Прозрачные забереги в середине осени, по весне - колючий шах, прибрежные сокуи ростом с человека и торосы высотой с дом, красивый колобовник и страшные становые щели... У байкальского льда много обличий и так же много названий.

Прозрачные забереги в середине осени, колючий весенний шах, прибрежные сокуи ростом с человека и торосы высотой с дом, красивый колобовник и страшные становые щели, в которых погиб не один человек. У байкальского льда много обличий и так же много названий. Если живешь на берегу Байкала, придется запомнить их все.

ШИРИКИ И НАЛИМЫ

В деревне Байкальское на берегу озера живет человек шестьсот, и «шуровать пешней» на берег моря, как тут называют Байкал, выходит каждый второй. Уже к октябрю-ноябрю свежий омуль и хариус заканчиваются, а соленая рыба, по мнению байкальцев, — это вообще не рыба. Вот и выходят каждое утро на лед, ловить налимов. Выходят целыми семьями, с женами и детьми.


Пенсионер и глава семейства Виктор поднимает обледенелую пешню высоко над головой и со всей силы обрушивает на байкальский лед. Еще вчера здесь была лунка размером с суповую тарелку, но за ночь открытая вода заледенела, приходится снова орудовать пешней.

- Это еще мелочи, — комментирует Виктор, утираясь рукавицей. — Попозжее лед еще толще станет, больше метра, вот тогда поработать придется — на колени садишься, чтобы пешней лед до воды прошуровать.

Его вчерашний день начинался точно так же — с борьбы со льдом. Главный соратник в борьбе — жена Валентина: «А зачем кого-то чужого брать? Ему еще платить придется или рыбой делиться. А тут родной человек — весело и помощь». Сверток из тулупа и пухового платка, лежащий на льду неподалеку, оказывается Валентиной:

- Я сюда из Братска всего три года назад переехала. Бледная была, что твой налим, и в рыбалке не разбиралась. Приходила, ложилась вот так же на лед, а мужики смеялись: «нерпа разлеглась», — «Нерпа» Валентина хохочет, влюбленно глядя на мужа. — А теперь вот не светлее его, и рыбалю не хуже — вчера шесть шириков натаскала, а он вообще ни одного. Вот он разозлился!

Широколобик или попросту ширик — главная местная наживка на налима. В Байкальском этого маленького уродца ловят у самого берега. Ловят все поголовно:

- Была же история: два братика, одному четыре года, другому пять, взяли пешни, удочки и пошли на море шириков ловить. Сами от горшка два вершка, а туда же. Бабка вся извелась, дед на мотоцикле по всей деревне их ищет. А эти бандиты на море живчиков ловят... Молодцы! — неожиданно заключает Валентина.

- А что, в десять лет — уже помощник, — поддерживает супругу Виктор, — он и топор держать может, и рыбу ловить, и материться толково…

Виктор забрасывает в черную воду крючок с кусочком сала, склоняется к проруби, чуть не касаясь носом воды: «Вон пришел один... второй прибежал... нафиг ты грузило хватаешь, зараза! Ну сглотни, собака...». «Собака» глотать не хочет. Виктор тихо, но смачно матерится и идет поговорить с мужиками, которые колдуют над своими лунками неподалеку:

- Шириков нифига?.. А шарманить не пробовал?.. Налимы как?..

У заиндевевших на льду мужиков дела не лучше. А нужно-то всего семь рыбок, по числу крючков на налима. Больше не надо — ширики дольше дня не живут. Здесь вообще принято брать от природы ровно столько, сколько нужно — пару налимов для себя, еще пару штук родным, кто сам не может на лед выйти.

