Истоки загадочной русской души
Соловецкий монастырь — корабль в бушующих мирских волнах. А буквально — среди волн Белого моря. …Мы мечтали о поездке на Соловки давно, лет десять уже, это точно. Но все не складывалось, то денег не было, то пароходы уже переставали ходить ко времени планируемой поездки, то погоды не было. А тут, вдруг, раз — и все сошлось.
Беломорские петроглифы
Мы поехали с группой из Петербурга, но до катера решили добираться своим ходом, не на поезде. Петрозаводск, Беломорск.
На половине пути к Беломорску — удивительное место, единственное в мире, чудо света — Беломорские петроглифы. Шесть тысяч лет назад на спинах громадных валунов, голубоватых, словно беломорские белухи, древний художник, вернее, художники, творцы, рассказывали с удивительным упорством о жизни своих племен.
Зачем? Почему? Почему таким образом? Непонятно. Хотя и есть объяснение — камень в этих местах вместо бумаги. Камни плоские, чуть выпуклые, набегающие друг на друга, такое специальное плато, обнажившееся или оставшееся после схождения ледника.
Оно выступает из земли, болота, озера, — отовсюду, куда не кинешь взгляд. На спинах этих валунов — рисунки. Такого большого скопления наскальной живописи больше нет нигде в мире.
«Листы каменной книги» Линевского — так называлась моя любимая в детстве книга. Здесь я нашла ей физическое подтверждение и яркие иллюстрации.
Древние охотники мчатся на лыжах за оленем, лосем. На лодках — за китом, белухой. Гарпуны, стрелы. Охотники — победители. Охотники, гибнущие в лесу или на море. Битвы между племенами. Защитники — герои, погибающие от стрел, выжившие победители. И до этой красоты нужно пройти километра полтора от дороги, через протоку, по валунам, доскам, жердинам.
Кругом ягодники. Моросит мелкий дождь, вьются комары. Впереди — открывается каменная поляна. История земли. История народа. Практически, вечность, которую можно увидеть своими глазами и пощупать руками. А дальше — Кемь. Морской причал, катер, двухчасовой переход на Соловки. Погода хорошая, дружелюбная.
Соловки
Транспорт — «буханки». Иногда в объявлениях предлагают «буханку-люкс». Но не только. Есть и другие машины. В основном, микроавтобусы. Дорог нет.
Хаотично разбросанные дома, деревянные в своем большинстве. И над всем этим сиюминутным «великолепием» поднимается Вечность в рыжих сполохах древних валунов с белыми свечами православных церквей.
Монастырские стены, башни, бойницы и пушки. Толщина укреплений в несколько метров, валуны, скрепленные между собой филипповским кирпичом и таким раствором, что оказалось невозможным взорвать ни снаружи, стоявшему напротив английскому флоту, ни изнутри большевикам, спустя несколько столетий. Монастырь — корабль в бушующих мирских волнах. А буквально — среди волн Белого моря.
Несколько церквей: Троицкий Собор, Преображенский, Никольская церковь, Успенская, надвратная — Благовещенская, Филипповская.
Трапезная, громадная, одностолпная, в 483 м (уступает только Грановитой палате), принимавшая Патриарха и Президента.
Трудники, работники, идет мощная реставрация, паломники, туристы, иностранцы. Мощь крепостных стен и небесная красота храмов не подавляет человека, как на Западе, наоборот, дает ему силу стремиться ввысь, к Свету.
В день приезда прекрасную обзорную экскурсию провела трудница, художница из Москвы, Лариса. Вот вместе с ней мы и ходили в первый раз по храмам, заходили в трапезную, шли по галерее, каменным крытым переходам. Печи, сушильни, башни, подземелья. Камеры для узников, еще монастырские. Из них многие разбойники выходили просветленными и оставались жить в монастыре, становились монахами.
А вот узники лагерные почти не выходили на свободу. Холод каменного мешка, земляной пол, низкие своды и крошечное оконце на уровне земли.
Оттуда, с другой стороны колючей проволоки, истерзанные души видят радость и Божественный смысл в каждом шевелении знакомой травинки, во встрече со случайной божьей коровкой, в капельке дождя, зависшей на лепестке сломанной ромашки.
В 20-30 годы, случайно ли, именно здесь расположился страшный С.Л.О.Н.
Обитель. Наказание. Искупление.
Жизнь здесь была страшной для всех, и для лагерников, и для их охранников, многие из которых через какое-то время в свою очередь становились заключенными.
Небо было рядом, и человек проявлял свою сущность. Либо побеждала звериная жестокость, либо любовь к ближнему. Отсидеться в стороне не удавалось.
…На следующий день мы шли на Анзер. Почти два часа ходу. Проснулись в пять. Вышли в шесть утра. На верхней палубе свежо. Шли вдоль береговой линии залива — чисто левитановские пейзажи.
Здесь уже началась осень, листва низкорослых берез тронулась желтизной, песок и камень отмели облизывает холодная волна, но тюленям нравится.
Черные и блестящие, они похлопывают себя ластами по животу и щурятся при нашем приближении. Мы не стали их беспокоить, просто помахали рукой.
Волны большой еще не было, вход в губу преграждали каменные «кошки». Так моряки называют природную насыпь из камней. Такие сами собой образованные волноломы. По известным лишь одному капитану признакам, мы прошли мимо «кошек» и вышли в море.
