Дифферентовка
Дифферентовка.
«Только быстрая реакция спасает подводника от
любых неприятностей и неожиданностей…»
(Из моей лекции молодым офицерам)
-1-
В посёлке, расположенном практически на самом краю нашей когда–то великой, могучей и необъятной Родины, внезапно наступила тишина. Птицы прекратили свой веселый гомон, даже ветер перестал нежно и ласково перебирать листья и ветки деревьев. Собаки, коих так много развелось в Бечевинке, перестали лаять друг на друга и постарались очистить ландшафт от своего присутствия. Кошки, а их было значительно меньше, но – оттого гордые и ходившие по посёлку задрав хвост трубой и абсолютно не обращающие внимания на собак, бросились по подвалам. Затихло и замерло всё.
На крайнем подъезде дома №–7 открылась дверь. Далее выдвинулся вперед живот, обтянутый тёмно–синим кителем, далее показался красный, в синих прожилках, нос, после чего на сцену выступила фигура начальника политотдела нашего трижды геройского и еще раз столько же не оценённого по достоинству соединения подводных лодок, презрительно называемых радиационной интеллигенцией «дизелюхами».
Начальник политотдела, далее по тексту именуемый начпо, капитан 1 ранга Володин Николай Семёнович был человек не простой и неординарный. Как говорил один мой хороший друг – о замполитах, как о покойниках, – или ничего, или изредка хорошее – поэтому помолчим, друзья. Но так как именно начпо станет героем моего рассказа, то кратко опишем его. Он имел представительную фигуру, ростом метр восемьдесят с копеечками и весом около ста тридцати – ста сорока килограмм, которая так импонирует женскому полу своей благообразностью и флотской щеголеватостью.
Форменный костюм на нём сидел как вкопанный, и передвигался он с природной грацией когда–то, в молодости, крепко занимавшегося гимнаста. Глаза его, необыкновенно цепко осматривающие всё вокруг, были не то зелёными, как у ведьмы, не то коричневыми – и еще ни один из жителей благопосланного (так как все начальство, живущее в стольном граде Камчатки – Питере этот посёлок и его жителей благополучно послали куда подальше с его заботами и проблемами) гарнизона, побывавшего у начпо на ковре – кто ради вздрючки, кто просто так побеседовать «по душам», что, как правило, оканчивалось или «выговором» без занесения или с занесением оного в карточку (партийную, естественно), плавно перетекающим с увеличением в служебную карточку, никак не могли определить. Даже, помнится, спорили на флакон общесоюзной валюты (формулу дензнаков смотри в рассказе «Камни») – на цвет глаз, но никто так ничего и не выиграл, кроме дружбы, ибо спорящие, чтобы не переходить на личности с последующим ущемлением психологического (образно) и физического (фактически) состояния тела и конечностей, употребляли валюту совместно – как говорится, – и здоровья прибавилось, и дружба не разрушилась.
Рот был широк, но губы всегда (кроме моментов, когда он разговаривал) твёрдо сжаты. Взгляд суров и поражал своей глубиной и серьёзностью, а также наличием мелькавших в них туда–сюда мыслей, так что любому, подошедшему к нему с самым пустяковым вопросом, становилось ясно – мыслительный процесс у начпо идет полным ходом, и его лучше не отвлекать от былого и дум, которые вращались никак не менее вокруг орбиты международного положения Страны Советов и непосредственной роли Николая Семёновича в преодолении всякого рода кризисов на планете.
Уши у начпо были красные, большие и чуткие; и всегда направлены по ветру в прямом и переносном смысле. Голова с громадным лбом Сократа, заканчивающимся где–то в пяти–шести сантиметрах от шеи, блестела залысиной и гладкой кожей. Остатки волос, расположенные по периметру вместилища идей коммунизма, были светло–коричневыми и не затронуты сединой, несмотря на возраст, который ясно показывал, что адмиралом он уже стать не успеет.
