О Канаде — глазами русского эмигранта
Елена Фрумин-Ситникова живет в Канаде 25 лет. Так получилось. И уже не надеется на возращение в Россию. И просто пишет о своей жизни в «сверкающей свободной Канаде». Елена — мой друг. Почитайте, это не единичный случай. Такое там повсеместно.
«….Начну, пожалуй, с медицины, поскольку каждому рано или поздно приходится с ней столкнуться.
Рассказ называется «Как моему мужу вырезали желчный пузырь».
История эта длилась несколько лет и началась с того, что муж почувствовал боль в правом подреберье. Обратились к врачу. Врач ничего не нашёл, боль не уходилась, назначили УЗИ. Одно, другое, третье. Безрезультатно. Боль нарастала, он перестал спать и выпил пузырёк обезболивающего. Однажды ночью боль стала такой нестерпимой, что мы сели в машину и отправились в больницу.
Я знаю, что люди в России привыкли вызывать по такому и меньшим поводам Скорую помощь. Российская Скорая — это прекрасно. Приедет врач, посмотрит больного, назначит лекарство, а если надо, пропишет госпитализацию. В Канаде все несколько иначе. Начнём с того, что вызов скорой стоит больше $100. В персонал Скорой врач не входит. Работают на ней так называемые парамедики, люди со средним образованием. Их задача — не дать пациенту умереть, пока его везут в госпиталь. По возможности, конечно. Вколоть укольчик, остановить кровь и сдать в больницу с рук на руки. Так что столь дорогой перевозкой народ старается не пользоваться, а добирается до больницы на собственной машине. В крайнем случае, на такси. Всяко дешевле будет.
Надо сказать, что решиться на поездку в Канадский госпиталь не просто. В чем-то это даже сродни подвигу. Когда собираешься здесь в больницу, будь готов провести бессонную ночь на жестком стуле в приемном покое, больше прохожем на зал ожидания небольшого вокзала. Каждый новоприбывший сначала идёт к медсестре, где у него меряют давление и температуру, потом ему на руку надевают бумажный браслет и отправляют ожидать. Больной находит свободный стул и садится в надежде не умереть до того момента , когда его вызовут. Больной орган он старается разместить покомофортнее, насколько это возможно. Лечь невозможно. Такая опция не предусмотрена. Ну разве что на пол. Кое-кто так и делает. Сидят там люди со сломанными руками и ногами, с проломленными головами, с колотыми ранами, с болезнями не столЬ явными, но несомненными. Кто-то кладёт голову на плечо сопровождающей второй половины, кто-то, не силах сидеть, пытается прилечь на сдвинутые стулья, если есть свободные, а иногда и просто ложатся на пол.
После четырёх часов ожидания нас пригласили за стеклянные двери, в собственно приемный покой, где мужа должен был наконец осмотреть врач. Боль в печени шла по нарастающей. Нам выделили кабинку с койкой за матерчатой занавеской и велели уложить больного. Кое-как, с зубовным скрежетом от боли, муж разделся и улёгся. Уф. Хоть ноги вытянуть. После этого прошло ещё пару часов, во время которых муж периодически впадал от боли в забытьё. Я сидела рядом с ним и держала его за руку. Но много ли пользы в моей руке, если человек корчится от боли?
В общем, я вышла за занавеску. Мимо меня в разных направлениях проносились мириады людей в синих и зелёных пижамах. У каждого на кармане висела табличка с именем и должностью, но прочитать надписи не было никакой возможности — уж слишком быстро они бежали. Я подошла с девице за столом и попросила позвать врача. Сказала, что мы ждём в общей сложности пять часов, что боль невыносимая. Помогите, говорю, проявите милосердие. Молодуха подняла на меня равнодушные глаза и сказала: «ждите, к вам подойдут, когда будет возможность». Меня ответ не устроил и я повторила просьбу слегка погромче и понастойчивее. Тогда милая девушка (сестра милосердия?) пальцем показала на висящее над её головой объявление, на котором было написано примерно следующее «Доводим до сведения пациентов и членов их семей, что слишком настойчивые требования к персоналу приведут к тому, что мы вынуждены будем вызвать полицию и наказать грубиянов по всей строгости закона с максимальным штрафом $5000 А сами пациенты будут немедленно выдворены за пределы госпиталя». Не дословно, но как-то так.
Прочитавши плакатик и поняв, что они не шутят, я проглотила готовые сорваться с моих уст слова и отправилась держать мужа за руку. Что и делала ещё около часа. Муж стонал, засыпал и просыпался, сучил ногами от боли. Его стоны вливались в стоны других больных, раздававшиеся из других матерчатых кабинок.
В конце концов к нам заглянул врач. Он пощупал у мужа живот , потрогал лоб и ушёл. Ещё через некоторое время пришла филиппинка медсестра и попыталась сделать мужу обезболивающий укол в вену. Попытка удалась не с первого раза, но в конце концов все же удалась и муж наконец забылся беспокойным сном. Часы показывали 3:30 ночи.
За столом сидела уже другая девица с таким же холодными глазами. Она сказала, что я могу ехать домой, потому что до утра уже ничего не произойдёт. Что я и сделала.
