"Единственный грех Петрова – принадлежность к латышскому народу". Советские репрессии в Латвии
14 июня 1941 года более пятнадцати тысяч жителей Латвии были высланы в Сибирь и Казахстан. Первая массовая депортация коснулась, прежде всего, интеллигенции, в том числе, русской – незадолго до того установившаяся советская власть расчищала себе пространство. Маргарита Матиса родилась на территории ГУЛАГа, в Канске, куда ее мать уехала вслед за высланными родителями. В детстве она не видела в этом трагедии, но сегодня оценивает опыт своей семьи совсем иначе.
Пройти на территорию Свято-Троицкого женского монастыря в Риге можно свободно – забор глухой, но калитка открыта. Рядом с собором стоит скромный гранитный камень. На нем надпись, чуть сколотая временем: "Вечная память русским Латвии, замученным и убиенным во время репрессий". Под ним цветут виолы; видно, что место ухоженное, но непохоже, что кто-то приходит сюда постоянно.
– Это мамина идея, мамино детище, – говорит 73-летняя Маргарита Матиса. – Я была на открытии. Жаль, что нет фотографий...
Памятный знак был установлен в 1994 году латвийским обществом "Мемориал". Его председателем долгие годы была мама Маргариты Анатольевны, Галина Петрова-Матиса. Все ее родные – и мать с отчимом, и первый супруг – стали жертвами сталинских репрессий. Со своим вторым мужем она встретилась в ссылке – семья Матис тоже была депортирована из Латвии, и Маргарита родилась на территории ГУЛАГа, в Канске Красноярского края в 1952 году.
В ее однокомнатной квартире в Риге картины и старые фотографии в дореволюционной сепии. Со стен глядят хрупкие красавицы в длинных платьях, одна из них – родная бабушка Маргариты.
– Это акварель работы моего отца, – указывает хозяйка на одну из картин: широкая река среди густого леса. – Вот на таком берегу их высадили, это Красноярский край.
Вместе с Маргаритой Анатольевной семейную хронику рассказывает ее племянник Владимир Дедков. Он сын Марины Петровой, старшей дочери Галины и ее первого мужа, латвийского шахматиста Владимира Петрова.
– Мне не рассказывали вообще о Петрове. Говорили, что дедушка шахматист, – говорит Владимир. – Но я один раз услышал, что дед в тюрьме сгинул. И какому-то своему однокласснику, пионеру, классе в пятом, наверное, вот так и рассказал, как услышал. И он меня потом шантажировал. Он говорит: я сейчас расскажу всем, что у тебя дед был в тюрьме.
О пережитом в советских семьях предпочитали не говорить. О бедах бабушек и дедушек внуки узнавали почти случайно – из обрывочных разговоров, случайных рассказов про фотографии или через загадочные, несоветские вещи, такие как резные шахматы с капельками янтаря и подписной табличкой от латвийского президента Карлиса Ульманиса.
Историю Владимира Петрова, которому принадлежали те шахматы, удалось восстановить только в начале 2000-х, когда после смерти бабушки Галины нашли папку с ее записями. Много лет она по крупицам собирала историю своего погибшего первого мужа, надеясь однажды издать книгу. За нее это сделали внуки.
"Во все стороны разбегались разноцветные фонарики"Девичья фамилия Галины Петровой – Зенец. "Мой отец – Михаил Михайлович Зенец, инженер-путеец, был сыном известного в Санкт-Петербурге профессора медицины. Он заведовал портом в Феодосии, мы с ним были разлучены, и его я почти не помню. Отец погиб, и наша судьба стала неразрывно связана с семьей дяди, который нас и привез в 1921 году в Латвию", – пишет она в своих воспоминаниях. Дядя Герман Пунга – латыш, родом из Лиепаи, был социал-демократом, инженером и другом Владимира Черткова, секретаря Льва Толстова. Когда Латвия получила независимость, он вошел в состав правительства первого президента Яниса Чаксте. Забегая вперед: Пунга тоже будет арестован советской властью и погибнет в Рижской тюрьме 22 апреля 1941 года.
Но в начале 1920-х казалось, что дороги Латвии и большевистской России разошлись навсегда. Молодая русская дворянка Александра Зенец с маленькой дочкой Галиной переехала в Латвию с помощью мужа своей сестры, и вскоре вышла замуж за доктора Николая Лобовикова из Резекне. Дом отчима Галина вспоминает в своих записях с теплотой и любовью. Она постоянно возвращалась туда, уже став студенткой Латвийского университета.