Все остальные части тела начпо внимания не заслуживают, и мы не будем томить более просвещённого читателя. Николай Семёнович вышел из подъезда. Всё на нем блестело и сияло. В глянце ботинок можно было увидеть свою физиономию любому желающему подойти поближе. Стрелками брюк можно было резать сало. Пуговицы на кителе были старыми, начищены до состояния отражающей поверхности зеркал гиперболоида инженера Гарина (интересно, а помнит ли нынешний читатель – как было имя «отца» прообраза боевого лазера?), и разбрасывали вокруг объёмистого живота хозяина снопы солнечных бликов. «Тайдов» и «Ванишей» в те далекие времена еще не знали (обходились «Био» и другими отечественными препаратами доблестной химической промышленности прибалтийских республик), но подворотничок блестел белизной и радовал глаз. Рабочий день начальника политотдела начался.
А день был простой, табельный, – воскресение, 14 августа 19… года. Пониковский Станислав Семёнович, тогда ещё капитан–лейтенант, недавно пришедший в штаб на должность помощника НЭМС[1], в виду отсутствия своего начальника (находился в море) и сотоварища по живучести (находился в отпуске), был старшим на бригаде по обеспечению живучести, непотопляемости и прочей премудрости, которая позволяет нашим боевым кораблям представлять собой ну очень грозную силу для наших потенциальных супостатов, при этом не горя, не взрываясь и не ломаясь. За воспитательный, оздоровительный и культурно–массовый процесс (читай – КММ[2]), который должен быть был проведен с личным составом, не желающим выполнять этот самый план КММ, офицерами кораблей, носящими широковещательный статус «старшие по кораблям» и терпеть ненавидящими этот самый пресловутый КММ, отвечал Николай Семёнович.
Так как он был старшим по званию, то, ясен ёжик, за всё нёс ответственность он. С такой огромной ответственностью начпо продефилировал мимо дома №-5, дома №-3, продовольственного магазина, казармы с лазаретом и политотделом (для лучшего восприятия географии нашего поселка отсылаю всех к рассказу «Оправдание») и размеренным шагом вошёл в штаб нашего победоносного соединения. Дежурным по штабу в тот день стоял Вован Сидорович, ещё не битый сковородкой (смотри «Женская непостоянность»), который вместе с представителем механических сил и встретил Николая Семёновича у порога.
Были отданы ими рапорта, после чего произошел процесс рукопожатия. Вован Сидорович от вопроса «Не сильно сдавил?», взглянув в глаза начпо и увидев в них бездну проблем вселенского масштаба, благоразумно воздержался. Капитан–лейтенант был слишком мелок и предпочёл в разговоры не вступать. Николай Семёнович вместе со Пониковским поднялся на третий этаж к оперативному дежурному.
Оперативным в тот день заступил наш флагманский химик Вадим Иванович. Его Станислав знал ещё с 198… лохматого года, когда эти дети Каспийского моря в составе химического факультета были переведены из Баку в город–герой Севастополь, в славное училище в поселке Голландия. Приехали они, помнится в конце июля – начале августа, ещё мы тогда впервые увидели на лычках звание «курсант старший» (читай – старший матрос), которого у нас в училище отродясь не водилось.
А запомнились они нам не этим, а тем, как они в первое же своё увольнение, забыв о том, что они хоть и вольные сыны Азербайджана, но не по берегу Каспия наяривают, а своими клешами подметают берега Чёрного моря, в форме одежды, своим внешним видом приводящая славного полковника Бедарева, коменданта Севастополя, в состояние активной прострации и тихого бешенства, выперлись на Графскую пристань.
Видевшие их наши курсанты вначале приняли этих орлов за массовку какого фильма о периоде Октябрьской революции или гражданской войны где–то на Балтике – клеша, манжеты фланок расстегнуты, бляхи ремней держатся на поясе и не падают вниз только из–за наличия выступающей части тела, свойственной только мужикам; бескозырки или сняты или где–то на затылке и … вдобавок, абсолютное нежелание отдавать честь кому–либо, в том числе… и полковнику Бедареву, стоявшему на выходе с катера. Но полковник был старый, опытный, поэтому стоял он не один, а сзади, метрах в ста от него, стояло машин десять «Уралов» и человек сорок гарных хлопцев с комендантского взвода и примерно столько же морпехов со спецроты «Сатурн», что дислоцировались в то время в бухте Казачья.