Виктор, хоть и пенсионер, выходить на лед может. Дорога «на крючки» неблизкая — три километра, а то и больше. Виктор и Валентина ездят сюда на мотоцикле, чуть ли не самом популярном местном транспорте. Свой «Иж» Виктор нашел на свалке, поставил на ход, приспособил для рыбалки — вместо железной люльки приладил длинный деревянный ящик для снастей. Почти все сельские мотоциклы подверглись такому байкальскому тюнингу. У железного франкенштейна — ни документов, ни техосмотра, да и не нужны они: в ближайший город Северобайкальск на мотоциклах никто не ездит, а на льду гаишников нет, все свои. Свои обязательно махнут рукой в знак приветствия, а то и поделятся последними новостями, как ведет себя Байкал, заторосило ли дорогу.

Торосы — ледяные осколки высотой по колено, по маковку или вообще с дом — еще одна ипостась байкальского льда. Если такие по воле моря и ветра встанут по берегу или в заливе, то придется их объезжать, долго подпрыгивая на ухабистой проселочной дороге через сопки.

Сегодня повезло: получилось проехать по льду прямо до лунок на мысе Лударь. Тут его называют Лударями, с ударением на «я». Виктор и Валентина неспешно проверяют крючки — с одних снимают налимов, с других — дохлых шириков. И тут же красными от холода руками нанизывают на крючки новых живчиков.

Внезапно откуда-то снизу раздается сухой треск и резкий, как ружейный выстрел, хлопок — совсем рядом прошла свежая трещина. В наступившей тишине слышно, как Байкал недовольно бурчит, шуршит торосами, поскрипывает.

- Лёд, — резюмирует Виктор, возвращаясь к прерванному занятию. — Байкал живой. Говорит по-своему с нами. Кто здесь живет, хорошо его понимает. Таких уже мало осталось — настоящих охотников, промысловиков. Они сейчас на дальних зимовьях живут, где-то там, — Виктор машет куда-то в сторону исчезающего в тумане берега. — Вот они про лед все знают.

АЛЕКСАХА И НИКОЛАХА

Второй час ходьбы по льду, вслед за путеводной нитью мотоциклетного следа. Сам мотоцикл показался за очередным мысом совершенно неожиданно — черная неподвижная точка на белой глади залива. Рядом с мотоциклом крутится пара собак — помесь лайки с динамо-машиной. Мы подходим ближе, псины сперва настороженно принюхиваются, потом начинают тыкаться мордами в руки и требовать почесона. В стороне от берега едва различим крохотный домик. В окне слабо желтеет свет, из трубы вьется дымок, к двери ведут следы. «Вдруг-как-в-сказке-скрипнула-дверь…»

За скрипучей дверью зимовья — кривые дощатые нары, микроскопический стол и рыжая от ржавчины печка-буржуйка. Все остальное место занимают два рыбака.

- Здрасьте, — приветливо кивнул один, невысокий, с морщинистым лицом. — Заходите, садитесь. Тут места на всех хватит.

Мы протискиваемся, кое-как пристраиваем рюкзаки.

- Давайте, что ли, знакомиться. Вот это Николаха, — мужичок показывает на молчаливого коренастого бородача, потом протягивает жилистую ладонь, — а я Алексаха. Но меня тут все Французом зовут. К нам как-то французы приезжали фильм снимать. Я им тут всё показывал, водил. Вот и прозвали Французом, — Алексаха по жизни грассирует, как обрусевший галл, но, похоже, искренне не связывает происхождение своего прозвища с этим дефектом речи.

Тем временем Николаха извлек с полки газету и, пробормотав «одноразовая скатерть, все удобства», мгновенно накрыл прессой стол — хватило пары газетных листов. На полке рядом с пачкой «одноразовых скатертей» — потрепанный томик «Князя Серебряного», для растопки. На печке в алюминиевом чайнике булькает вода. Некогда чайник был электрическим, даже штекер еще торчит. Но кому нужен электрический чайник там, где нет и никогда не будет электричества? Рядом в помятом бидоне доходят пельмени.

- Хороши, — Алексаха выуживает из бидона здоровенный домашний пельмень. — Давай, налаживай. Да ты бухлёр себе налаживай!

- Бухлёр? То есть бульон?

- Не бульон, а бухлёр. Ты меня не путай. Бульон — от птицы, от рыбы будет юшка, а от мяса — бухлёр. Это я точно знаю.