"В Резекне среди русского населения в то время еще сохранился старый патриархальный уклад жизни. Соблюдались старинные обряды и обычаи. На Рождество ходили со звездой, в дом к нам вваливались ряженые, всех угощали печеньем, орехами, сладостями. Было шумно, весело, собака лаяла на размалеванные рожи и маски, пели песни, были пляски. В Риге, конечно, такое уже не соблюдалось, – писала Галина Петрова. – На Страстной неделе в Великий четверг несли домой зажженные свечи, старались донести до дома и поставить кресты на входной двери. Это было очень красивое зрелище. Православная наша церковь находилась на горе, и вот во все стороны разбегались разноцветные фонарики с горящими огоньками, все старались донести этот огонь до своего дома".
Приезжал в Резекне и ее жених, тоже студент университета, шахматист Владимир Петров. Он коренной рижанин. Родился 27 сентября 1908 года, учился в Ломоносовской гимназии, в 13 лет сменил увлечение футболом на шахматы. И довольно скоро достиг успехов: в 1924 году победил в побочном турнире на I Латвийском шахматном конгрессе, в 1926-м – выиграл первенство Риги и первенство Латвийского шахматного клуба, вскоре завоевав репутацию одного из сильнейших шахматистов Латвии.
В 1928 году Петров дебютировал на международной арене и затем сыграл за Латвию на всех Олимпиадах FIDE, начиная со второй. В 1933 году он чуть не стал чемпионом страны: Петров и его соперник Фрицис Апшениекс набрали одинаковое число очков, и судьбу титула должен был решить дополнительный матч. Однако Петров отказался от игры, он обменял звание чемпиона на право представлять Латвию за первой доской во всех официальных соревнованиях. И начиная с Олимпиады FIDE в Варшаве в 1935 году стал лидером латвийской сборной.
С Галиной они поженились в 1937 году, а незадолго до их свадьбы в Кемери, под Юрмалой, прошел большой международный шахматный турнир. Галина мало интересовалась шахматами и во время турнира больше общалась с женами знаменитых соперников своего жениха, чем следила за играми. В своих воспоминаниях она описывает встречи с Александром Алехиным, Паулом Кересом и супругами Сало и Раисой Флорами. С ними она особенно подружилась и была очень разочарована, когда после ареста мужа они исчезли с горизонта.
"Я несколько раз писала Флорам – тогда они уже проживали в Советском Союзе, опасаясь геноцида со стороны нацистов, – умоляла сообщить, что они знают о судьбе мужа. Надеялась, что друзья предложат приехать в столицу, помогут с поисками. Умоляла откликнуться. Но… тщетно".
На турнире в Кемери Петров упрочил репутацию, разделив первое место с гроссмейстером Сало Флором (Чехословакия) и американцем Сэмюэлем Решевским. Денежный призовой фонд разделили между ними поровну, а приз – шахматы в народном стиле от президента Латвии Карлиса Улманиса – достались Петрову. Янтарь, которым были украшены фигуры, многие годы спустя почти весь отковыряла маленькая Маргарита для своих кукол.
"Дали 40 минут на сборы"Сентябрь 1939 года Владимир Петров застал на Олимпиаде в Буэнос-Айресе. Это был самый успешный турнир в его жизни – он не проиграл ни одной партии за первой доской, выступив вровень с Алехиным и Капабланкой. Во время турнира началась Вторая Мировая война. Если в Аргентину европейские шахматисты плыли все вместе, одним пароходом, то возвращались они уже порознь, а кто-то предпочел не возвращаться вовсе. Задержался и Петров, но не вернуться не мог – его ждала жена с маленькой дочкой Мариной. И впереди у них было еще два года счастливой совместной жизни.
Аннексия Латвии Советским Союзом поставила крест на международной шахматной карьере Петрова – он больше не мог быть лидером команды своей страны. Одновременно лидеров балтийских республик обязали участвовать в Чемпионате СССР, и в 1940-м году Петров занял там десятое место.
Через год его вызвали на новый чемпионат. К этому моменту в Риге уже был арестован дядя Галины, Герман Пунга.