Так что всё было просто – вышедших с катера зело дюжие хлопцы брали под белы рученьки с незастёгнутыми манжетами и сопровождали до других, не менее дюжих, хлопцев с чёрными беретами, которые и усаживали обладателей кавказского загара по машинам. Взращённые под горячим каспийским солнцем курсанты не понимали, что они теперь находятся в ином климате, но гордый кавказский дух противоречия и бунтарства не желал подчиняться. Желающим поспорить приводились аргументы, которые вспоминались непонимающими ридной украинськой мовы ещё длительное время.
Далее четыре часа строевых, распорка клешей, обрывы ленточек и прочих прибамбасов, уродующих освященную веками форму моряка, и приведение головных уборов в состояние, обеспечивающеё полное закрытие вместилищ духа бунтарства и неподчинения по самые уши. После чего полковник на первый раз простил неразумных хазар и пинком под зад отправил всех обратно в училище с отеческим наставлением больше в таком виде не ранить его нежную и возвышенную душу.
Одним из встречающих этих орлов из города и был Пониковский, в то время перешедший на третий курс третьего факультета и оставленный в училище во главе команды гопников для проведения покрасочно–малярных работ казарменного помещения своей роты. Так как их казарма располагалась ближе всего к КПП[3], то Станислав Семёнович постоянно вызывался в помощь дежурному или старпому дежурного по училищу в самых различных ситуациях, в основном, связанных с наведением порядка в роте КМБ[4], которая жила этажом выше в нашей казарме.
Поэтому для встречи товарищей, значительно и качественно повысивший свой уровень строевой подготовки, был вынесен к КПП стол; дежурный по училищу принимал возвращающихся в свои отеческие лона – осматривал, записывал (писал, ясное дело, Пониковский), беседовал и воздавал каждому «по заслугам его». Больше всех возмущался один хлопец, обиженный до глубины души распоротыми клешами и оборванными манжетами. Больше всех нарядов он, конечно, и получил. А так как по званию среди местных училищных аборигенов бывший старшина роты десантников был самый старший (главный корабельный старшина), то командиром хозяйственного взвода, составленный из получивших «отеческое благословение» дежурного по училищу в виде одного, двух и далее по арифметической прогрессии, нарядов, был и назначен, как вы догадались, Станислав. Детям бакинских комиссаров 4-го и 5-го курсов было до слёз обидно подчиняться какому–то третьекурснику, но Голландия – это не Баку, да и суровое армейское Стаса прошлое старшиной роты ВДВ[5], помогло преодолеть все недоразумения без особых для моих новоявленных подчиненных последствий и наладить общение по всем аспектам военной жизни.
Так как Вадим пробыл в подчинении Пониковского тогда дольше всех, то он с ним капитально познакомились и подружились. Поэтому Станиславу впоследствии было радостно увидеть его в Бечевинке, служить вместе и приятно стоять с ним на вахтах – ибо всегда находились темы для бесед и воспоминаний, в связи с чем время вахт летело быстро и незаметно.
Николай Семёнович поднялся в рубку оперативного вместе со механиком, Вадим доложил ему, что в ближайших окрестностях полуострова Шипунский супостата нет, наши ДПЛ[6] все на месте, личный состав – согласно плана КММ и прочая, и прочая, и прочая… Начпо выслушал, сказал: «Есть. Всем находиться на местах. Я убыл к себе, если что – звонить», и покинул их, вмиг осиротевших. Блеска не стало. Стало скучно и радостно. Два капитана–лейтенанта посмотрели из окна, как строгая фигура покинула штаб и направилась к себе в отдел. И тут начинается самое интересное…
Помните – я писал про Вована Сидоровича – две слабости были у человека. Так вот, у Николая Семёновича была одна слабость – это приверженность Бахусу. Так как Лариса Петровна его женой не была (начпо был холост), то за свои прегрешения (а Николай Семёнович любил выпить, и не просто выпить – а крепко) скалкой по лысине он, ясный перец, не получал, что не ограничивало его никак в объемах принимаемого внутрь «спиритус вини». Николай Семенович товарищу Блоку верил, в связи с чем лозунг «ин вина веритас» им воспринимался по табельным (и не только) дням практически дословно и буквально, особенно если комбрига или начальника штаба в гарнизоне не было.