До Анзера еще час пути. Волна. Очень свежо. Из воды расплавленной холодной магмой изливается, встает белое солнце Белого моря. Разрывы облаков. Серо-голубые, розоватые тона, блеклые, размытые, чистые, очень красивые. Ледяные. Вечный холод Северного Ледовитого океана. Заполярье.
А потом поднялся ветер, в море началась «толчея», такая игра волн, во время которой они толкают твой баркас со всех сторон. Солнце окончательно пробилось сквозь облачность, и ее рваные ошметки упали в стылое море. Над нами было ярко-голубое небо, остров приблизился, уже явно выделялся Поклонный крест. Высадка нашего «десанта» происходила с помощью лодки-плоскодонки прямо на камни. Ближе катер подойти не мог из-за осадки, а причала просто не было. Его роль выполняли прибрежные валуны.
Дальше мы шли пешком километров двенадцать. По следам преподобного Елеазара Анзерского. Из одной Пустыни в другую. Свято — Троицкий скит, Елеазарова Пустынь, Голгофо-Распятский скит.
Последний скит — Голгофа. Не из-за лагерных ужасов такое название, из-за Страстей Христовых. Сама Божия Матерь явилась преподобному Иову и повелела так назвать Пустынь. Она знала, что здесь будет карцер для штрафников-лагерников, что здесь их будут пытать и мучить, здесь многие будут страдать за Христа, за веру, за свои убеждения?
Она знала. И место сие — Голгофа.
Искупления не бывает без наказания. Наказание без меры? Да, бывает. Но люди грешат всегда, даже самые лучшие. А за что был наказан безгрешный Христос?! Поэтому, мне кажется, осуждая репрессии, о вине и наказании не стоит даже и говорить. Наш замечательный старец, о. Иоанн Крестьянкин говорил, что лучшее время в своей жизни он провел в лагере. Оксюморон? Нет. Просто там он был ближе к Богу. Это его слова.
Богоприсутствие на острове ощущается физически. Воздух сгущается. На твои молитвы тут же приходит ответ. Разговор с Богом получается даже у новоначальных.
Монахи любят людей, хотя и стараются не попадаться им на глаза. На подъеме к Голгофе в середине пути под навесом стоят три громадных бидона с чистой анзерской водой. Источник внизу, под горой. Это монахи носят снизу воду ведрами, чтобы паломники могли попить чистой воды и взять ее с собой.
Храм пустой. Один лишь служка принимает записки. Деньги? А сколько дадите. Мы читаем тропарь с батюшкой, это о. Александр из анапского храма Серафима Саровского, в нужный момент появляется монах и открывает мощи прп. Иова.
Мы благоговейно прикладываемся к ним. И опять тишина. Никого. Береза, растущая крестом. Сама природа плачет по страдальцам.
Далекая полоска моря. Шевелящаяся масса леса. Глубокие четкие озера. Божий мир. Красота. Русский Север. Тепло, солнце, синь над головой, но вдруг дохнет на тебя Северно-Ледовитый океан, и слабый человек прячется в одежду, как черепаха в свой панцирь.
Дорога вниз, к морю. Путь к причалу. Лошадь, стоящая посередине тропы и требующая вкусную булочку, которую берет нежно, мягко прикасаясь к ладони трепетными губами. Трудник на телеге с криком: «Поберегись! Лошадь заднего хода не имеет!» Мы расступаемся.
Лошадь с телегой и возницей проносятся мимо. Им весело бежать вниз под гору. А следом хорошей рысью несется уже знакомая нам ухоженная блестящая кобылка.
Море. Берег. Песок и сосны. Может, это и не Белое море, а Куршская коса под Калининградом? Тепло. Сидим на смолистых сосновых бревнах. Один не выдерживает, кидается купаться. Божится, что вода теплая. Но последователей нет.
Все погрузились на катер с каким-то новым настроением. Монах о. Исаакий из Владимиро-Корсунской Пустыни Орловской области и мать Макария из соседнего монастыря весь обратный путь, два часа, читали молитвы. Сами для себя, за всех, но никого не приглашали.
Ночь. Шторм. Дождь.
Утро в сером свете. Дождь изливается с тихим восторгом: он так долго копил себя, целых три дня!
Поездка на Заяцкие острова отменилась. Неприкаянные люди в разноцветных дождевиках бродят по острову. Нам непременно нужно уехать завтра, но шторм обещают на два дня.
Два катера с людьми вернулись на Соловки. Дорога на материк закрыта. Весь день молюсь Николаю Угоднику. Читаю акафист. Засыпаю под завывание ветра и шум дождя. Просыпаюсь от солнечного луча сквозь штору.
Солнце. Синь и тишина. Такого не могло быть, но есть. Мы идем на Литургию в Филипповскую церковь. Евангелие. И страшная Христова притча о виноградарях.
Возможно, в первый раз после проповеди я понимаю ее так глубоко: Христос предупреждает, самый малый грех, самое невинное оправдание своего неправильного поступка ведет к изменению личности, ведет к распятию Сына Божия.
Остановитесь, люди! Одумайтесь! Еще не поздно, пока вы в Церкви, пока вы можете покаяться. Наверное, в этом и глубокий смысл нашего пребывания на острове. Слова проповеди ложатся на обнаженные нервы, сердце разрывается от слез и сострадания.
Соловки. Сакральное место. Чистилище, откуда люди возвращаются в Мир с обновленной душой. У всех это происходит по-разному, но все мы меняемся. И это главное.