"То ли предчувствие что-то подсказывало, то ли тревожные события удерживали, но ехать на этот раз ему очень не хотелось, – вспоминает Петрова в своих записях. – Об этом рассказывала и сослуживица Володи по загсу. Я же сопровождать его не могла, так как у меня были государственные экзамены, и судьбе было угодно, чтобы он поехал один. Муж как-то особенно долго прощался, наказывал следить за здоровьем, не переутомляться, беречь дочурку. И вот я смотрю в окно, как он садится в машину, затем вдруг возвращается, просит дать с собой теннисную ракетку, хочет, как говорят, сразиться с Кересом. Целует, перекрестил нас большим золотым нательным крестом, который носил на груди, захватил с собой мою фотографию с грудной Мариной на руках, прощается и уезжает. Уезжает навсегда..."
Чемпионат проходил в Ростове-на-Дону, и перевалил за середину, когда 22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР. Уже через десять дней Латвия была оккупирована. Владимир Петров не успел вернуться домой – их поезд остановили в Великих Луках.
Но до 22 июня было 14-е июня.
"На время своих экзаменов я отвезла дочурку Мариночку к родителям в Резекне. Перед последним экзаменом было четыре свободных дня, и я решила на денёк ее навестить. 13 июня вечерним поездом я выехала из Риги и рано утром была в Резекне. По дороге со станции я, к своему удивлению, увидела один за другим ехавшие грузовики, переполненные людьми с какими-то узлами, мешками, тюками. Тут были мужчины и женщины, старики и дети. Многие плакали. Ничего не понимая, я остановилась как вкопанная, увидев среди ехавших в грузовиках знакомых и друзей. Что случилось? Куда везут? Почему везут?", – вспоминает Галина.
Она прибежала домой – там все тихо. Дочь спит, отчим в больнице на операции, обрадованная мать готовит завтрак. И вдруг – звонок в дверь. За дверью – солдаты.
"Мама звонка не слышала, позвать я ее не успела, и она, ничего не подозревая, улыбающаяся вошла в комнату, неся мне завтрак, как сейчас помню, яичницу. Долго потом я не могла забыть ужас в ее больших серых глазах, когда она увидела меня среди этих синих фуражек. Привезли доктора, дали 40 минут на сборы, упомянули, чтобы взяли теплые вещи, так как едут не на курорт, и зачитали постановление о выселении из Латвийской ССР доктора Лобовикова, А.Х. Лобовиковой и Марины Петровой. Что было потом? Позже я долго пыталась восстановить в памяти, что же было дальше. Пыталась доказать, что в постановлении допущена ошибка, что Марина – это моя двухлетняя дочь, а я – Галина Петрова (кстати, ничем я это доказать не могла, т.к. документов у меня с собой не было). Просила оставить дочь или взять меня вместе с ними, но, оказывается, на это у них ордера не было, и мое желание ехать вместе следует оформить по месту жительства и подлежит рассмотрению в Риге. Их увезли…"
Она одна осталась в развороченном доме – он таким и останется вплоть до национализации. Нашла сигареты, закурила впервые в жизни. Галина вспоминает, что из ступора ее вывел телефонный звонок: кто-то позвонил и рассказал, что Лобовиковых сажают в поезд.
Маленькую Марину она вернула – чудом. "Не помню, к кому обращалась, к кому бегала, кого молила отдать дочь, но кто-то – надо мной сжалился, и дочь мне выдали. То, видно, была воля Всевышнего, которая привела меня в этот роковой день 14 июня в Резекне и помогла спасти дочь. Я бросилась с ребенком прочь, так и не попрощавшись с родителями, не сказав последнего слова, не дождавшись отправления эшелона", – пишет Галина.
– Мама ее за кольцо, бриллиантовое или какое-то, у солдатика выменяла, и отдали ее через окно, – вспоминает семейную легенду Маргарита Матиса.
Так, в 26 лет Галина оказалась в оккупированной немцами Латвии совершенно одна – без родителей, депортированных за неделю до начала Великой Отечественной войны, без мужа, который застрял в РСФСР. В книге она не рассказывает, как пережила военное время. Известно, что она не осталась в Риге – предпочла спрятаться у подруги в Смарде.