Итак, капитан 1 ранга завернул за угол штаба и пропал из виду. Пониковский с Вадимом поболтали о том, о сём. Затем механик соединился с дежурным по береговой базе и заказал на 9.30 дежурную машину ко входу в штаб для того, чтобы объехать корабли и объекты нашего славного гарнизона. После этого спустился к себе в кабинет на первом этаже и начал подбивать документацию.
Как хороша наша военно–морская служба. День у нас нормированный, по заверениям всех и вся – 42–хчасовая рабочая неделя. Но это в проекте, а на самом деле… Как–то автор не поленился посчитать, сколько времени Помощнику Начальника ЭМС надо на выполнение своих функциональных обязанностей. Например, чтобы проверить одну лодку качественно – то есть выборочно проверить состояние электроприводов, замерить их сопротивление изоляции, осмотреть АЯ[7] и прочая, и прочая, и прочая, что расписана во всех документах – ему необходимо часа 3–4. Далее, он должен написать рапорт по поводу проверки, который отымет ещё полчаса времени. Далее заполняется в 2–х экземплярах контрольный лист проверки и, в связи с тем, что современные командиры абсолютно разучились командовать своими подчинёнными, то автоматически составляется контрольный лист по их устранению. А в нынешние времена уже и необходимо прибыть на корабль, руководить устранением этих недостатков и выявленных замечаний, что в конечном итоге, естественно, приводит к резкому уменьшению выдаваемых замечаний – ибо времени на руководство устранением у флагманов нет, так как за них, естественно, никто их работу не выполняет.
В те времена этого не было. За командиров боевых частей, старпомов и командиров флагмана не работали, помочь – да, они помогали, но, как говорится, за отдельную плату, и поэтому их на время подготовки к сдаче первой курсовой задачи командирами отсеков (для наведения элементарного порядка в отсеке!) не назначали, ни ЖБП[8]и эксплуатационные журналы за командиров боевых частей флагмана не заполняли под страхом лишения премиальных, сложности, напряженности и 14–той. В те времена сам их приход на корабль (а это я отлично помню по годам пребывания в должности командира ЭМБЧ[9]) воспринимался корабельными офицерами болезненно и нервно – так как флагмана драли всех как сидоровых кошек с конкретными последствиями в приказах комбрига; и их не то что самих, – прихода! – боялись как огня.
А после проверки комбриг не у флагмана спрашивал – почему журнал не заполнен, или что–то не в строю, или отсутствуют книжки боевой номер у пингвина в погонах – а у командира, после чего просто садил экипаж на лодку во главе с командиром и выгонял нерадивых в точку №–9 бухты Бечевинской для приведения орёликов в меридиан, и на корабле все сразу всё начинали понимать правильно – кто на что учился, и кто где сидит и за что деньги получает.
Это сейчас командиры любят спросить у начальника штаба соединения или комбрига – а почему флагмана не пришли ко мне на корабль, ничего не устранили, не сделали и мне не доложили? А почему моих матросов не обучает помощник НЭМС; а лучше НЭМС пусть придёт ко мне, родимому, на ПЛ и мне всё устранит с докладом опять–таки же мне, незабвенному. И комбриг с начальником штаба входят в положение командира ПЛ, ещё раз входят в его положение и оставляют флагманов в их положении крайних с выписками из приказов о «поощрении». А корабельные лейтенанты, старшие лейтенанты и капитан–лейтенанты, возглавляемые умными старпомами, просто посмеиваются, глядя как капитаны 3 и 2 ранга за них по вечерам и ночам выполняют их работу – ибо ишак, постоявший в тени, на солнце работать не будет. Вот только что будет потом, когда капитаны 3 и 2 ранга уволятся и на смену им придут те самые охладившиеся в тени и обленившиеся лейтенанты, старшие лейтенанты и так далее? Кто будет готовить корабли и заполнять документацию?…
Но это так, к слову. А компьютеров тогда (возвращаемся к нашим баранам) ещё не было, поэтому все писалось от руки, или в лучшем случае – печаталось под копирку на машинке. Поэтому вся писанина кончалась часа в 4 дня.
