Дневник. 1983-86 год. Глава 5. Театроведческое, слишком театроведческое
Кадр из фильма "Мы так любили друг друга"
Заголовок касается только одного кусочк - про журнал "Театр" былых времен, мне этот фрагмент особенно ценен и дорог. Я ведь всерьез готовился и собирался заниматься театроведческой профессией.
Но жизнь распорядилась иначе.
Плюс совсем махонький фрагментик шекспироведческий - а вот этим заниматься я как раз хотел больше всего, но никаких шансов не было. Шекспира я бы, скорее всего, не бросил.
Ну и еще кое-что.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
31 августа 1983 года
Отличный психолог и социальный терапевт
Теккерей, что ни говори, чем-то мне симпатичен. И нравится гораздо больше Диккенса, которого я давненько не перечитывал. Юмор у Теккерея сухой и точный, отнюдь не добродушный, мнение о человеческой природе трезвое, мрачноватое, но справедливое.
Герои совершенно реалистичны, нет наивностей, нет условных и неживых положительных героев, как у Диккенса. Хорошие люди изредка встречаются, но они обыкновенные люди, имеют слабости, порой весьма значительные, и оттого куда симпатичнее.
Сентиментальности ни на грош, зато есть другой грех - велеречивость и напыщенность, но они как бы врываются иногда, не удержанные в узде автором, а по большей части отсутствуют.
Всё то по-разному в разных романах. "Ярмарка" (Ярмарка тщеславвия) - самый сильный о всех отношениях.
"Генри Эсмонд" - там есть некая даже стилизованная сентиментальность, вызванная жанром записок якобы Эсмонда.
"Виргинцы", недавно прочтенные - здесь более всего велеречивых кусков, порой соперничающих с Мередитом. Есть один не до конца оправданный литературный ход - то, что Джордж оказывается жив. Этого я ждал с самого начала, и это было нужно как прием, как пресловутая лакмусовая бумажка: Гарри оказывается младшим братом, и резко выясняется сущность всех героев романа.
И Гарри, и Джордж положительные в принципе герои, но они не ангелы. Гарри напоминает Николая Ростова, хороший, но бездарно ограниченный. Джордж - умный, интеллигентный мизантроп, злопамятный и тяжелый в общении человек.
Теккерей с сомнением глядит на человеческие совершенства, раскрывая под ними нечто много худшее. Он снисходителен к людям, отличный психолог и социальный терапевт, не мудрец, не философ, не мыслитель, не пророк. Но свое место в английской литературе занимает с достоинством. Писать о нем еще что-то неохота, роман хороший, чем-то обогатил.
Самое любопытное, что в Теккерее мне постоянно чудится тень Льва Толстого, в отношении к истории, в понимании человеческих характеров. И оттого читаю Теккерея с немалым удовольствием. "Виргинцев" начинал тяжело, а потом разошелся и кончил уже легко.
Неплохо. Но не Феллини
Этторе Скола - неплохой итальянский кинорежиссер, мастер кадра, но он не Феллини.
"Мы так любили друг друга" - один из наиболее приятных и симпатичных фильмов. Есть блистательные кадры, когда, знаменуя перелом, вдруг черно-белый рисунок на асфальте расцвечивается, обретает краски.
История трех друзей после того, как кончилась война, в которой они вместе участвовали. Сюжет прост, образы точны.
Антонио с жилкой революционера, неудачник, самый добрый и простой, по профессии санитар. Его социалистические пристрастия оттенены мягким юмором, с сочувствием, но не более. Нино Манфреди демонстрирует высшие образцы итальянской актерской кинематографической школы: поворот головы, один взгляд, и не нужно слов, мимика, доведенная до сверхвыразительности + чувство комического.
Никколо, актер попроще, не помню кто (некий Стефано Сатта Флорес, никогда о нем не слышал), провинциальный учитель, с анархистскими замашками, страстный поклонник кино. Через него в фильм входит кинематографическая история Италии послевоенных лет, и здесь Этторе Скола эффекта не добился, отрывки из фильмов Де Сика, Антониони притянуты за уши, инородны, явно мешают, сбивают. Момент, то есть эпизод съемок "Сладкой жизни" Феллини - поколоритней, но и он необязателен.
В современном кино много необязательных по сюжету эпизодов, но они имеют внутреннее сходство с тканью фильма, духовно соответствуют, продолжают, отзываются, откликаются, перекликаются. У Сколы так не вышло, ибо все его попытки ввести действие фильма в исторический контекст искусственны, механистичны, разрывают лирическую и тонкую ткань фильма, не прибавляя ему обаяния и смысла, а губя их.
Кстати, Феллини неприятен, снят без симпатии, хотя и с уважением.
Джанни - блестящий успех Витторио Гассмана, неглупый малый, стал крупным адвокатом, предав и изменив друзьям и общим идеалам. С ним связана сатирическая линия - монстровидный
тесть-мошенник, нимфоманистая жена. Джанни преуспевает, но несчастлив. Скола даже вводит мрачные кошмарные символы - кладбище автомобилей, где Джанни беседует с покойной женой, разбившейся в машине. Эта линия особенно крепко и сильно сделана кинематографически.
Итог фильма пессимистичен. Идеалы трех друзей потеряны, попраны, не оправдались. Джанни изменил им во всем, а Антонио и Никколо верны на словах, но они остались взрослыми детьми, и потому - у разбитого корыта. Их жизнь протекает в нелепых, лишенных смысла спорах и в громких разговорах о будущем, как у любых прекраснодушных интеллигентов.