Уплетаем пельмени, домашнюю тушенку, заедаем свежим хлебом. После перекуса Алексаха снова оживляется:

- Хорошее зимовьё, теплое. Хорошо еще сохранилось, а то жгут много. Рыбинспекция ездит по берегу и палит. На крючки налима ведь ловить нельзя. На удочку — сколько хошь, а на крючки запрещено. Получается, что мы тут браконьерим, вот инспекция с нами и борется, — Алексаха лихо материт рыбинспекцию, Николаха согласно бурчит. — А дальше тут каждые три-четыре километра зимовьё вроде нашего есть. Тут — на Гросмане, потом дальше на Мужинае, и так до самых Котелков...

- А до Котелков этих далеко?

- Отсюда? — Алексаха задумывается. — Километров тридцать. По льду, если ходко идти, можно за пару дней, смотря какая у кого поняга... Поняга хоть знаешь что тако? Это вот как у тебя рюкзак. В поняге для всего место есть — для вещей, для рыбы...

- Для фотоаппарата, — меланхолично вставляет Николаха.

- Для... Для какого?.. — спотыкается на полуслове Алексаха, — Да откуда у нас фотапараты?

- Это я пошутил так, — ухмыляется Николаха.

- А, пошутил! — и Алексаха начинает сипло смеяться. Смех переходит в кашель, который Алексаха давит глубокой затяжкой. — Тут далеко от села, налим хорош и лучче ловится. Налим рыба ночная, при луне охотится, вот мы сюда на всю ночь приехали. С утра шириков наловили, крючки поставили, теперь всю ночь проверять будем. Николаха, давай это дело пойдем проверим.

Николаха согласно кивает. Мужики набрасывают куртки, нахлобучивают шапки и, не застегиваясь, идут в морозные сумерки проверять лунки. Алексаха размашистой походкой впереди с фонариком, Николаха чуть сзади, волочит по земле сачок-шумовку. За пару часов на лунке намерзла ледяная корка. Николаха уверенными ударами сачка разбивает лед, вычерпывает его осколки из проруби. Алексаха сгибается перед лункой и светит фонариком в воду:

- Есть чо?
- Ширик... Пропащий...

Мужики снимают с крючка дохлую рыбу, насаживают свежую, идут к другой лунке. Николаха скребет сачком по снегу — по этому следу мужики в темноте смогут найти проруби. По дороге молчаливый Николаха внезапно выдает целый мастер-класс:

- Самые лучшие крючки получаются из спиц от зонта. Гнешь, затачивашь — крюк готов. Раньше пробовали из иголок делать, из гвоздей, из спиц от велика. А все равно из зонта самые лучшие... Ну что там, ширик?

Семь лунок, ноль налимов. Бывает. Мужики бросили сачок и вернулись в избушку-зимовье.

- Поздновато мы в этот раз выехали. Мы каждый год самыми первыми на лошадях по сокуям ходим. Сокуи хоть знаете, что тако? Ледяные горы по берегу. Вода плешшеца, вот они и растут. Бывает, с человека вырастают... Докуда только ни ездили. На Баргунде охотились. Дрянное это место — дует-дует, летом дожди без просуху, зимой снег на пол-избушки...

Алексаха замолчал, затянулся сигаретой, разлил водку по стопкам. Мужики выпили, довольно крякнули и снова пошли «на крючки». На этот раз в одной из лунок сидел полуметровый налим.

- Окровянились, — расплылся в довольной улыбке Николаха, — Надо это дело сбрызнуть.

В зимовье мужики возвращались в приподнятом настроении и с рыбацкими разговорами про «былые времена». Бывал улов по триста штук в день, бывали налимы длиной со стол и толщиной с бидон: «Ты его заталкиваш в мешок, а он не лезет!».

- Я считаю, налим — лучшая рыба. Выпотроши, жабры срежь, разверни его и положи на газетку прямо на печь. Объеденье. У меня дети иногда не едят, так я им налима так сготовлю — до крошки сметут.