После этого офицеру оставалось 2 часа времени на выполнение своих непосредственных функциональных обязанностей – на свою командирскую и специальную подготовку, на написание планов занятия или тренировки, на приём зачетов у подчинённых и планирование завтрашнего дня, и так далее в соответствии с распорядком дня и регламентом служебной деятельности. В итоге время, которое необходимо было мне в сутках, достигало 12 часов 45 минут.
По этому поводу вспоминается другой эпизод. В 1985 году я прибыл на ПЛ проекта 641, стоявшую по соседству с ПЛ «Б–36» на практику. Лодка была знаменита тем, что снималась в фильме «Слушать в отсеках». Мне довелось видеть этот процесс изнутри и снаружи, и я тогда окончательно понял, что люди, снимающие фильмы про армию и флот, ничего про службу не знают. Если кто смотрел этот фильм, то вспомнит, что на лодке оказывается из экипажа – минеры, командир и боцман. В конце фильма только удивительно было увидеть на параде кучу народа на кормовой надстройке. Так вот – служил на соседней лодке там командир группы движения, «движок», молодой старший лейтенант, я уже и не помню ни имени, ни фамилии. Помню, что товарищ имел всегда при себе записную книжку, в которую тщательно записывал все приказания, отданные ему. Книжки записной ему хватала ровно на неделю. Вспоминается его рекорд за день – около 150 (ста пятидесяти) указаний, приказаний и распоряжений, которые надо было «срочно», «немедленно», «мгновенно» и обязательно в срок, начиная от поездки в Камыши (на троллейбусе около 50 минут с пересадками – в одну сторону), до поездки в док на Северную – примерно столько же. Чем, вы думаете, его поощрили в конце рабочего дня? – правильно, объявили строгий выговор, и оставили до утра выполнять, и устранять, и приводить в соответствие, не считая горячо любимого личного состава, по сравнению с которыми нынешние моряки – просто младенцы сопливые…
Приходилось работать и по субботам и по воскресениям. Любил Пониковский работать (да и сейчас любит) по вечерам и по выходным – никто не мешает, думается легко и свободно. Никто не мешает, не отрывает, не торопит, поэтому… Поэтому у нас и приучилось начальство пинать и назначать флагманов на должности, которые они покинули уже много лет назад, для подготовки, улучшения, повышения и… чтоб самих начальников не выдрали очень сильно при очередной проверке…
Машины в 9.30, как это водится в нашем доблестном Военно–Морском Флоте, у штаба не было. Созвонившись с дежурным по бербазе, механик узнал, что водитель уехал в 7.20 на дизельную (это полтора километра от поселка) и до сих пор не вернулся. Это его (в отличие от того же дежурного, которому, скореё всего было на все наплевать, в том числе и на отсутствие в течении двух с половиной часов своёго подчиненного) озадачило. Дежурным по нашей противолодочной базе стоял лейтенант продовольственник, месяц назад прибывший к нам по распределению, и, как все уже догадались, всего и всех боявшийся и ни к чему не способный.
Поэтому Станиславу пришлось оторвать свой зад от нагретого им же кресла, закрыть кабинет и начать движение в сторону бербазы. Вован Сидорович, как всегда, бодрствовал и сидел у окна, размышляя о чём–то сугубо личном. Взгляд его, устремленный ввысь, был полностью отрешен от окружающего, но это не помешало ему воспринять слова старшего по ЭМС о том, что я направился проверять казармы и бербазу и кивнуть в ответ головой – мол, всё понял и доведу до кого следует в случае чего. Только истинно военный человек, находясь вне пространства и времени, способен адекватно реагировать только исключительно на те внешние раздражители, которые касаются именно его, полностью игнорируя и не воспринимая всё остальное в этом мире.
