Нарвские авторы: Степан Рацевич, “Глазами журналиста и актера”

Б.И. Грюнталь

Морозным утром 7 января по заснеженным улицам Ленинграда нас везут в черных «воронках» в пересыльную тюрьму Кресты. На противоположном берегу Невы высятся шпили Александро-Невской лавры. И опять праздничный колокольный звон, теперь уже к обедне.

В камере, где я оказался, было более 120 человек. Но еще оставались свободные места, так что в камеру могло войти человек 150. Нары были расставлены только по одной стороне камеры, вдоль другой можно было прогуливаться. Общество оказалось самое изысканное: представители интеллигенции – врачи, адвокаты, инженеры, журналисты, художники, – в свое время, начиная с 1936-37 годов сидевшие в тюрьмах, лагерях по 58-й статье. Арестованы вторично, заочно осуждены на высылку. Большинство протестовало по поводу необоснованного ареста, ничего не помогло, безответными остались заявления.

Условия пребывания в Крестах были сносными. Ежедневно выводили на прогулку. Оказавшиеся в камерах ленинградцы через день получали передачи из дома.

Кормили, по сравнению с другими тюрьмами, лучше, чем где-либо. Суп бывал разнообразный: крупяной, кислые щи, свежие щи, уха. Однажды на второе дали мясные котлеты, а вечером на ужин – винегрет. Видавшие виды, прошедшие многие тюрьмы старые заключенные диву дивились такому тюремному меню…

Познакомился в камере с ленинградцем Соловьевым, в прошлом партийным работником, незадолго до войны осужденным за шпионаж в пользу Германии. По его рассказу, в 1941 году он находился в ленинградском белом доме (внутренняя тюрьма НКВД) и встретился там с веселым, остроумным Борисом Ивановичем (фамилию его забыл), редактором выходившей в Эстонии русской газеты.

Я насторожился. Неужели с ним вместе сидел Грюнталь, Борис Иванович, мой бывший шеф и редактор «Старого Русского листка»? Стал расспрашивать, как выглядел тот человек – приметы вроде бы совпадали. Потом Соловьев вспомнил и фамилию – Грюнталь. Вспомнил, что его осудили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей. В какой лагерь его направили и когда, Соловьев сказать не мог. Грюнталь оставался еще в камере, когда Соловьева вызвали с вещами.

Через месяц, в первых числах февраля, из ссыльных ленинградской пересылки сформировали большой этап. Нас везли в вагонах-теплушках. Название «теплушка» себя не оправдывало. Мерзли мы отчаянно, ибо углем снабжали из рук вон плохо. Никто не знал, в какой город нас везли, не сомневались только в одном – везли на восток. Трое суток мучились в холоде и не менее этого страдали от голода. Сухой паек, выданный на трое суток, съели в один день, так были голодны.

На четвертый день нас привезли в Киров (бывшая Вятка). Узнали эти места, когда нас выводили из вагонов и под усиленным конвоем проходили мимо станционных построек, на которых красовалась вывеска «Киров».

Неужели, подумалось мне, опять попаду в Екатерининские тюремные казематы, где провел полгода до отправки в Вятлаг после первого ареста. Но нас привели в пересыльную тюрьму, огромная площадь которой была занята тюремными деревянными одноэтажными бараками довоенной постройки. Камеры в них оказались небольших размеров, по обе стороны уставленные двухэтажными нарами. Между окном и дверью узкий проход шириной не более полуметра, только-только пройти одному человеку.

В продолжение одного месяца, пока мы оставались в Кировской пересыльной тюрьме, сутками приходилось оставаться на нарах: есть на них, отдыхать. Сидели целыми днями, ничего не делая и не разговаривая, ибо обо всем уже переговорили. Размять кости удавалось только на двадцатиминутных прогулках во дворе тюрьмы.

Кормили скверно. Хлеб получали полусырой, поэтому пайка в 450 грамм казалось мизерной. Баланду варили из гнилой, мороженой капусты. На ужин получали жидкую пшенную кашицу и кусок ржавой селедки.

Камеры не топили, согревались собственным теплом. Одолевали клопы. Они падали с потолка, вылезали из нар и бревенчатых стен. Каждый день жаловались тюремному начальству, которое не принимало никаких мер по нашим жалобам. Утешала мысль, что мучиться нам не долго, со дня на день ожидался этап, и нас должны были отправить дальше.

