Пока «Титаник» плывет

***

Войну в Донбассе я видел на экране монитора. Но я на всю жизнь запомнил, как она выглядела и какой была наощупь пятнадцать лет назад в Грозном.

Даже не сама война, а люди в искалеченном ею городе. 

Люди, которым совсем некуда уехать. 

И сам город. 

С трамвайными рельсами, выходящими из-под одной груды развалин и уходящими под другую. 

С разбитыми в хлам неосвещенными перекрестками. 

На одном из них мы подобрали бабушку, которая просила подвезти ее до дома. В сырых зимних сумерках она вышла из нашей «нивы» где-то среди развалин бывших пятиэтажек: «Спасибо вам, вот я и приехала». И поковыляла куда-то в темноту, в нору, которая теперь стала ей вместо дома.

В общем, мне кажется, я неплохо понимаю то, что мне показывает монитор в связи с Донбассом. Самое страшное, по-моему, это как жизнь, которая как бы по инерции продолжается, может в любой момент прерваться. Едет троллейбус — может, доедет до конечной, а может, будет посечен осколками. Идет человек — может, дойдет до дома, а может, нет.

Ужасов на войне много, но один из них —в том, как рушится обычная жизнь.

Другой — в том, что пока где-то идет война, везде в других местах люди продолжают жить обычной жизнью. 

Но в этом и спасение: хотя бы для того, кто имеет возможность поставить в комендатуре печать на командировку, уехать в аэропорт и через три часа получать мало с чем сравнимое удовольствие от того, что в мире есть города с неразрушенными домами, освещенными улицами, теплом, водопроводом и баром за углом.

Смутная, тяжелая тревога копится в Москве, за полторы тысячи километров от Дебальцева, Углегорска, Донецка и Мариуполя. Ее тяжелые капли и сейчас, после Минска, продолжают падать, как талый снег с карнизов. Потому что многим становится ясно: все наши проблемы, на которые мы тут привыкли жаловаться, могут стать просто пылью по сравнению с вопросом о том, есть ли нам куда уехать, есть ли, где спрятаться, в том случае, если станет по-настоящему плохо. Сосед залил? Врачу не дозвониться? Закрыли ярмарку выходного дня? Бывают ситуации, в которых люди все отдали бы, чтобы только вернуться в эту невинную повестку дня.

Люди, которые хорошо помнят последние годы существования Советского Союза — 1990-й, например, — и первые годы после его крушения, — часто отличаются уверенностью в своей готовности к любым испытаниям. Уж во всяком случае, в том, что они готовы лучше, чем молодежь, подросшая уже без талонов на сахар и водку, без очередей за пельменями и стиральным порошком, без записи в очередь за какой-нибудь югославской мебелью.

Многие из нас, вообще-то, уверены, что близкая коллапсу ситуация начала 1990-х — это и есть та вода, в которой мы себя почувствуем как рыбы. Иной раз нам даже вроде и неуютно среди всех этих гаджетов, виджетов, фитнесов и прочих спа-центров. И на правах повидавших виды старожилов мы можем позволить себе прокрякать тем, кто помоложе: «Придет еще война, посмотрим, как тогда покувыркаетесь».

И это, конечно, самодовольный идиотизм. Тот самый, за который каждое следующее как-то неожиданно объявившееся поколение ненавидит тех, кто сам не заметил, как стал старпером. Во-первых, большинство из нас, к счастью, не видело никакой войны. Во-вторых, рыба, вроде бы мечтающая о воде начала 1990-х, постарела, проводила на пенсию родителей, обзавелась детьми, квартирой, дачей и парой кредитов размером в ползарплаты. И храбрится, вспоминая свою якобы геройскую юность. Потому что совсем не хочет думать о том, что вместо воды она может хлопнуться об лед. Хотя стоило бы уже сейчас прикидывать, какой толщины этот лед может оказаться. Безо всякой войны. Что будет, если завтра просто не станет работы?

Вот это и есть настоящая причина накапливающейся в Москве тревоги. Мы вступили в период, когда непонятно, чего ждать. И у нас нет данных для того, чтобы оценить, как далеко вперед простирается эта неизвестность. И какая там глубина. Может, просто не подтвердятся заклинания правительства о том, что пик инфляции будет пройден в первом полугодии. А может, придется посадить картошечку на даче. А может, придется всерьез подумать о том, как далеко ты успеешь уехать и где спрячешь семью после того, как рухнет худо-бедно работающая рамка государства. Или после того, как какие-то политики в очередной раз не смогут договориться. Вариантов, как говорится, хватает и без крайностей.

В прошлые выходные я был на даче у друзей. Несколько лет назад они построили себе большой дом на границе Московской области. Дом у них получился хороший, основательный, в котором каждый кирпич и каждая половица пригнаны с умом и любовью. В этом доме они проводят почти каждые выходные, и его надежные стены помогают им и их гостям выбираться из московской тревожной сутолоки и выныривать из потока новостей.

Если бы побольше людей строило себе такие дома, и поменьше людей смотрели на табло вылетов в аэропорту «Шереметьево», возможно, наша страна была бы сейчас совсем другой. Но сейчас и в эти дома прокрадывается тревога, связанная с непроглядной неизвестностью впереди. Не хватает данных, чтобы строить разумную стратегию.

На борту нашего «Титаника» немало людей, знакомых с правилами спасения на воде и имеющих опыт кораблекрушений. «Титаник» еще идет полным ходом, окна светятся, машина стучит. Но где-то впереди айсберги, которые уже навострили свои острые опасные выступы. Пока мы их даже не видим, какой прок от навыков спасения? Вдруг мы вообще напрасно паникуем, нас просто чуть качнет на повороте и благополучно вынесет в безопасное море?

А в городах на востоке Украины после обстрелов на улицу выходят коммунальщики и красят поврежденные бордюры. А в Грозном есть сквер напротив Дома печати. Весной 2000 года, когда вокруг были одни развалины, туда вышли люди и покрасили уцелевшие деревца белой краской. На выщербленных аллейках появились люди с метлами. Город отряхнулся, привел себя в порядок, заспешил на работу. Инерции жизни, испугавшейся, но не остановившейся, чаще всего хватает, чтобы после любого кошмара все опять заработало. Будем надеяться, что война кончится. И не начнется снова. И не дотянется до нас.