– На бабушку смотрели более косо, чем на репрессированных, – рассказывает ее внук Владимир Дедков. – Из-за того, что она здесь прожила войну, в оккупации, люди вообще на нее очень подозрительно смотрели.
"Где-то там и захоронили"Владимир Петров ничего не знал о том, что происходит с семьей. Будучи отрезан фронтом от родины, он остался в Москве, стал сотрудничать со спортивными изданиями, играл один чемпионат за другим. Каждый раз занимал вторые места.
Последний известный его турнир проходил в Свердловске с 22 марта по 10 апреля 1942 года. В августе его арестовали. По слухам, вывели прямо из-за шахматной доски, но что это была за игра, на каких соревнованиях – неизвестно.
Автобиография Владимира Михайловича Петрова при поступлении на работу литературным сотрудником отдела писем Радиокомитета при СНК СССР:
"Родился в городе Риге 27 сентября 1908 года в рабочей семье. Отец работал на обувной фабрике. В 1925 году окончил среднюю школу, в том же году поступил на юридический факультет Латвийского университета, который окончил весной 1940 года. Учебой занимался с перерывами по материальным причинам.
С 1924 года занимался трудовой деятельностью разного рода, главным образом – частными уроками. С 1929 года занимался журналистикой, преимущественно спортивно-шахматного характера. С 1933 по 1941 год работал в самоуправлениях города Риги, занимая разные должности, в последние годы работал по организации органов "Загс" на территории Латв. ССР. В 1926 году добился звания мастера по шахматам, с этим тесно связаны все дальнейшие этапы жизни: участие в международных турнирах и олимпиадах в разных государствах Средней и Западной Европы и Америки.
С 1940 года участвую в турнирах СССР. Сотрудничал и работал в Латв. ССР в газете "Пролетарская правда", журнале "Атпута", в Москве: в "Шахгазете 64", "Шахматы в СССР", "Красный спорт", "Московский большевик", в английском журнале "Chess".
В сентябре 1941 года поступил добровольцем в формировавшуюся латвийскую дивизию под г. Горьким. Был уволен за невозможностью использования в рядах РКА и оставлен на общественной работе с отсрочкой от призыва до 31.12.19.. (последние две цифры уничтожены дыроколом). С 1 января 1942 года по 15 июня 1942 года работал в Моск. г. с. "Динамо" в качестве помощника коменданта. Женат. В политических организациях не состоял.
Москва 18 июня 1942 года. В. М. Петров".
К осени 1942 года его имя вычеркнули из истории советских шахмат, он больше не упоминался как участник турниров – второе место как будто никому и не присуждалось. Рижская квартира Петровых оказалась разграблена. Когда в 1945 году Галина вернулась туда, дверь ей открыл "мужчина в семейных трусах, дышащий перегаром": "На мою просьбу несколько конкретных реликвий оставить на память о муже представитель "новой культуры" ответил: "Пропали во время последней пьянки!"
Все последующие годы Галина пыталась узнать, что же случилось с ее супругом. Удалось это только в 1997 году, когда она смогла получить в Москве его дело. Оказалось, что арестован Владимир Петров был 31 августа 1942 года – по доносу. Имена стукачей его супруга не называет, упоминая лишь, что это были "три московских мастера, неоднократно игравшие в чемпионатах СССР". 3 февраля 1943 года его осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию и пропаганду. 26 августа 1943 года он умер. Видимо, вернулся туберкулез, от которого Петров страдал еще в Риге.
– Он получил свои 10 лет. Без права переписки. И отсидел бы, и занимался бы своим любимыми шахматами дальше. Но он не доехал до лагеря, он заболел. Его сняли с поезда где-то под Котласом. Кто-то вспоминает, что вроде кого-то снимали с воспалением легких, видно, ему плохо было совсем. Его где-то там и захоронили, – говорит Владимир Дедков.