Пониковский вышел из штаба, завернул налево, прошел до угла здания и повернул ещё раз налево. Поднявшись по трапу, опять–таки повернул влево и, пройдя мимо памятника героям–подводникам, бодро подошел к двери, ведшей в помещение береговой базы. Она располагалась на первом этаже новой казармы. Толкнув наружную дверь вовнутрь, механик невольно остановился. На него обрушился вал музыки, своими децибелами превосходящий гул турбин «Боинга–747» на взлёте. Вторая дверь на первом этаже была открыта, мимо неё сновали туда–сюда полуголые моряки.
Лейтенанта и дневального видно не было. Пройдя по коридору мимо кабинетов начальников служб, офицер ЭМС вошел в помещение казармы личного состава бербазы. Дневальный, которого можно было опознать по ремню со штык–ножом, сидел спиной ко входу полуголый и в тапочках на табуретке, положив локти на спинку кровати, смотрел телевизор и на прибытие капитан–лейтенанта не отреагировал. Слева от него двое играли в биллиард, далее, в конце казармы, ещё одна пара играла в настольный теннис. Остальные занимались в меру своей испорченности и в зависимости от буйства и способностей своей фантазии. На подоконнике стоял огромных размеров динамик в полуразобранном состоянии и подпрыгивал от усилий побить рекорд шумности на квадратный метр в отдаленном гарнизоне.
Всем было на механика наплевать… Когда–то, в дни его обучения в ШМС[10] в армии, будущего старшину роты бравых десантников научили как обращаться с такими дневальными. Поэтому, ничего не говоря и не тратя своей энергии и нервов, Пониковский правой рукой взял дневального за ухо, а правой ногой резко выбил из–под него табурет, одновременно оттягивая его голову назад и поворачивая её вокруг оси на 180 градусов.
Далее всё происходило, как и было задумано. Табурет, подчиняясь приложенному к нему ускорению, вылетел из–под пятой точки дневального и отправился по своёму маршруту. Ухо дневального переместилось вместе с головой назад (иначе подбородок застрял бы на перекладине кровати с последующим переломом шейных позвонков), повернулись на 180 градусов, и тело охранника, повинуясь закону всемирного притяжения и болевым импульсам, опустилось с легким стуком челюсти на пол животом вниз.
Далее, не выпуская уха, механик наклонился, левой рукой взялся за ремень, опоясывающий чресла олуха царя небесного, оторвал его от пола и, головой с зажатым ухом открыв дверь, вынес тело из кубрика. Все это сопровождалось звонким криком «А–а–а…», издаваемой молодой глоткой дневального, но недостаточным для перекрытия звуков, издаваемых динамиком. Станислав Семёнович донёс тело до тумбочки дневального, еще раз приложился его головой об стенку и разжал обе руки. Хлопец опять с легким стуком припечатался к полу. Ткнув слегка ногой того под рёбра, механик заставил дневального вскочить. Увидев капитан–лейтенантиа, он попытался что–то сказать, скореё всего – слова благодарности ему за то, что он вежливо указал на непорядок в его форме одежды и непотребное несение вахты, но палец Стаса, слегка воткнутый ему под ребро, пресёк все попытки выяснения отношений.
Дав ему пять минут на приведение себя в порядок, механик снова прошел в кубрик. Подойдя к прыгающему и уже охрипшему от натуги динамику он вырвал провода. Муха, летевшая по своим неотложным делам, резко свернула от испуга к окну, и ударившись об стекло, упала на подоконник. Наступила тишина, прерываемая голосом ведущей «Армейского магазина», которая сидела в тельняшке и создавала своими титьками огромный вклад в пропаганду Военно–Морской службы, за что и была награждена, в отличие от многих офицеров ВМФ, годами не вылезающих из морей, медалью «300 лет флоту России». Оказывается вот так надо служить Родине! Но морякам на неё было глубоко перпендикулярно…
И только тогда все обратили своё внимание на Пониковского.
«Где дежурный?» – спросил тот у присутствующих.
Присутствующие промычали что–то невразумительное в ответ, так как были готовы помочь офицеру ЭМС в его поисках, но не знали как. Дав приказание всем построиться в проходе, механическое тело отправило одно из биллиардистов за дежурным, отобрав у него кий. За пять минут лейтенант нашелся, и это радовало. Не порадовало Стаса только одно – а именно, что народ построиться смог только за полчаса. Народ был недоволен, возмущался и роптал, но кий и кое–какие манипуляции с ним, приведшие к частым приседаниям, с зажатыми между ног руками, и очень глубокому дыханию одного из наиболее возмущающихся и недовольных, убедили остальных заблудших овечек, что для их здоровья лучше построиться и не рыпаться.
