Мёртвая Россия

По всей России уже несколько десятилетий стремительно вымирают деревни. Но, пожалуй, нигде это не проявляется так ярко, как в Тверской области. Наверное, потому что деревень там очень много, а жителей очень мало, и они продолжают бежать из привычных мест обитания.

Мы с Митей Алешковским отправились в тверскую глушь, чтобы своими глазами увидеть покинутые деревни, поговорить с последними их жителями и попытаться понять, почему исчезает русское село.


Население Тверской области постоянно падает. С 1991 года оно сократилось почти на 400 тысяч человек (1,66 млн против 1,27 млн в 2019-м) – это как если бы полностью вымерла сама Тверь. Причём потеря 270 тысяч человек из этих четырёхсот пришлась уже на правление Путина. Кстати, до Великой Отечественной войны в Тверской области проживало почти на миллион человек больше, чем сейчас.

Тверь остаётся единственным крупным городом региона, население которого более-менее стабилизировалось, хотя с 1991 года и она обеднела на 34 тысячи человек (421 тысяча сейчас против 455 тогда). За эту стабильность приходится платить дорогую цену, потому что население Твери держится на одном уровне за счёт притока переселенцев из других городов и деревень области.

Например, Вышний Волочёк достиг пика населения (76 000 человек) в 1973 году и с тех пор потерял 30 тысяч (из них 13,5 тысячи – с 2000 года). Население Ржева с 2000 года сократилось на 10 тысяч, Кимров – на 15 тысяч. Бологое и Бежецк лишились трети населения: в каждом из этих городков проживало больше 30 тысяч человек – осталось немногим больше 20. По несколько тысяч потеряли Торжок, Конаково, Удомля.

Но хуже всего пришлось именно тверским сёлам. На лето 2018 года в Тверской области насчитывалось 2234 вымерших деревни. То есть дома в них есть, а жителей больше нет. В категории "Бывшие населённые пункты Тверской области" в Википедии – десятки названий в каждом районе. Людям негде работать, негде учиться, лечиться и покупать продукты, поэтому все, кто могут, уезжают. В полузаброшенных сёлах остаются доживать свой век в основном старики...


Где-то между Вышним Волочком и Торжком. Мы с Митей Алешковским просто едем по трассе и видим вдоль дороги заброшенную деревеньку. Развалившиеся дома, заросшие поля... Десятки домов, и из них лишь два подают признаки жизни.





– Важно понимать, что от Вышнего Волочка и до Торжка – абсолютно вымершая зона, – рассказывает Митя. – Здесь жили люди, я думаю, лет пять назад, шесть.
– То есть вымирание прямо сейчас происходит...
– Это происходит с распада Советского Союза и до сегодняшнего дня. Остаются только те, кому некуда идти. Это либо запойные, либо старенькие. Всё.





В каких-то домах ещё целы окна, висят занавески, уложен пол – это признаки того, что дом покинут не так давно. Потому что если хозяева, выезжая, не захватили с собой хоть что-то ценное – это сделают алкаши, живущие поблизости. А ценным в такой ситуации становится всё. Выносят весь металл – его либо сдадут, либо переплавят; печку разберут на кирпичи, даже полы и стены разберут да попилят на дрова.





Видно, что дома были красивые – с резными ставнями, уникальным орнаментом.





– Раньше некоторые здешние дома ещё использовали в качестве дач. Но быстро поняли: надо продавать, пока и это не потеряли, – рассказывает Митя. – За моей деревней, в которой я детство провёл, есть ещё одна деревня, называется Михайловское. В неё уже вообще ни проехать ни пройти. То есть пешком надо идти через речку. И в этой деревне стоял большой каменный дом XIX века. На нём нет ни замка, ничего нет, потому что бесполезно. Просто большими буквами написано: "Дом пустой, брать нечего". Люди приезжают, привозят с собой постельное бельё на лето, плитку, холодильник, ещё что-то, на зиму ничего не оставляют. В какой-то момент его сожгли просто.
– А зачем? Кто?
– Да просто так... От нечего делать...





— Вот мы едем сейчас в нашу деревню, там в соседнем доме бабушка жила, прошлое лето было первое, когда она не приехала. Она жива, просто больная, в Вышнем Волочке. Её внук зачем-то приехал и украл всё железо из дома, вплоть до котла из бани, в котором вода кипятится. Его спрашивают: "Лёха, зачем ты это сделал?". В ответ: "А чё, ну железо же, лежит никому не нужное". Понимаешь, родной дом, не чужой. У людей нет никакой связи с этой землёй, они её не воспринимают как свою, не видят никаких перспектив.