Алексаха заедает свою историю про налима котлетой из конины. Опять закуривает.

- Сейчас, пока лед крепкий, будем до февраля налимов тягать. С апреля пойдем нерпу бить, нерповать то есть. Вспомнишь эту нерповку, твою мать, так страшно становится. Живешь на льдине, спишь на льдине. Накидаешь под себя прямо на лед сена, наутро вместе с этим сеном в лед вмерзаешь. Растопишь печь — так у тебя в палатке от этой печи все мокро, сама печь наполовину в лед ушла. Добудешь кумутканов, детенышей нерпы то есть, и сидишь ждешь, когда тебя заберут. Там час как день кажется.

- Ты им лучше расскажи, как мы на нерповку заезжаем, — подбадривает приятеля Николаха.

- Точно! Лед на море не встал, все дома сидят, а мы грузим на трактор все, что надо, водки ящик тож. Садится Николаха за руль и говорит: «Пока не доедем, не буду пить». Доедет и только тут говорит: «Вот теперь я буду пить». Силища! А бывает, лед лопается, получается становая щель. Она может быть метр шириной, может быть три. Николаха их как чует — гонит, прыгает через эти щели. А кто не знает, будет ехать тихонько, да так и провалится до самого низу.

- Сколько ее, техники этой, на дне Байкала лежит. И трактора, и мотоциклы, и «бураны»... Ну что, сбрызнем, да пойдем крючки проверим?

Николаха выходит из зимовья и на минуту останавливается — вслушивается в бормотание и шелест Байкала. Тучи, которые с вечера затянули небо, к полуночи разродились мелким снегом. Николаха вздыхает:

- Не к добру. После такого снежка задует — ничего хорошего не жди...

Николаха поправляет шапку, роняет многозначительное «быват…» и выходит на лед, о котором они с Алексахой знают все.

СЧАСТЬЕ

В Байкальском пенсионер Виктор разделывает свежепойманного налима. Под ногами вьется мощный кот Вискас с отмороженными ушами. Кота хотели назвать Пьер — с намеком на толстовского Безухова, но с дикцией у Виктора нелады, так что букву «р» постарались избежать и от литературного названия отказались. Вискас урчит и трется о ноги — то ли требует внимания, то ли налимьей головы.

- В чем вообще счастье? В теплом туалете? Не думаю. Вот мы наловили налима, сварили ухи, посидели, поговорили — вот в чем счастье, — Виктор гладит Вискаса и скармливает ему кусок рыбы. У кота счастье.

- Байкал нам всю погоду делает, — продолжает Виктор. — Пока весь лед с Байкала не сойдет, пока вода не прогреется, лета не будет. А лед только в июне сходит. Вот и получается — июнь еще не лето, июль уже не лето, а август — совсем не лето. Зато осень теплая. Тоже со льдом, конечно — по берегам такой тонкий, прозрачный, мы его заберегами называем. А как холода, Байкал парить начнет. Будет отдавать накопленное за лето тепло. И пока не отдаст, у нас тоже будет тепло. Красота. А в мае у нас знаешь как? Сверху печет, ходишь в майке и шортах, в тапочках. По льду. Вот это счастье.

В десяти километрах от Байкальского Алексаха и Николаха собирают пожитки, последний раз проверяют крючки и готовятся ехать домой. Стоя у мотоцикла, Николаха долго всматривается в белую ледяную пустыню. Вдалеке поднимается густой туман и поблескивают на солнце торосы. Но Николаха видит больше. Недовольно бурчит: «Лед оторвало». Как он ночью предсказывал, так и вышло: утром задул култук и оторвал здоровенную льдину от крепкого панциря. Оторвал и швырнул на забереги. А это значит, что дороги на Котелки уже нет, а ровный лед на Лударях изломало торосами.

Виктор еще не знает, что по льду к его крючкам и лункам не проехать — придется объезжать по сопкам. А если бы и знал, то только бы пожал плечами. Быват…

Зимовье на Байкале.

Алексаха, рыбак и охотник-промысловик.