Наутро я нашла своего любимого лежащим все в том же приемном покое, но уже не в кабине за занавеской, а в коридоре. Прямо под электрощитком, что почему-то показалось мне наиболее обидным. Врач его ещё не смотрел. Присесть был негде. Муж спал, уколотый димеролом. Еду ему выдали сухим пайком в виде крекеров в целлофановой упаковке и бутылки сладкой газировки. Есть он не захотел, так что крекеры унесли обратно. А мимо попрежнему неслись стаи людей в голубых пижамах. Это броуновское движение очень оживляло стерильный пейзаж и даже наполняло его смыслом. Скрытым от непосвященных.
Так мы провели второй день в больнице. К вечеру я, качаясь от усталости, отправилась домой. Утром — опять в больницу. Не нахожу мужа на привычном месте под электрощитком, в волнении спрашиваю дежурную, где, мол? Порывшись в бумагах, мне отвечают, что ночью мужу была сделана операция и он в палате.
Несусь в палату. Любимый лежит бледный. Чувствует себя плоховато. Температура около 40. Слабым голосом рассказывает, что его ночью, внезапно , буквально бегом увезли на операцию и что хирург сказал, что камни грозили разорвать желчный пузырь. Так что успели буквально в последний момент. Но вот теперь температура высокая, а с утра уже приходил врач и велел собираться домой. Когда врач ушёл , к мужу подошла уборщица , возрастная негритянка, и сказала , чтобы он не соглашался на выписку, пока не почувствует себя хорошо. Что они всем это предлагают, но выписать больного насильно права не имеют.
В общем, муж отказался выписываться с высокой температурой. И даже уговоры типа, что «после операции высокая температура — это нормально и что, если будет плохо, придете опять», не подействовали. В общем, сделался диссидентом, борцом с системой. Но система сдаваться не собиралась.
Стали выяснять, отчего такая высокая температура. Делали тесты, просвечивали на аппаратах. Вроде все нормально. Потом пришёл оперировавший хирург, пожилой красавец араб, похожий на Омара Шарифа, поднял мужу рубашку и увидел красный, твёрдый и горячий живот. Выругался английским матом и сказал, что в ране инфекция. Назначил уколы антибиотиками и капельницу с чем-то. Тут бы наконец нам обрадоваться счастливому избавлению. Но не тут-то было.
Медсестра, ставившая капельницу, с огромным трудом попала в надлежащую вену (а муж мой — человек крупный, каждая вена с мой палец). И как-то так неловко она воткнула эту иглу, что продырявила вену и вошла в мышцу. Куда и начала литься медицинская жидкость. Через пару часов рука у мужа раздулась. Он позвал сестру. Пришла санитарка. Он показал ей свою раздутую руку. Она сказала, что сделает ничего не может , потому что сестра, у которой есть лицензия на внутривенные уколы сейчас на ланче. Надо ждать. Когда она ушла, муж сам выдернул иглу из руки и стал массировать распухшую руку. В результате , когда сытая лицензирования сестра его навестила, она обнаружила его лежащим в луже розового цвета. Это вытекало из руки влитое туда.
В общем, пролежал он в больнице 4 дня. Каждый день с утра к нему приходил врач и уговаривал уйти. Но мой любимый держался стойко. Пока температура не стала нормальной, не ушёл.
В одной палате с ним лежал ещё один больной. Молодой иранец, которому удалили селезенку. Каждый раз, когда я приходила туда, первое, что я видела — огромные, полные боли и отчаяния темно-карие глаза. Был он маленький, как подросток. Лежал на своей кровати молча и только тихо стонал. А после каждого приема пищи у него начинался приступ. И тогда приходила сестра и делала ему обезболивающий укол. Иногда его навещали жена и мать. Они тихо сидели возле постели и чем-то разговаривали на фарси.
Очень интересная диета была в том госпитале. Больных кормили гамбургерами и жареной картошкой. Иногда была пицца. На мой вопрос о специальной диете для послеоперационных больных мне отвечали, что это и есть правильная диета. То, что доктор прописал. Муж спросил у этого парня, зачем он это ест. Тот ответить, что он должен доказать врачам, что ему от этой «нормальной» еды плохо , иначе ему не дадут инвалидность.
Вот такая хроника одной из первых серьёзных наших встреч с канадской медициной.
Было это в городе Торонто , в одном из лучших госпиталей. Называется госпиталь Sunnybrook. Случилось то, о чем я рассказываю, в 2001 году.
Через пятнадцать лет мне тоже пришлось пережить подобную операцию. В другом госпитале и в гораздо более мягком варианте. Но тоже не без интересных деталей.
Моя операция была плановая и амбулаторная. Муж привёз меня в больницу к 9 утра. В 11 меня отвезли на операцию. В два часа меня вывезли в инвалидной коляске к нашей машине, в которой ожидал меня муж. Я практически ничего не помню, потому что была под наркозом. Очнулась я дома, в своей постели. Мужу, который грузил меня в машину, сказали дежурное : «Будет хуже — приходите». Хуже не стало, слава Богу!
Да, и еще одна деталь. После операции врач ко мне не подходил. Это я узнала от самого врача, когда пришла к нему на осмотр через две недели. Я удивилась : «Разве врач не должен осмотреть больного после операции ?» Врач улыбнулся :»А зачем?»