Лейтенант молчал и сопел в две дырочки. Пониковский пальцем поманил к себе одного из старослужащих. Он вразвалку подошел ко нему и остановился в шаге от механика, засунув руки в карманы. Лицо его выражало презрение и плохо скрываемую ненависть к каплею. Когда–то тренер Стаса отучал свомх учеников ходить, засунув руки в карманы, применяя простую и очень эффективную подсечку. Когда земля вырывалась у наказуемого из–под ног, руки автоматически пытались раздвинуться для сохранения равновесия, а дальше все зависело от скорости падения вашего тела – чем быстреё вы летели к земле, тем с большей скоростью ваши руки раздвигались, и у очень многих вместе с обрывками карманов. Пришлось вспомнить молодость и уроки дяди Миши Торжка – бывшего наставника Стаса. Звук падения и соприкосновения с полом организма презирающего совместно с протяжным возгласом «А–а–ах!» стоящих в строю раздался одновременно. Далее спрашивать – «Кому непонятно?» уже не надо было, ибо народ подтянулся, руки вынулись из карманов, и военнослужащие были готовы сотрудничать.
Лейтенант стоял рядом и по–прежнему сопел в две дырочки. По его виду было ясно, что такому образу проведения воспитательной работы его не обучали. Тело, лежащеё на полу, наконец, высунуло руки из карманов, и поднялось на ноги.
«Принеси книгу вечерних поверок», – было сказано ему, и тот, не говоря ни слова, пошел в сторону дневального. Через три минуты книга была каплею вручена, и старший по ЭМС бригады отправил бойца в строй.
«Лейтенант, проверяй личный состав», – отдал механик приказание и отошел в сторонку. Приседающий закончил свои физические упражнения и встал в строй.
Лейтенант бодро выполнил приказание и, к своёму удивлению, Пониковский узнал, что трёх бойцов в казарме нет. В их числе был и выехавший в 7.20 шофёр. Восемь человек из двадцати двух оставшихся с трудом смогли сказать «Я» в ответ на свою фамилию после ночного возлияния горячительных напитков, эффект воздействия которых был виден до сих пор, но, почему–то, дежурным не замечался ранеё. Дежурный был послан к телефону для вызова начкара и выводящих.
Восьмеро попытались возразить, и даже с обещаниями нанесения легкой порчи мощной фигуре механика, после чего тот по одному вызвал их перед строем и предложил со ним побороться. Желающих не нашлось, но все стоящие перед строем сошлись во мнении, что после кичи каплею наступит писец. Механический офицер возжелал посмотреть на внешний вид этого животного и одному из особо говорливых указал кием в живот, что со словами надо быть осторожными. Живот оказался не готовым к разговору, и до прихода начальника караула производились поклоны и приседания. Было интересно и поучительно…
Начкар – старший мичман – был хорошим знакомым Стаса с той же бербазы, так что долго объяснять картину ему м неханику не пришлось.
Необходимо сказать, что в ту пору моряков бить было нельзя, но нужно… Народ приходил, не в пример нынешним папуасам, крепкий, поэтому угомонить отдельных индивидуумов порой удавалось только силой, к воздействию и воспитательным целям которой они были приучены нашей советской действительностью.
Это сейчас наших моряков милуют, взращивают на ниве демократии и облизывают у них под хвостами. И не дай Бог их офицеры обидят, бедненьких и разнесчасненьких, даже не смотря на то, что они уже начинают в открытую игнорировать отданные приказы, напиваться и нарушать все мыслимые и немыслимые приказы о воинской дисциплине и так далее, и так далее. Некоторые, дабы не обижаться на выходе в море – ибо там заставляют выполнять все приказания и любыми методами, – доходят даже до того, чтобы вывести материальную часть из строя и в море это самое не пойти, а потом смотрят как офицеры сутками не спят, устраняя дел рук их. Вот и получается, что в глазах вышестоящих начальников прав всегда матрос, а не офицер или мичман, пытающийся заставить этого выродка выполнить не свои (офицера или мичмана), а его же (матроса) функциональные обязанности и долг перед Родиной «всеми имеющимися средствами».