Из воспоминаний Галины Петровой: "В 1997 году мне удалось получить находящееся в Москве архивное дело Петрова. Через 56 лет ко мне вернулась та самая фотография с дочкой на руках, об изъятии которой при аресте муж так горевал… Получила и его последний снимок. Читала, перечитывала я это дело, и порой мне казалось, что ум за разум заходит. Обвинения были очень тяжелые, нелепые, и Петров их все категорически отрицал. Особенно меня расстроили ответы мужа на вопросы о его семейном положении и родственниках. Оказывается! Он состоял со мной в браке с 1937 г. по февраль 1941 г., когда развелся. Отец умер еще в довоенной Латвии. Сестра Наталья – эвакуирована в СССР и место ее пребывания неизвестно. Какая ерунда! Может, муж от допросов совсем рассудок потерял? После нескольких бессонных ночей, догадок и размышлений мне все стало ясно… "Ах ты бедненький! Нет, ты не сошел с ума, не потерял рассудок, ничего не перепутал, ты просто ограждал нас от себя, спасал нас всех!".
"Что ж, доктор, плохи ваши дела"В 1947 году из ссылки вернулись родители Галины – постаревшие, с подорванным здоровьем. Доктор получил место в Тукумсе, а к нему – маленькую квартирку в больничном доме, и мать увлеченно ее обустраивала: "Вся она светилась от радости. Особенно большое удовольствие ей доставлял базар. Любила она ходить рассматривать продукты, которых была так долго лишена, прицениваться, даже ничего не покупая". Внучка снова жила с ними, Галина работала в Риге, преподавала в университете.
А через два года – дежавю.
"Это было 13 января (по старому стилю Новый год). Радостная, нагруженная сетками и сумками с продуктами, еду я "к своим" в Тукумс, предвкушая вкусные пельмени, которые мама обещала приготовить и пригласила в гости друзей. Хлопочем на кухне, я накрываю на стол. Резкий звонок и стук в дверь заставили меня вздрогнуть. Что-то гости рано пришли – мелькнуло в голове. Побежала открывать. Передо мной стояли трое в синих фуражках. Вежливо спросили – тут ли живет доктор и дома ли он. Как и в тот 1941 год, он был в больнице. Послали за ним, пошли в кухню к маме. Привели доктора, сказали, чтобы собирались в дорогу. Помню фразу, брошенную одним из пришедших: "Что ж, доктор, плохи ваши дела, придется опять поехать".
На этот раз Галина захотела поехать вслед за родителями – сама, по своей воле, без приказа о депортации. И советская система помогла ей принять решение: "Меня вызвали в спецчасть университета, где объявили, что так как мои родители репрессированы и я это скрыла, то больше в университете я работать не имею права. По всей вероятности, я должна была спешно бежать к ним и с радостью сообщить о случившемся".
С собой в Сибирь она увезла шкатулку с янтарными шахматами и красивое вечернее платье, купленное в Париже – как память о другой, прошлой жизни, где были шахматные турниры по всей Европе и муж, считавший ее своим счастливым талисманом.
"Теперь я понимаю, какой это ужас"В Красноярском крае они прожили 10 лет. Ссыльные родители – в таежном поселке, сама Галина – в Канске, где была работа. Она преподавала танцы, музыку, была художественным руководителем в трудовой колонии. Второй раз вышла замуж – за латыша Анатолия Матиса, тоже сосланного вместе с родителями.
– Сибирь, город Канск. Моя мама с моей сестрой идут по городу, говорят по-латышски. Стоят женщины у колодца, набирают воду ведрами. Говорят: вы из Латвии? Это была моя бабушка по отцу. Так и познакомились, – рассказывает их дочь Маргарита.
Оказалось, что у двух семей много общего. Георг Матис, выпускник московской академии Генштаба, и его супруга Мария Крыжановская тоже бежали от революции в Латвию в 1921 году и точно также попали под депортацию в 1941-м с двумя детьми, сыном Анатолием и дочерью Татьяной. Но в отличие от Лобовиковых, в их ссылке не было перерыва – они вернулись в Латвию только 18 лет спустя. И не все – Георг Матис в 51 год погиб в ГУЛАГе. Маргарита Анатольевна дедушку в живых не застала.
– Деревянные тротуары в центре города. Фонари около театра. А еще прекрасно помню: чтобы войти в автобус, там буквально убивали. Страшно было. Я орала, я боялась. Народ, так скажем, диковатый был. И не поверите, ни к случаю, ни к месту – огромный памятник Сталина около клуба, – вспоминает она свое детство в Сибири.
В 1957 году родные добились реабилитации доктора. Он получил паспорт, принес его домой – и через час умер, отказало сердце, "так с чистым паспортом доктора Лобовикова Николая Васильевича и похоронили". Маму освободили от поселения через два года, и она умерла уже в Латвии, вскоре после возвращения.
