироздания («За миллиард лет до конца света») сохранить положение вещей как оно есть.
А не получится. Гомеостазис всегда проигрывает, потому что человек развивается — хоть и медленно, и непредсказуемо, и с неизбежными отступлениями лет на 20–30 после каждого рывка на 50–100.
В этом развитии братья Стругацкие — главные наши спутники, и это они не дадут нам сойти с ума от радости после нашей неизбежной победы. Есть Корнелий Яшмаа — и есть Гаг, и самое правильное — оставить Гага дома, не воспитывать Малыша, не ломать жизнь Абалкину. Прошлое и будущее беспощадны друг к другу. Жаль, что в настоящем они пересекаются. Хорошо бы их как-то развести.
Превратиться из тех, кто смотрит телевизор, в тех, кому он не нужен, очень трудно, почти невозможно. Для этого превращения нужно читать Стругацких. Лично я другого пути не знаю.