Пересыльная Красноярская тюрьма

В клоповнике мы промучились полтора месяца. Когда поочередно начали вызывать с вещами на этап, мы радовались, как дети. Вывозили несколько тысяч ссыльных. Тюремщики не скрывали, что отправляют в Сибирь. Миновали Пермь, Свердловск, Тюмень, Омск, Новосибирск.

Выгружали на запасных путях станции Красноярск. В Красноярскую пересыльную тюрьму, расположенную на окраине города, добирались пешком, увязая в непролазной грязи. До нашего прибытия здесь несколько дней шел дождь, ноги тяжело месили мокрый снег с липкой глиной пополам.

Провели в большое старое каменное здание, которое в своих толстенных стенах перевидало многие десятки тысяч заключенных. Здание построено основательно, крепко, на века – решетки из толстого кованого железа, могучие железные двери, толстенные двери и высоченный забор вокруг. Столь огромных камер, как в Красноярской пересыльной тюрьме, я еще нигде не видел. В нашей камере спокойно размещалось пятьсот заключенных, и на сплошных двухъярусных нарах оставались еще свободные места.

Сводили в баню. Все вещи, кроме кожаной обуви, велели сдать в прожарку, так как у многих были вши. За отсутствием тюремного парикмахера мы не смогли пройти санобработку, постричься, машинкой снять щетину с лица. Такими же обросшими, как и приехали, вернулись в камеру после бани.

Зашел корпусной начальник. Поинтересовался, как мы устроились, у кого имеются просьбы к тюремной администрации, и объявил, что на следующий день, с самого утра, всех без исключения, будут вызывать к тюремному следователю для выяснения профессии, чтобы по прибытии на место высылки устроиться на работу по специальности.

Такое сообщение всех обрадовало. Мысленно я унесся в один из городов Красноярского края, где стану работать в одном из Домов культуры и сотрудничать в местной газете.

Все приободрились. Из мешков и чемоданов извлекалась лучшая одежда. Смущало только одно: как придти к следователю небритыми и с волосами, из которых можно было косы вязать.

У кого-то в вещах нашлась безопасная бритва с одним лезвием, благополучно миновавшая многочисленные обыски. Половина всех в камере решилась бриться, другие разумно рассудили, что одного лезвия, в лучшем случае, хватит человек на десять. Брить вызвались двое когда-то занимавшиеся парикмахерским делом.

На первый десяток выбрившихся приятно было смотреть. Не обошлось, правда, без мелких царапин, но зато лица выглядели посвежевшими, чистыми, словно люди вернулись из настоящей парикмахерской. Дальше, прежде чем брить, приходилось долго точить лезвие бритвы. У следующих пациентов наших доморощенных парикмахеров бритва не срезала, а рвала волосы. «Клиенты» поднимались с табурета с проклятиями, стонами и окровавленными лицами. Желающих побриться становилось все меньше и меньше. Глядя на все это, я в душе решил отказаться от подобных мук и терзаний. Но галантный парикмахер, тщательно отточив на граненом стакане лезвие, предложил мне занять место «клиента». Я все еще не мог решиться. Но парикмахер так настойчиво уговаривал меня, что я согласился. Одному Богу известно, что я испытал за пятнадцать минут экзекуции. Обильно катившиеся по щекам слезы обильно смешивались с кровью. Сознаюсь, такого мучительного бритья я никогда в жизни не испытывал ни до, ни после.

На следующий день после завтрака стали вызывать к следователю. Мне показалось, что это не следователь, а просто тюремный служащий, которому было поручено вести несложные разговоры с заключенными об их профессиях. Каждого из нас он задерживал на две-три минуты, интересуясь, не работал ли кто по сельскому хозяйству, кому знакомо скотоводство, огородничество. Он охотно беседовал с медицинскими работниками, расспрашивая об их специальностях. Учителя, бухгалтеры и другие счетные работники, судебные деятели, журналисты, актеры – его совершенно не интересовали. Стоило мне сказать, кто я такой, как он моментально прервал беседу и отдал распоряжение вошедшему в кабинет конвоиру отвести меня обратно в камеру.

За пять дней пребывания в Красноярской пересыльной тюрьме мы ещё более отощали. Поддерживались только за счет хлебной пайки. Приварок же состоял из жидкого супа и такой же жидкой каши, сваренной из прогорклого пшена.

(Продолжение следует).

Прочитать книгу в Интернете можно по адресу:

https://istina.russian-albion.com/ru/chto-est-istina–003-dekabr-2005-g/istoriya-4