Приезжаем в деревню к Мите, и он знакомит меня с местной знаменитостью – бабой Люсей.



Люся всю жизнь проработала на фабрике мотальщицей, но у неё была своя минута славы: когда-то ей довелось получить премию Ленинского комсомола вместе с Кобзоном и Плисецкой за то, что придумала способ работать не на 25 веретёнах, а на 50. Думаете, истории Мити – жесть? По сравнению с историями Люси это цветочки.



Живет Люся на две деревни, причем обе практически мёртвые. Раньше в этом доме жил Лёня. Жил-жил да помер. Просто напился и отрубился, а печку не затопил, вот и замёрз насмерть. Чего хозяйству пропадать? Вот Люся сюда и переехала, поддерживать хоть какую-то жизнь.



– Был здесь человек, который всех убивал, звали Енот. Енот торговал средством для чистки бассейнов. Там спирт этиловый, народ пил да помирал. Вот на этом самом месте стояла, значит, телега, и Вася с Лёхой... Оба померли. Вася умер здесь в туалете, а этот у порога. И, главное, они сидят бухают, их рвёт, но они бухают... "Зачем ты пьёшь?" – спрашиваю. "Ну я же купил бутылку!"
– То есть они пили просто химию какую-то?
– Да чего только не пили... Жидкость для омывания бассейнов, для стёкол, иногда и одеколон жрут, корвалол. Всё жрут.





– Но уже и Енот умер. Сгорел. У него пожар был.
– А как? Что с ним случилось?
– Пошёл за сеном. Где скотина стояла, проводка очень плохая, и [она] загорелась. Дом не горел – не горел, а вот скотина [загорелась], а после перекинулось и на дом.
– А он в доме был?
– Нет, он нёс как раз сено и увидел, что коровы горят. Открыл дверь, вошёл туда – и всё, насмерть.





– А в той второй деревне, где я живу, бабушка от голода умерла. И, главное, когда бабушка эта умирала, её сын бухал в этом же доме. Нашёл он улице какую-то женщину и вот с ней бухал. Бабушка как легла – а кто ей варить будет, если он пьяный? Летело всё туда: и сволочь ты такая, и проститутка, ой-ой-ой... Это он на мать орал.
– За то, что она есть просила?
– Нет, она не есть, она просто лежала: мол, прекратите вино пить, прекратите.
– А она от чего умерла?
– А от ничего. Один приезжал, когда вызвали скорую, и говорит: благодаря чаю и варенью, которое я ей сварила [из] красной смороды, сердце держалось у неё. Один чай внутри. Два месяца она так пролежала.
– А сын её бухал просто?
– Да.
– И здесь подобные случаи не редкость?
– Да.



Митя впервые приехал сюда 25 лет назад. Тогда это была живая деревня, вокруг поля – всё засеяно, всё вспахано. Завод был в Есеновичах (село в Вышневолоцком районе). Сейчас уже ничего не осталось.



– Слушайте, а что дальше с этими деревнями будет? – спрашиваю у Люси.
– А чёрт их знает, не знаю.
– Вымрет всё?
– Вымрет, конечно. Ну покупают! Вот москвичи покупают.
– Ну они ж не живут здесь. Чего толку, что они покупают?
– Ну да вы проедьте ещё наше Кожино, а после – проедешь Макарьино. Ну что – купили москвичи эти. Как выезжать – так кража. Жрать-то надо...
– И у них воруют всё?
– Всё! А весной полы снимают – всё снимают, всё! Какие-то миноискатели приезжают к нам, всё роют...



Едем дальше, в село Есеновичи. В середине XX века это был районный центр. В Советском Союзе это было довольно известное село, здесь производили лыжи с рисунком ракеты. Сейчас живёт человек 500-600. Это пример медленного умирания. Здесь ещё есть какая-то работа: пожарная станция, административные здания, школа, почта, поэтому здесь ещё какие-то люди остаются.





А это бывшая больница Есеновичей. Причём больница не только на село, а на весь район, вплоть до Вышнего Волочка. Здесь был целый медицинский городок – хирургия, рентген и т.д., но лет 10 назад всё забросили.