Есть в фильме и женщина, Лючана, переспавшая со всеми тремя по очереди, но потом связавшая жизнь с Антонио, когда рухнула ее карьера актрисы. Ее играет приятная актриса Стефания Сандрелли и привносит в фильм лирический дух с чуть-чуть эротическим оттенком.
Фильм, в общем, ясный, простой, очень приятно смотрится, но не событие в кинематотграфе.
3 сентября
Дистанция огромного масштаба
Василий Белов - писатель очень большого масштаба, я всё лучшего и лучшего мнения о нем. У него своеобразное отношение к нашей действительности, которую он глухо ненавидит и ухитряется выразить свое чувство во всей полноте, но в конкретной, корректной, приемлемой форме.
"Привычное дело" - еще раз о невероятно тяжелой доле советского колхозника, о его каторжной жизни (крепостным так не жилось, у них были проблемы, тяжелые минуты, но они были больше людьми даже, чем колхозные крестьяне (видимо, я хотел сказать - более свободными людьми?).
Главный герой Иван Африканыч - могучий эпический образ, это не можаевский Федор Кузькин, борец с колхозом, это забитый, но мудрый мужичок. Он со всем примиряется, уживается, сохраняет достоинство в бесчеловечных условиях советского колхоза 1940-50-х годов. И Белов умудряется еще выразить свою любовь к мирной деревенской жизни, прорисовывает штрихи, картины сельских праздников, русской природы.
Стихийная, дышащая, колышущаяся проза, естественно переливающаяся, шелестящая, как зеленеющее поле, где колосок к колоску, без сорняков, без лишних ненужных приспособлений-костылей. Белов удивительно живописует, его цвета живут и переливаются.
В главке, посвященной истории жизни коровы Ивана Африканыча и написанной как бы через ее, коровье восприятие, я столкнулся с необыкновенным, чему нет сравнения - как через "психологию", душу бессловесного животного удивительно и страшно звучит человеческая трагедия, усиленная и необходимым, но жестоким убийством коровы - на мясо, так как теперь ее невозможно прокормить, сено отнял колхоз (нечто подобное я читал только у Фолкнера, явного учителя Белова).
Весь строй неправильный
"Воспитание по доктору Споку" - цикл рассказов, в основном, о городе, с эффектом Петрушевской, с жесткой правдивой картиной советской стройки, где людям невыгодно хорошо работать, легкие зарисовки других граней городской жизни. Все равнодушны, злы, о людях не думают, весь строй, весь порядок жизни неправильный. Это не сказано, но это чувствуется.
"Плотницкие рассказы" - лучшее в цикле. Два героя, один - Авинер Козонков, советский активист, страшный, ограниченный, злой, всю жизнь сажал людей, гадил.
Кадр из фильма "Плотницкие рассказы"
Другой - Смолин, плотник, наивный философ вроде Ивана Африканыча, выжил в колхозных советских условиях и сохранил душу, как глупо, но верно говорится.
Есть слабость, однако, в цикле: история семейной жизни некоего Зорина, выходца из деревни, жестокое противоборство его и жены, с какой-то почти стриндберговской безысходностью. Написано и это здорово, но несправедливо, с перегибом. Хотя всё как бы от лица Зорина, склонного увлекаться в пессимизме.
Белов вырос почти в крупнейшую писательскую индивидуальность, с ним могу сравнить разве что Распутина и Абрамова, к сожалению, ныне покойного.
8 сентября
Не лучше, но честнее
В эти дни читал взахлеб 12 номеров журнала "Театр" за 1957 год. Изумительно! Соприкасался с тем, более-менее свободным, светлым временем.
Критики тогда писали не лучше, но честнее, и всё называлось своими именами, почти не считаясь ни с каким авторитетом. Дискуссии были раскованнее и естественнее, высказывания - по существу и нелицеприятны. Куда что девалось!
Всё, что пишется нынче о современном театре, бесконечно далеко от того искреннего тона, хотя стали писать умнее и сложнее по форме, но ушла объективность, сошли на нет негативные оценки, нет любви и вкуса к деталям (и у меня нет!), пишут холоднее и замыкаются в непроницаемую сферу, независимую от реального театра.
Страх перед тлетворным Западом
А о зарубежном театре и пьесах сейчас пишут лучше и вернее. В те годы был какой-то страх перед Западом, оборонительный подход, настороженность и потому социологизм, и куча реверансов, и непонимание того, что просто хорошо сделанная пьеса не опасна, хотя в ней нет симпатий к социализму.
Доставалось Пристли - а потом его ставили сто раз и фильмы снимали. А какой гнев-сарказм на детективы! Инерция сталинской западобоязни (заграницефобии что ли) была велика.
Но о нашей советской говорили куда откровеннее и яснее.
По нотам человеческих состояний
Читал потом Шекспира "Цимбелин", первый раз по-английски. Не лучшая пьеса, но есть гениальный психологический диалог (хотя всё действие антипсихологично и неправдоподобно, в иных сказочно-масочных законах, жанр "маски" имеется в виду) между Якимо и Имогеной, есть что разыграть по нотам человеческих состояний. Еще поэзия сцен с Беларио и сыновьями, чистота кристальная, родниковая.
А так - это не шедевр, конечно.
Иллюстрация к "Цимбелину" Шекспира
Мои дневники