Синдром внезапной жизни. Почему убить Навального невозможно
В последний раз я писал колонку, когда убили моего друга и соратника Бориса Немцова. В то время политические убийства в России были еще делом не очень привычным, и привыкать к этому совсем не хотелось. Тогда еще никто еще не знал, что и по России, и за рубежом уже вовсю начали разъезжать бригады сотрудников ФСБ и ГРУ, избавляясь от противников Путина с помощью «Новичка» или по старинке расстреливая их в упор из пистолета.
Это было очень странное время. Казалось, вот тебе уже и война, и диктатура, но кипела и бурлила жизнью параллельная Россия: журналисты писали что хотели, работая из своих коворкингов центре Москвы, и сотни тысяч россиян выходили на центральные площади городов от Калининграда до Владивостока, скандируя «Путин вор» или более олдскульное «Долой власть чекистов» без опасений потерять работу или быть изгнанными из института. На десять лет Россия как бы зависла в промежуточном состоянии между «свободой как в 90-е» и диктатурой в советском стиле, и было неясно, в какую сторону качнется маятник и качнется ли он вообще или Россия так и будет болтаться в этом безвременье еще долгие десятилетия.
Но маятник качнулся, и вот я уже снова пишу колонку о другом своем убитом друге и соратнике — как и Немцов, вечно полном энергии и юмора, с такой же стальной волей и неизменной верой в будущую свободную Россию.
С Навальным, тогда еще мало кому известным, я познакомился примерно двадцать лет назад, когда он еще скромно сидел в закутке небольшого офиса «Молодежного Яблока» на Пятницкой. Помню свою первую мысль тогда: «Нда, этому парню уже скоро тридцатник, а он так и сидит в молодежном движении, похоже, какой-то неудачник». Всего через несколько лет Навальный стал одним из наиболее ярких активистов, а еще через несколько лет — неоспоримым лидером оппозиционного движения.
Сила Навального была в не каких-то особых идеях, ведь идеи и тогда, и сейчас у нас были общими и предельно простыми. Мы хотели, чтобы власти не разгоняли редакции независимых СМИ, чтобы судьям не диктовали решения по телефону, чтобы несогласные могли проводить митинги или высказываться на государственных телеканалах, чтобы пойманные на воровстве чиновники получали срок, а не повышение, ну и, конечно, чтобы избиратели при желании могли поменять своего президента, губернатора или мэра. Одним словом, ничего такого, чего не хотят, скажем, жители любой страны от Германии и США до Папуа-Новой Гвинеи. Все эти и другие желания были настолько общими и настолько банальными, что попробуй написать на их основе политическую программу — и обнаружишь, что случайно слово в слово переписал Конституцию. Но Навальный отличался не политической программой.
Навальный отличался тем, что, разговаривая на простом и естественном языке здравого смысла, доступном всем, от школьника до кухарки, говорил о самых больных и запрещенных темах — о личном участии Путина и его ближайшего окружения в воровстве, о роскошной жизни чиновников и силовиков — с цифрами, фактами и фотографиями. Он говорил о царящей в стране несправедливости. Эта информация была каленым железом выжжена Путиным из телевидения, но Навальный пришел вместе с эпохой соцсетей — и сначала в ЖЖ, а потом и из каждого смартфона, которых в России больше чем утюгов, потекла по стране информация о том, что король-то голый.
Что бы там ни показывали услужливые соцслужбы, но команда Навального сколотила сеть отделений по всей стране, в каждом из которых работали молодые, мотивированные и бесстрашные люди, зачастую на волонтерской основе, — такой поддержки в России не было ни у кого даже близко, включая, конечно, и Путина. Начиная с митингов 2011 года, где Навальный был уже среди главных лидеров, несогласные с путинской реинкарнацией «совка» россияне увидели, насколько их на самом-то деле много. И увидели, насколько много среди этих несогласных людей совсем молодых, выросших уже без телевизора и не зависящих от госпропаганды.
Такой поддержки в России не было ни у кого даже близко, включая, конечно, и Путина
Навальный — это прежде всего голос поколения, и, хотя среди его сторонников есть люди всех возрастов, невозможно было не заметить, что акции, организованные Навальным (например, после легендарного расследования «Он вам не Димон»), больше походили на студенческий фестиваль. Это важно, потому что сразу становилось понятно: будущее — это там, где Навальный, а престарелое политбюро во главе с поехавшим «дедом» — это какие-то недовымершие мамонты, которые, если вот только еще чуть-чуть подождать…
А еще молодой протест — это особое настроение, это фонтанирующий креатив, это горящие глаза, это люди, которые интересуются будущим просто потому, что это ИХ будущее. Им нужна та самая Прекрасная Россия Будущего, потому что им в ней еще жить, в то время как «дед», наоборот, ради того, чтобы править до конца своих дней, был готов умереть вместе с Россией. На протест эпохи Навального ходили как на праздник, каждый раз надолго подзаряжаясь энергией и убеждаясь: вот они, эти тысячи людей, думающих так же, как и ты, они есть, их очень много.
Путин убил Навального, но он убил не всего Навального, ведь Навальный давно перерос себя как человека и стал явлением. Навальный будет жить, пока мы будем высмеивать диктатора, пока мы будем выводить на чистую воду жуликов и воров, пока мы будем находить все новые и новые способы для протеста, пока мы будем по-настоящему, искренне и убежденно верить в Прекрасную Россию Будущего и делать хотя бы что-то для ее приближения. Навальный будет жить, пока мы не сдаемся, — таково было его политическое завещание, и мы должны его выполнить, иначе мы сами, теперь уже по-настоящему убьем Навального.
Справимся ли мы? Исход, конечно, не предрешен. Но легко намазать трусы «Новичком» и сложно бороться с тысячами людей, не теряющих силу духа. Навальный как назойливый ночной кошмар будет теперь преследовать Путина везде: то в виде заваленного цветами соловецкого камня, то в виде — несмотря ни на какие репрессии — выходящих на улицы своих городов людей, то в виде новых фильмов-расследований с миллионами просмотров, то в виде внезапно вырастающих многотысячных очередей к избирательным участкам. Полчища чекистов будут метаться, затыкая одну трещину за другой, а Навальный с небес хохотать над ними.
Я вижу, сегодня многим кажется, что призрачный свет в конце этого гребаного тоннеля, и так едва мерцавший, окончательно померк. И это настроение можно понять: так и должно казаться, сегодня у всех на душе тяжело, опускаются руки, ни на что нет сил. На то, собственно, и был же путинский расчет.
Но это сегодня. А завтра…
Завтра действовать будем мы.