– Сейчас из медицинской помощи остался только фельдшерский пункт. А фельдшерская помощь – это врачи скорой помощи, которые ездят по деревням до 12 или до часу дня. У нас в соседнем доме у бабушки было давление 200, два дня скорая помощь не ехала. А через два дня мы с отцом уже сами доехали до Есеновичей, нам сказали: "Мы сейчас не можем, пускай вот таблетку выпьет". А может, у неё инфаркт там какой-нибудь! Вот.
– А здесь почему это закрыли всё?
– Экономически невыгодно, наверное, содержать. Если что-то с нами здесь случится – либо в Торжок, либо в Вышний Волочёк. И вызывать скорую помощь не нужно. То есть она не приедет. Либо приедет через два дня.







– Я тебе могу рассказать несколько примеров из нашей личной практики за 25 лет. К моему отцу помощь ехала из Вышнего Волочка. Просто по чистой случайности успели спасти ему жизнь, приехали всё-таки, хотя довольно долго ехали. И то потому что упрашивали. Бабушка одна лежала сутки на земле, никто не замечал – переступали через неё там в этой деревне алкашей. Она под дождём, чуть не в коме была – тоже еле упросили, чтобы приехали. Просто упрашивать нужно: мол, заберите человека.
– Это сейчас происходит? 2019 год?
– Да. Либо к тебе просто не поедут, либо машина поедет, а в ней ничего нет. Либо она приедет через пять часов, потому что у них одна машина на всю эту больницу – она же скорая помощь и она же, скажем, директора везёт на совещание в Вышний Волочёк.





Едем дальше.



Деревня Дядино Кувшиновского района. Здесь было 100 домов. Осталось 10. Хозяйство из них есть в одном – корова, козы, куры. В остальных, опять же, либо совсем уж старые бабушки, либо алкаши.







Почему же так происходит? Почему тверские деревни вымирают с такой скоростью, даже несмотря на огромное количество старинных усадеб и исторических мест, которые могли бы стать точками притяжения для туристов? Тут есть несколько причин. Во-первых, историческая подоплека. Здешние места – проходной двор. Тверская область всегда находилась между чем-то . В Средневековье между Новгородом и Владимиром, позднее между Питером и Москвой. Это всегда накладывало отпечаток, принижало значение области. Никто не воспринимал Тверь как самостоятельный город – это был такой перевалочный пункт между двумя могучими центрами.





Во-вторых, вся эта территория, которую мы называем Тверской областью, разваливается историко-культурно. Если мы взглянем на земли вокруг, то новгородцы называют свою территорию Новгородчиной, псковичи – Псковщиной, и так далее. А жители Тверской области не могут называть себя никак. "Подтверье"? "Тверщина"? Таких слов нет вообще. И это неспроста. Тверская губерния была сляпана как минимум из трёх самодостаточных кусков: владимиро-суздальский кусок, смоленский кусок с Торопцом и Ржевом и часть новгородчины с Торжком и Вышним Волочком. Каждый из кусков тяготел к бывшему центру, но Пётр I своей губернской реформой это всё опоясал и зажал. И эта тяга в разные стороны до сих пор сохраняется. Тот же город Белый вообще не понимает, что такое Тверь, потому что это чисто Смоленщина, там до Смоленска рукой подать. Вот это историческая подоплёка, которая не позволяет хоть как-то удерживать эти земли от вымирания.





Теперь поговорим про наши дни. Сейчас появился ещё один механизм, который грозит деревне уже окончательным вымиранием. Речь о превращении городов в городские округа, которое подразумевает объединение бюджета города и района. Например, население Вышневолоцкого района – 22 тысячи человек, а это прилично для сельской местности средней полосы России. Территория – на 1 тысячу кв. км больше Люксембурга. И вот бюджет Вышнего Волочка объединяют с бюджетом Вышневолоцкого района. В итоге сразу же дорожает свет, а теперь ещё и налог на землю планируют увеличить в 10 раз. Это станет стартовым сигналом к тотальному бегству из деревень.





Единственный выход, который лично я вижу из сложившейся ситуации, – развивать туризм. Не сельское хозяйство, нет: частные хозяйства уже не смогут тягаться с гигантами. А сделать исторические деревни центром притяжения туристов ещё вполне реально. У меня перед глазами пример Норвегии. Маленький городок Нордфьордейд с населением в несколько тысяч человек. Его жители восстановили историческую улицу, открыли музеи, элементарно проложили тропинки вокруг города, сделали аренду палаток, аренду велосипедов – теперь к ним заезжают круизные лайнеры, и сотни людей три часа бродят по маленькой норвежской деревушке и знакомятся с местной культурой.



У Тверской области тоже есть туристический потенциал. Вот только скоро не останется и его: исторические усадьбы разрушаются, сжигаются, разворовываются, леса активно вырубаются, а поля и деревни зарастают бесконечным борщевиком...