В 1959 году, в июне перед праздником Лиго, семья наконец-то вернулась в Латвию. Первые яркие воспоминания Маргариты Матиса – костры на пляже в Дзинтари и конфеты: шоколадные бутылочки, марципан, мятные леденцы. В Сибири ничего подобного не было, и она сразу покрылась диатезом.
– В первый класс меня в школу определили, но я не ходила. Ходила один месяц, и потом я целый год училась дома – воспаление легких началось. В Сибири сухой был климат, а тут влажность – очень долго я привыкала, – рассказывает Маргарита.
В Латвии семья сначала сняла дачу в Юрмале, потом купили крохотный домик в Риге, где почти все место занимал рояль, купленный и привезенный из Сибири.
– Я долго на нём играла, но пианисткой не стала, – рассказывает Маргарита. – На этом рояле и спали, и ели. Горшки стояли. Но люди были ещё относительно молодые, им хотелось жить, естественно. Когда я начинаю всё это вспоминать – насколько они были моложе в то время, чем я сегодня! Я настолько осознаю теперь, какой это был ужас… Я становлюсь старше, понимаете, и теперь я совершенно по-другому воспринимаю. Тогда мне казалось: бабушка приехала из России – красота, решили жить в Латвии – как все замечательно. Теперь я понимаю, какой это ужас.
"Она добивалась вернуть имя"Марина Петрова, мама Владимира Дедкова, не дожила до новой независимости Латвии. А Галина Петрова-Матиса активно включилась в построение новой страны, и много лет возглавляла латвийское общество "Мемориал", собирая память о репрессированных, в том числе, о своем первом супруге.
– Вся политическая деятельность бабушки, вся ее борьба за независимость Латвии стояла на том, что она добивалась вернуть имя Владимира Петрова. И узнать, где его могила, – говорит внук шахматиста Владимир Дедков.
В 2000 году Галина Петрова-Матиса скончалась. А через несколько лет, разбирая вещи в квартире, родственники наткнулись на толстую папку с документами. Там была рукопись, отпечатанные на машинке воспоминания и разборы шахматных партий Владимира Петрова, которые бабушка собирала вместе с Андрисом Фриде, сыном известного шахматиста Яниса Фриде, игравшего вместе с Петровым.
– Я когда нашел эту папку, судорожно за нее схватился, начал оцифровывать все эти партии, воспоминания. И просидел, не знаю, года полтора. Во-первых, это было чувство вины, что я не расспросил, что при жизни бабушки не интересовался этим. Но я так понимаю, что все эти годы она не очень хотела и делиться этим горем, это было личное. Я, может быть, даже и не уговорил бы ее, – вспоминает Дедков.
Первое издание книги воспоминаний бабушки "Звезда, погасшая до срока" он сверстал сам, и семья выпустила ее за собственные средства тиражом 600 экземпляров. Шахматные партии Петрова в то издание не вошли – как выяснилось, они уже были опубликованы Андрисом Фриде на английском языке, в Лондоне. Но через несколько лет и шахматные разборы, и воспоминания о Петрове все-таки вышли под одной обложкой – "Герой довоенных олимпиад". Новое издание оплатил известный шахматист Алексей Широв, который играл за Латвию и за Испанию. Шахматную часть книги написал гроссмейстер Дмитрий Кряквин.
Но память о лидере латвийской шахматной сборной довоенного периода не восстановлена в полном объеме, считают его потомки.
– Ни таблички с его именем, ничего. Получается, он был чужим и там, потому что латыш, и тут, потому что русский. Он не был нужен ни там, ни здесь, – сожалеет его внук Владимир Дедков.
А Маргарита Матиса открывает книгу своей матери на последней странице и зачитывает цитату, которая кажется ей самой важной:
"Когда экс-чемпион Макс Эйве находился в Москве, а это было уже после войны, он стал интересоваться судьбой своего друга гроссмейстера Петрова. Когда? Где? За что? На что получил ответ чешского мастера К. Опоченского: "Если русские такого крупного гроссмейстера посадили в тюрьму, то всем ясно, что на душе Петрова все же был какой-то грех". На это Эйве резко ответил: "Мне кажется, что единственный грех Петрова – это его принадлежность к латышскому народу".