Так как гауптвахту (кичу) отменили, строгий выговор на моряков действует как укол колючкой на бегемота, объявление нарядов на работу служит для них неуместной шуткой, ибо они из нарядов не вылазят всю свою службу; написание писем на родину родителям не актуально (хотя для моряка и неприятно – кто еще горилкой совесть совсем не пропил), ибо те же родители и надеются на офицеров как на последнеё и наиболее действенное средство воспитания и становления своих отпрысков на нормальные рельсы бытия. Вот офицерам и остается одно из двух – или, повинуясь постановлениям, приказам и чисто человеческим понятиями, погрозить пальчиком шалунишке с концом ниже колена и сказать «но–но–но…» и посвятить пол–дня на воспитательную работу в образе говорильни, увещевания и призывов, или прибегнуть к пути короткому, но идущему вразрез с нормами поведения строителей коммунизма и христианской морали (за мелким исключением – это одно и то же, по большому счету), то есть действовать по методике «битиё определяет сознание людей».
В переводе на язык родных берёз – как говорил один известный киногерой: «Бить надо сильно, но аккуратно», чтобы в ухе бойца призыв вести правильный образ жизни звенел долго, вследствие чего за ним (за ухом, то есть), в голове воспитуемого мыслительные процессы начали протекать быстреё, с большим кпд и в направлении, обозначенными Уставами и флотской организацией службы. Я понимаю – мамам неприятно будет это читать, но я не призываю въезжать всем подряд в ухо – если боец нормальный и всё выполняет в соответствии с нормами и уложением флотской службы – чего его трогать?
В связи с вышеизложенным, механик с начкаром привели восьмерых, неадекватно воспринимающих действительность защитников Родины, в нужный меридиан. Задали им курс, построив, как дошкольников, парами, и они, поняв и ощутив на собственных задницах всю глубину своёго нехорошего поведения, его последствий и того вреда, который они нанесли своёму здоровью, а также нервам и отдыху начкара и офицера ЭМС, пошли бодренько на нашу гарнизонную кичу, на которой я, в своё время побывавший на киче города–героя Севастополя в составе караула, никому бывать бы не советовал.
В кубрике стало еще тише. Лейтенант расправил плечи и перестал сопеть в две дырочки. После этого он принёс по приказанию главного электрика бухты Финвал план КММ, зачитал его вслух и приступил к реализации с видом Бармалея перед трапезой. За этим занятием механик его и оставил, вполне резонно рассудив, что его присутствия для наведения порядка уже не потребуется.
-2-
А в это время Николай Семёнович трудился у себя в кабинете. Писались и просматривались бумаги. В черновике был подготовлен доклад к очередному собранию коммунистов. Готовилось выступление на собрании комсомольцев, да и женсовет требовал к себе повышенного внимания. Ручка порхала по листкам, заполняя их трудночитаемыми каракулями, чтобы враг через окно не подсмотрел и не навредил… Рука уставала. Мозг перегружался информацией, не успевая выплеснуть её на бумагу.
Мысли лезли толпой и не хотели ложиться ровными строчками. Идея рождались в муках и, не задерживаясь, улетали в дали. Тяжело было. Мучила жажда деятельности, и в горле скребло. Рука периодически открывала тумбочку, доставала заветную бутыль, стопочку, бутыль наклонялась, влага перемещалась частично из ёмкости в стопочку, после чего бутыль закрывался и убирался обратно. Стопочка подымалась, Николай Семёнович произносил мысленно тост, но не в честь горячо любимой Коммунистической партии Советского Союза, которая дала ему должность, звание и кусок хлеба на закусь, а в честь …, но в этом начпо никому признаваться не любил.
Стопка выпивалась, от кусочка хлеба, так щедро отломленного ему Родиной от своего каравая, отщипывался кусочек и отправлялся в рот. «Хорошо!», – крякал Николай Семёнович, и процесс дея?