«Мы действительно для них никто»: мать помещенного в психбольницу иркутского активиста рассказала о принудительной терапии и голодовке сына
Иркутского активиста Дмитрия Надеина больше восьми месяцев преследуют по статье об оправдании терроризма. Суд поместил его на принудительное лечение в психбольницу. Мать Надеина рассказала Тайге.инфо, что ее сыну начали принудительно вводить медикаменты, а во время этапа из Хабаровска он объявил голодовку.
В июле 2021 года 46-летнего иркутского активиста и программиста Дмитрия Надеина, обвиняемого в оправдании терроризма (ч. 2 ст. 205.2 УК), поместили на принудительное лечение. Решение вынес 1-й Восточный окружной военный суд, на заседание которого мужчину тайно вывезли в Хабаровск.
По версии следствия, в период с июля 2019 года по ноябрь 2020-го Надеин, «желая публично заявить о признании идеологии и практики терроризма правильными, неоднократно разместил комментарии», которые якобы оправдывают самоподрыв 17-летнего Михаила Жлобицкого, совершенный 31 октября 2018 года в приемной УФСБ по Архангельской области. Как выяснила Тайга.инфо, 21 ноября Надеин опубликовал у себя на странице «Вконтакте» новость о том, что военный суд приговорил калининградку к крупному штрафу за оправдание «архангельского террориста» с комментарием о том, что у сотрудников ФСБ нет других дел, кроме как «бегать по соцсетям и искать» репостнувших сообщение о теракте в Архангельске.
Мать Дмитрия Марина Надеина заявила Тайге.инфо, что ее сына этапировали на Дальний Восток по ошибке, а само заседание должно было быть выездным и проходить в Иркутске.
«Как это произошло — не понятно. Адвокат сделал запросы как в наше СИЗО, так и туда. На них ответы не пришли, ничего путем не объяснили» — рассказала она.
Дмитрия Надеина доставили в Иркутск только к 29 августа, а 3-го сентября его отправили в местную психиатрическую больницу.
Тайга.инфо публикует рассказ 75-летней Марины Надеиной о том, как проходило этапирование Дмитрия из Хабаровска в Иркутск и почему она потеряла чувство страха на фоне уголовного преследования сына, которое длится с февраля 2021 года.
Дмитрий провел там [в Хабаровске] фактически три месяца. Представляете, сколько времени прошло? На запросы адвоката [Дмитрия Ефремова] по электронной почте и телефоны не отвечали. Какое-то время «электронка» у них работала, а после суда — сразу же перестала, ни от кого мы ответов не услышали.
Дмитрий решил не обжаловать решение суда. Я полагаю, что он настолько уже там утомился, что решил не подавать [апелляцию], хотя люди говорят, что надо было сделать. Суд [транслировался в Иркутск] по телевизору, мы друг друга почти не видели.
Когда он ехал по этапу обратно в Иркутск, он написал письмо, в котором [рассказал], что к суду у него претензий нет, но его без объяснения причин не выпускало [из Хабаровска] тюремное руководство. Прошло 10 дней — не выпускают. Он сказал: если не выпустите, я объявляю голодовку. Он держал ее несколько часов, они перепугались.
В Чите его тоже очень долго держали, не могли даже до вокзала довезти. Причина оказалась смешная: автозак [для перевозки] был переполнен.
За все время [преследования] я получила только одно единственное свидание. На нем была куча народу — не сильно поговоришь. У него руки дрожали, сам он [выглядел] отрешенным, его успели напичкать [в психиатрической больнице] всякой дрянью, которую стали вводить с самого начала.
Я встретилась с его лечащим врачом, спросила, как долго его будут лечить. Говорит: он должен наблюдаться раз в полгода. Я переспросила, как долго будет проходит лечение, и мне вообще ничего не сказали.
[Если бы у Дмитрия действительно было психическое расстройство], за 46 лет это все равно бы как-нибудь проявилось. Понятно, что психиатрическая экспертиза написала то, что ей сказали.
Поначалу, когда еще только был суд, во дворе моего дома постоянно стояли машины, не сомневаюсь, что [есть] и прослушка на телефоне. Ранней весной я пошла в ОНК: обратила внимание, что когда я от них выходила, увидела в темноте, как рядом, в получастном дворике, стоит полицейская машина, где в принципе никаких машин не должно было быть.
Меня мои хорошие знакомые предупреждали, мол, «прошла информация», смотри, как бы тебя потом не пришлось спасать. Еще мне сказали: не трепись по телефону, не болтай, не говори о содержании писем [сына]. Я делаю все с точностью наоборот. А что мне еще делать? Ну, давайте я в землянку спрячусь. Пока Бог миловал, но ни от чего же нельзя зарекаться.
Чувство страха присутствует у каждого, но я, наверное, потеряла его от того, что были более сильные эмоции, может быть, материнский инстинкт. Не надо делать из меня героя — просто большое горе посетило нашу семью. Мне говорят: «Как ты не боишься?» А я просто об этом не думаю. Понимаете, надо делать что-то: спрашивать, ходить, звонить, добиваться чего-то.
[Сына] по сути выкрали, адвокату ничего не говорят. Может быть, я скажу сейчас ерунду, но ответили бы: идите вы все на фиг, мы перед вами не должны отчитываться. Мы действительно для них никто, я это поняла, но даже этого не сказали — не мычит не телится, как говорят в народе.
Это психологическое воздействие и на него, и на меня. Он все-таки помоложе, держится, а представляете, каково мне, матери, когда вообще ничего не известно. Вообще. Это ужасно и очень нехорошо, нельзя так.
***
Иркутянин Дмитрий Надеин — не единственный, кого в 2021 году начали преследовать за комментарии о взрыве в архангельском УФСБ.
Южный военный суд в Ростове-на-Дону поместил на принудительное лечение местную жительницу Евгению Ткач, а жителя Читы приговорили к шести годам колонии общего режима.
Записал Егор Фёдоров